<осподина> из С<ан>-Франциско”, но – тут очевидно одна из важных загвоздок еще Шмелев. Хотя он и не имеет в своем активе такого произведения, как “Г<осподин> из С<ан>-Франциско”, но (перевожу точно): “я могу только сказать, что мне чрезвычайно трудно произвести выбор между обоими и что я от всего сердца желал бы премии также Шмелеву, у которого обстоятельства (вероятно денежные, М. Л.) еще неблагоприятнее, чем у Бунина”. По совести думаю, что Манн, вероятно, уже обещал Шмелеву похлопотать за него. Но, может быть, я и ошибаюсь… Обращаю еще Ваше внимание на его слова о “Жизни Арсеньева”. Если у Вас есть возможность издать эту книгу поскорее на одном из трех главных языков, сделайте это, не слишком торгуясь, – по-видимому, это имеет большое значение, – знакомство с последней книгой».
Следующее письмо от 16 января тоже посвящено вопросу о Нобелевской премии:
«…Только что получил… <…> письмо Мирского. Дама эта дочь Бьернсона и, говорят, имеет огромное влияние… <…> О шагах Милюкова Вы, конечно, всё знаете от Полякова-Литовцева. Павел Николаевич <Милюков> всё сделал с очень большой готовностью. <…> Будет хорошо, если Вы напишете Мирскому <…> – он много по этому делу работает и это надо ценить в виду его “радикально-демократического разреза”… Вы, конечно, тоже радикал-демократ, но другого оттенка».
В письме Вере Николаевне от 20 января 1931 года Алданов пишет, что получил материалы (вероятно, относительно переведенных на иностранные языки книг Бунина) и передал их Мирскому, «…получив заверение, что дочь Бьернсона завтра же всё пошлет в Скандинавию».
Вере Николаевне Алданов советовал поддерживать в муже мысль, что получение Нобелевской премии проблематично, чтобы не было слишком большого разочарования.
25 апреля:
«…Я считаю, что шансы Ив<ана> Ал<ексеевича> на премию Нобеля огромные, но Вам советовал бы поддерживать мысль, что всё это очень проблематично: я и то боюсь, что, если, не дай Господи, премию Ив<ан> Ал<ексеевич> не получит, то удар будет для него очень тяжелый: внутренне он всё-таки не мог не считаться с мыслью о получении премии».
Через неполных два месяца Алданов извещает Веру Николаевну об отказе Т. Манна выставить кандидатуру Ивана Алексеевича.
16 мая:
«…Во вторник я обедал в Пен Клубе с Том<асом> Манном и долго с ним разговаривал, в частности о кандидатуре Ив<ана> Ал<ексеевича>. Должен с сожалением Вам сообщить, что он мне сказал следующее: ему с разных сторон писали русские писатели, просили его выставить Ив<ана> Ал<ексеевича> в качестве кандидата на Ноб. премию, и он считает необходимым прямо ответить, что он этого сделать не может: есть серьезная немецкая кандидатура и он, немец, считает себя обязанным подать голос за немца. <…> Бог даст, обойдется и без Манна».
Следующее упоминание о Нобелевской премии появляется в письмах почти через полтора года Алданов пишет Вере Николаевне 6 сентября 1932 года:
«…Осоргин мне сказал, что к нему по делу заходил какой-то влиятельный шведский критик и в разговоре сообщил, что Иван Алексеевич имеет серьезные шансы на получение Нобелевской премии. Дай-то Бог, – я убежден, что они должны дать премию русскому писателю – скандал растет с каждым днем. Но исходить, конечно, нужно из худшего».
Наконец, осенью 1932 года, после того, как была опубликована Гавасовская телеграмма46, Алданов пишет:
9 октября:
«…довольны ли Вы Гавасовской телеграммой о Нобелевской премии? Я был ей очень рад. Шансы Ваши очень велики и в этом году, – Вы один из 6 или 7 кандидатов. А если даже и верно сообщение Стокгольмской газеты, что в этом году премия будет, скорее всего, поделена между Валери и Георге, то, значит, в будущем году отпадут сразу Франция и Германия, – тогда Ваши шансы еще очень вырастут. И, наконец, даже независимо от денег, самое появление во всех французских газетах сообщения о том, что Вы один из немногих кандидатов, очень важно, как “реклама” и как способ воздействия на издателей. Забавно, что французские газеты сообщили о Вас, как кандидате СССР! “Посл<едние> Новости” не поместили Гавасовской телеграммы, так как Вы просили ничего не сообщать о Вашей кандидатуре».
Через неделю в очередном своем письме Алданов делает точный прогноз.
15 октября:
«…Много говорили об Иване Алексеевиче в связи с Нобелевской премией, – одни говорили: получит, другие сомневались, – русскому не дадут. Я держал пари на сто франков, что И<ван> Ал<ексеевич>получит премию в течение ближайших двух лет. Так что, пожалуйста, не подведите, – получите. Вернувшись домой… застал письмо И<вана> А<лексеевича>. <…> Повторяю, на мой взгляд шансы И<вана> А<лексеевича> в этом году значительны, а в “перспективе” двух лет очень велики».
Узнав, что в этот раз премии Бунину также не дали, Алданов сообщает Вере Николаевне подробности о реакции на это печальное известие русского писательского сообщества.
