<…>“Я не знал деталей, но знал, что контакты с Буниным, которого хотели вернуть в Россию, уже устанавливались прежде, но ни к чему не привели. А теперь ожидалось, что у меня сложится успешнее”»180.
Симонов, как явствует из вышеприведенных дневниковых записей, понравился Буниным, но дальше этого дело не пошло.
«Перед моим отъездом в Москву Бунин просил уладить кое-какие дела с Гослитиздатом. Настроение у него держалось прежнее. До меня доходило, что Алданов сильно накручивал его против большевиков. Но старик все-таки не уклонялся от разговора. Видно, оставалось чувство недосказанного, незавершенного. Когда я воротился в Москву <…> как раз взяли в оборот Зощенко с Ахматовой, так что Бунин отпал само собою. <…> Нет <…> в Россию он не вернулся бы. Это чепуха, что Бунин пересмотрел позицию, ничего он не пересмотрел»181.
Бунин действительно ничего не пересмотрел.
Да, он откликнулся на приглашение посла Богомолова, прибыл в советское посольство и имел с ним беседу, – «поступок немыслимый для Бунина, каким он был в первые два десятилетия эмигрантской жизни»182.
Да, он колебался, у него, как, впрочем, и у всего его дружеского круга в Париже, были иллюзии. Здравый смысл, однако, быстро пересилил искушение «зовом Родины». Другое дело, что мудрый Алданов как всегда был прав в том, что каждое его действие «становится действием политическим». Вследствие высокого градуса страстей, кипевших в расколотом надвое лагере русской эмиграции, любой контакт Бунина «с Советами» трактовался одним лагерем, как стремление писателя вернуться на родину, а другим, как свидетельство того, что он «перекинулся» к большевикам. Ничего, в сущности, не предпринимая, в ответ на то, что ему «твердо предлагали возвратиться в Россию, издаваться там», – ибо считал, что «слишком стар для того, чтобы столь резко ломать жизнь!»183 – Бунин в 1946 году оказался под прессингом беспочвенных обвинений, ложных домыслов и обид.
9 октября Бунина пишет Цетлиной:
«Милая и дорогая Марья Самойловна, очень перед вами виновата, что сразу не известила вас о получении посылки с гречневой крупой, рисом и банкой сухого молока. Пришла она 1 октября, и я каждый день с утра хотела засесть за письмо, но все не удавалось: то усталость после именин мешала, то всякие хозяйственные дела. То хлопоты по устройству вечера И<вана> А<лексеевича>. Шесть книг XV номера журнала <«Новый журнал» – М. У.> тоже получила. Немного разочаровалась, думала, что это шестнадцатая книжка, которую ждут. Как всегда новая книжка хоть немного тащит прежние. Надеюсь, что скоро получу новоиспеченные. Теперь просьба о витаминах. Нельзя останавливаться на полпути. Хорошо было бы мне принять еще штук двадцать пять. <…> 30 сентября184, как это уже завелось, у нас было много гостей. Не доставало вас, но все же Софья Юльевна <Прегель> была представлена от Америки, а Павловские от Азии. Народу было немного меньше: 27 человек, а в прошлом году 39. Угощение тоже слабое: во-первых, цены стали совершенно сумасшедшие, а во-вторых, Ляля <Жирова> начала служить в ресторане и была лишена возможности блеснуть своими кулебяками и пирогами, пекла ее мать, но одна она могла спечь 60 пирожков, пирог с капустой, пирог с мясом и пирог с грибами и рисом. Сделали мы с одной приятельницей два больших рулета из мяса и еще к ним несколько салатиков с винегретом. Сладкие торты и пироги приносились, как и виноград. Сидели все в комнате Яна. Мы раздвинули стол на три доски и приставили еще два стола. А один маленький поставили к стене, так что все уместились. Правда, один край стола вышел в коридор наш, а чайники стояли на наших чемоданах. Мне пришлось в этот день четыре раза выйти из дома и возвращаться сильно нагруженной. Днем пили чай в моей комнате. Было человек восемь, а потому могла быть общая беседа и спокойное наслаждение от вкусных тортов и пирогов. Я такая была уставшая, что мало что понимала, накануне возилась в кухне до 4 ч<асов> ночи. Олечки не было, она с отцом после океана уехала на ферму185, а затем в шато, к знакомым. Ждем со дня на день. Теперь все заботы о вечере. Нужно сознаться, что мне помогают все близкие друзья по продаже билетов, а цены высокие. Первые два ряда считаются “почетными” и решено было их продавать от тысячи франков. И представьте, дорогие билеты идут пропорционально