<При этом он> всегда оставался вполне русским человеком со всеми его достоинствами и недостатками, со всеми его пристрастиями и отталкиваниями. Но только Россию он носил в себе и никогда не напоказ. Она выливалась в его писаниях, более чем вероятно заполняла все его мысли в течение все учащавшихся бессонных ночей. Оттого-то было не так уж существенно, где он проживал, и так случилось, что подобно Гоголю, Тургеневу, Герцену, а отчасти и Горькому лучшее из написанного им было создано заграницей» (Бахрах. С. 126).
Послевоенный период: 1944–1953 годы
«На рассвете 24-го <августа> вошли в Грасс американцы. Необыкновенное утро! Свобода после стольких лет каторги!»120
Прошли, наконец, тяжелые годы войны, те «…пять лет <в течении которых – М. У.> сидели мы безвыездно в Грассе, в голоде, а зимой в лютом холоде, в нужде, – заработков, конечно, не было никаких (да они и теперь очень, очень слабы), – а кроме того, еще под игом оккупантов» (письмо Бунина Н. Д. Телешову от 8 декабря 1945 года121).
Бахрах в книге «Бунин в халате» пишет, что в послевоенные годы:
«И. А. почти беспрестанно болел, то был подолгу прикован к постели затяжным гриппом, то обнаруживались еще другие, более неприятные органические недомогания. <…>Он все трезвее чувствовал, что все кончается, все от него ускользает, что вот-вот придет час расставания с этим миром, который он ругательски ругал, но все же считал прекрасным. Раньше он исчислял время годами, теперь строил планы только на месяцы вперед и все чаще стал, в разговорах и письмах, применять толстовское “е. б. ж.” <“если буду жив”> (Бахрах. С. 120). <…> Болезнь Бунина, доктора, лекарства, его путешествия в “Русский дом” в нелюбимый им Жуан ле Пен 122 были основной темой, которую мы еще обсуждали, да еще Вера Николаевна то и дело негодовала, что Ивану Алексеевичу до зарезу нужен тот или другой том писем Чехова, а его все нет, как нет. Иногда у Буниных, кажется, по четвергам еще сходились гости, кое-как отпраздновали восьмидесятилетие Ивана Алексеевича» (Бахрах. С. 137).
Сразу после окончания войны переписка Алданова с Буниными восстановилась. В своем первом письме Алданову из только что освобожденной Франции от 19 декабря 1944 года Бунин пишет:
«Дорогой друг, наконец-то первые вести от Вас! Открытка от 10 окт<ября>, телеграмма и деньги (чуть не заплакал – вышло всего меньше 5 тысяч – это сейчас гроши у нас – не посылайте больше таким способом, – если есть у Вас еще что-нибудь для меня, – лучше подождите). <…> С нетерпением ждем от Вас длинного, подробного письма. Что напечатано из моих рассказов в журнале за все время? <…> Издал ли мою книгу “Темные аллеи” Цвибак? Если нет, молебен отслужу! Я написал к этой книге еще немало новых рассказов, из них посылаю Вам авионом три. Известите о получении и судьбе их. Сколько раз в год выходит “Нов<ый> журнал”? Что нового написали Вы? <…> Очень благодарю Вас за устройство продовольственных посылок – погибаем от голода (и холода). Жили все эти годы ужасно, теперь еще хуже. Я продал почти дотла все, что мог продать, – даже из белья. (А как мы жили в других отношениях до бегства отсюда немцев, Вы теперь, конечно, уж знаете от Полонских). Здоровье мое очень ухудшилось <…>. Сидим все еще в Грассе – в Париже уж совсем замерзнешь. А вообще куда нам придется деваться – и ума не приложишь: Вы представляете себе, конечно, что будет в Европе почти повсюду! Был слух, что Вы собираетесь вернуться в Париж – правда ли? <…>. Теперь мы живем втроем – Марта <Степун> и Г<алина> Н<иколаевна> уже 11Л года в Германии, Бахрах, проживший у нас 4 года, уехал недавно в Париж. С нами только Зуров <…>. Целую Вас, Т<атьяну> М<арковну> и всех друзей. В<ера> Н<иколаевна> тоже. Она стала совсем скелет».
17 января – первый вопль о помощи с просьбой о деньгах, что станет постоянным лейтмотивом переписки оказавшихся в полной нищете и болезнях Буниных в послевоенные годы:
«Получил Ваши деньги – всего лишь 4900 франков. Ужас! А тут холод, голод, болезни – нечто вроде “Смерти Ивана Ильича”. Пишите мне хоть немного, имейте сострадание!»
Сострадания Алданову было не занимать. В ответном письме он зовет Бунина в Америку, обещает раздобыть для них билеты “в кредит”, уверяет, что визу они получат без затруднений, хлопочет об издании бунинских рассказов… 23 марта 1945 г. он сообщает:
«…Прежде всего “Темные Аллеи”123. Согласно вашему указанию, я передал их Цвибаку. Они были изданы124. Но <…> некоторые Ваши рассказы не могут быть здесь напечатаны: на издание сразу же был бы наложен арест с преследованием. <…> Здесь “насчет нравственности строго”. Отзывы в немногочисленных пер<иодических> изданиях были восторженные, но русская колония в Америке книг вообще не читает… Один из рассказов удостоился большой чести: его взяло в антологию мировой литературы рассказов американское издательство Фишера…»
23 апреля, когда советские войска штурмовали Берлин, Бунин пишет в Париж чудом выжившим при нацистском терроре против евреев Я. Б. и Л. А. Полонским – родным Марка Алданова, с которыми очень сблизился за годы «Грасского сидения» во время войны:
«Милые друзья, надеемся быть в Париже 1 мая. Поздравляю с Берлином. “Mein Kampf…” Повоевал, так его так! Ах, если бы поймали, да провезли по всей Европе в железной клетке! Сердечно обнимаю. Ваш Ив. Бунин»125.