12 ноября: «…Очень мы были огорчены результатом шведского дела. Всё говорило за то, что в этом году дадут премию русскому писателю, и я думал, что шансы И<вана> А<лексеевича> большие. <…> Иван Алексеевич, по крайней мере, не оказался в неловком положении, как Мережковский, – Вы видели эти его интервью, биографии и портреты после Гавасовской телеграммы. Он был очень корректен: сказал, что всё равно, присудят ли премию ему, Бунину или Куприну, лишь бы присудили русскому; но всё же лучше было бы отказать интервьюерам в каком бы то ни было сообщении: газеты только поставили его в неловкое положение. <…> Во всяком случае, и у него, и у Ивана Алексеевича теперь одним опасным конкурентом меньше: Голсуорси47 выбыл. Лотерея будет продолжаться дальше, подождем будущего года»
Но жизнь продолжалась, а материальное положение Бунина было не из легких. Одним из шансов на его улучшение казалось предложение Голливуда поставить фильм «Господин из Сан-Франциско»48. Об этом Бунин известил Алданова и, видимо, спросил совета относительно гонорара. Алданов по этому поводу пишет.
15 октября 1933 года:
«…в материальном отношении это большой успех, да и для славы Вашей в Америке это будет очень полезно, – хоть в художественном отношении от фильма Вам ждать радости не приходится <…> если Вы продадите только заглавие, то требовать надо тысячу долларов, а если и рассказ, то три тысячи, самое меньшее две тысячи».
В конце октября 1933 года опять началось томительное для Бунина ожидание результатов присуждения премии. Алданов из
Парижа в письме, как может, подбадривает находящегося в Грассе Бунина.
30 октября:
«…Насчет Нобелевской премии я тоже не уверен, что она уже присуждена этому неведомому Зилленпе49. Обычно газеты ошибаются в подобных сообщениях. Думаю однако, что и Вы ошибаетесь, усматривая в молчании французских газет симптом. Французские газеты ничего не знают, кроме того, что им сообщает агентство Гавас. <…> Я считал очень высокими шансы немецкого кандидата из эмигрантов, – Генриха Манна. Если он не получит премии и если в этом году ее не получите и Вы, то придется признать, что эмигранту и вообще неугодному своему правительству человеку премии никогда не дадут!<…> вдруг всё-таки не Зилленпе, а именно Вы. Если же не Вы, то не огорчайтесь свыше меры. Мережковский говорил мне, что он ни малейшей надежды на премию не возлагает».
4 ноября:
«…Одно странно – почему из Копенгагена, а не из Стокгольма? Но по-моему, вопрос о Вашем подданстве ясно показывает, что дело идет о Ноб<елевской> премии. Ну, если не 90 %, то, скажем, 75. Вот только не волнуйтесь слишком до 9-го.
Дорогой Иван Алексеевич.
Только что узнал о пересланной Вам с час тому назад телеграмме Карлгрена, запрашивающей редакцию о Вашем адресе и подданстве. Все у нас (и я) думают, что это <…> означает присуждение Вам Нобелевской премии. Не дай Бог ошибиться, – но уже сейчас сердечно Вас поздравляю и обнимаю. <…>
Ваш. <…>
Редакция ответила (еще до моего прихода) Карлгрену: Bounine refugie russe. Adresse50 такой-то».
Алданов, по-видимому, поздравил Бунина в связи с получением Нобелевской премии телеграммой, во всяком случае, письма не сохранилось. Следующее письмо от 27 декабря написано уже в Дрезден, где Бунины гостили на обратном пути из Стокгольма. Алданов усиленно уговаривает их распроститься с Грассом: «Нет ничего печальнее Вашего Грасса», – и купить виллу в Каннах. Бунины все же остались в Грассе и, в конце концов, никакой недвижимости не приобрели. Алданова это сильно огорчало. В обычном для него пессимистическом тоне он пишет Вере Николаевне.
5 мая:
«..Стоило получать Нобелевскую премию, чтобы сидеть в Вашей дыре! Ездили бы по Франции, по Европе, нас в Париже навещали бы. Хотя радостей у нас тут очень немного. Все стонут».
Осенью 1934 года Иван Алексеевич на длительное время приехал в Париж. Алданов пишет Вере Николаевне 5 января 1935 года:
«…я редко вижу Ивана Алексеевича. Раз он у нас обедал, раза три были мы вместе в кофейнях (нет, больше, раз пять, но почти всегда в большом обществе <…>), и недавно провели вечер у Цетлиных. На Вашей квартире я так и не был, но это лучше: уж очень мне досадно. <…> По-моему, надо было снять квартиру получше. <…> и мебель купить порядочную, чтобы можно было принимать и французов, и иностранцев: у И<вана> А<лексеевича> всё-таки есть состояние, он единственный, кто мог бы быть нашим культурным “послом” в Европе, каким был Тургенев. <…> Ну, да Вам виднее».
На эту же тему Алданов пишет Вере Николаевне еще раз через две недели.
20 января: «…Мне, – говорю серьезно, – очень больно, что И. А. так мало (если не говорить о Швеции и, разумеется, об эмиграции) использовал во всем мире свою премию и в интересах русского дела, и в своих собственных интересах. <…> Нет, не быть Ивану Алексеевичу нашим “послом”, – и это очень, очень жаль».