В освобожденном «русском Париже» в это время жизнь буквально кипела от появившихся надежд, ожидания скорых перемен к лучшему и сиюминутных восторгов. Знаменательным событием в послевоенной жизни парижской эмиграции явился прием, устроенный в советском посольстве 12 февраля 1945 года126 для группы ее видных представителей, в число которых входили хорошие знакомые Буниных – В. А. Маклаков127, Е. Ф. Роговский128 и В. Е. Татаринов. Прием прошел в приподнятой и весьма дружелюбной обстановке. В эмигрантской среде закипели жаркие дискуссии на тему «Что делать?» и «Как в нынешних условиях бытия позиционировать себя по отношению к Москве?», сопровождавшиеся ссорами, громкими скандалами и взаимными обвинениями в предательстве «идеалов». Отзвуки парижских баталий звучали и в Грассе. Под их аккомпанемент Бунин стал задумываться о возможности возвращения на родину. В письме Я. Б. Полонскому он писал:
3 марта: «Вы <…> знаете, что еще давным-давно меня три раза приглашали “домой” – в последний раз через А. Н. Толстого (смертью которого я действительно огорчен ужасно129 – талант его, при всей своей пестроте, был все-таки редкий!) (Теперь я не отказываюсь от мысли поехать, но только не сейчас и только при известных условиях: если это будет похоже на мышеловку, из которой уже не дадут воли выскакивать куда мне захочется, – слуга покорный!»130 В вою очередь Я. Б. Полонский пишет Бунину подробное письмо131, в котором, с одной стороны, предлагает ему не медля переезжать в Париж: «Вам никак нельзя больше там оставаться и не только по состоянию здоровья: уж очень Вы там оторваны от всего. Вам не хватает уверенности в самом себе, и эту уверенность Вы, конечно, обретете снова в Париже. <…> В Вашем захолустье вы как-то сами себя снижаете, – ас другой, спешит упредить старого писателя: «Но Париж таит для Вас лично и опасности… <…>. Политическое безразличие сейчас невозможно больше, а особенно невозможно оно будет для Вашего имени. <…>…какая-то линия проходит между людьми, к этому все теперь весьма и весьма чувствительны. Все определяется вчерашним отношением к России и Германии. А Вам нетерпимо никакое навязывание. Вы определяете свое отношение к людям личными симпатиями. Тут-то и появятся сложности, которые могут поставить вас в деликатное положение».
Далее Полонский затрагивает тему сотрудничества Бунина с просоветской газетой «Русский патриот»132, вокруг которой в это время сгруппировалось большинство из бунинского литературного окружения, в котором сильны были возвращенческие настроения:
«Вы, вероятно, полагаете, что при содействии “Русского патриота” легче вернуться домой. Думаю, что этот способ возвращения не для Вас. Вам, конечно, надо, если не окончательно вернуться домой, то уж во всяком случае съездить туда на побывку…»
7 апреля, за месяц до отъезда в Париж, Вера Николаевна записывает в дневнике:
«В Париже опять началось разделение. Одни против других. Опять одним нужно “уходить в подполье”, а другие берут на себя роль полицейских и сыщиков. Буду в Париже общаться только с теми, кто не занимается политикой и не вмешивается в чужую жизнь. А ото всех других подальше. Нервы и здоровье тратить на всякие дрязги – довольно»133.
12 апреля Бунин подробно изложил Алданову, как он представляет себе свое положение в настоящем и будущем. Охваченный, как и большинство из его близких и друзей, просоветской эйфорией, он, находясь в состоянии беспросветной нужды и отсутствия малейшей перспективы на улучшение своего материального положения, задумывается о том, чтобы вернуться в Россию:
«…Теперь о деле, “наиболее важном”, как Вы говорите. Очень благодарю Вас, дорогой, и всех друзей, думающих о нашем будущем. Да, и я думаю о нем так, что “обо всем не напишешь”. Материально мое настоящее и будущее, повторяю, таково, что я иногда только головой мотаю – очень, очень белой головой! И вижу, что нет здесь никакой надежды дожить свои истинно последние дни не в нищете, не в голоде, не во всяческих прочих лишениях и унижениях. Вот даже временно нельзя, очевидно, вздохнуть хоть немного свободнее – Вы ни слова не пишете о том, есть ли у Вас что-нибудь для меня в смысле денег, – нет, очевидно, ничего? Так что же мне делать? Единственный ресурс, оставшийся мне, это моя книга “Темные аллеи” (увеличившаяся вдвое за последние два года), но куда же мне ее деть, кому она нужна в такое время? И что может дать в самом лучшем случае? И что будет дальше? А я все-таки погибать еще не хочу! Горячо благодарю Вас за повторение приглашения. Напишу Вам о нем подробнее из Парижа. Но думаю, что, если и до