лучше дешевых. Если вечер пройдет удачно во всех отношениях, то мы будем в состоянии уехать на юг. Пока относительно дома186 вопрос остается открытым. Оттуда уходит Беляев187, а без Беляева мне страшно везти туда Яна. Присутствие врача вообще на него хорошо всегда действует, а такого, как Борис Никандрович, особенно. Он переезжает в Ментону. Это нас очень огорчает, и мы еще не знаем, на чем остановимся. Ян здоров, но после летних жаров у него ослабело сердце, стали лечить его всякими лекарствами, которые опять вызвали кровь. Уже раза два опять он с Айтовым188 ездили на уколы <…>. Не всякий день, но часто по вечерам он начинает задыхаться. Против этого есть средство – какой-то пульверизатор в рот, и становится легче. Вид же <внешний – М. У.> не плохой. Но больше раза в день никогда не выходит. По-прежнему бывает блестящ и остроумен, но иногда впадает в пессимизм. Мой костюм вышел очень хорошо. И погода как раз для него, так что щеголяю. О шляпе не беспокойтесь. Мне дал свою Ян, синюю бархатную, и она подошла, а из двух старых черных я себе делаю для зимы. Мне Татьяна Сергеевна <Конюс> подарила свое совсем новое пальто, и к нему необходима новая шляпа, вот я и изворачиваюсь. Теперь на очереди теплый халат, материя уже куплена. Вообще я теперь одета более или менее. Нужен еще только теплый свитер, если будут деньги, то куплю. Не очень хорошо у меня с глазами. Но об этом в следующий раз. Сейчас у меня гостит Вера Рафаиловна <Мартынова>, все такая же милая, и Наташа Любченко. Пьют чай, а я спешу докончить письмо. Очень Вас за все благодарю и очень скучаю, что вы не приехали в этом <году>. Ваша Вера Бунина».
6 декабря 1946 года Бунина посылает Цетлиной почтовую открытку сугубо уведомительного характера, а вслед за ней письмо от 11 декабря, в котором в частности подробно расписывает свою активность по распространению в местных эмигрантских кругах номеров присылаемого ей Цетлиной на реализацию «Нового журнала»: «Дорогая, милая Марья Самойловна, спасибо за весточку. Посылаю Вам конспект своего длинного письма кот<орое> посылаю на днях.
1. О посланных книгах Екат<ерине> Дмитр<иевне>. Юти экземплярах. 2. О Лялином представительстве после Вашего отъезда. 7 новых. Восьмой на примете. 3. О Зайцевых (В<ера> А<лексеевна>, слава Богу, выходит) и других друзьях. 4. О “Пришествии Марка”189. Имеем открытку. 5. О выходе “Темных аллей”190. 6. О поездке И<вана> А<лексеевича> на юг. 7. О банкете в честь И<вана> А<лексеевича> в связи с появлением на рынке его новой книги. 8. О сторожевой работе <Владимира> Варшавского и Зурова191. 9. О нашей ночлежке. 10. О себе. Целую обнимаю, моя дорогая».
11 декабря новое письмо Буниной:
«Милая и дорогая моя, как будто меня сейчас никто не оторвет от письма, и мне удастся написать его и послать Вам. Вашу милую открытку получила, целую Вас за нее. В ответ послала Вам конспект этого письма, но, вероятно, оно придет раньше открытки. Прежде всего, о делах. После Вашего отъезда Ляля <Жирова> поместила <имеется в виду продала – М. У.> 22 книжки «Нового журнала» 10-ти лицам, из которых 7 новых. У нее накопилась сумма в 3608 франков журнальных денег. Сегодня Ян отправился обедать к Полонским, и я просила его спросить, хочет ли он, чтобы эти деньги ему <Полонскому – 714. У.>переданы. Он сказал, что ему все равно <приписка от руки – 714. У.>. Получила письмо от Е.Д. Кусковой192 с просьбой прислать ей 4 эк<земпляра> Х-той книжки, а остальные по три. Для этого сходила с Олечкой <Жировой> к Вам на квартиру и взяла 20 экземпляров 10-х, а остальные по пяти. За отсылку книг в Швейцарию взяли на почте 242 франка. Можно было на 9 франков сделать дешевле, но Полонский сказал, что посылать надо по три книжки, а их было десять, вот и пришлось сделать четыре пакета. Но на почте я узнала, что дело не в книгах, а в весе: можно посылать только до двух кило. Думаю, что все уместилось бы в трех пакетах. В будущем буду вешать дома (у Нилус есть весы). За работу и упаковочные материалы заплатила 60 франков. Мне кажется, что лучше все же посылать в Швейцарию из Америки прямо, а то ведь двойные расходы. Хотя, если Е. Д. < Кусковой >опять потребуется, я пошлю, так как думаю, что нужно ковать железо, пока оно горячо. А затем будем ждать Ваших распоряжений. Деньги на почту и за работу взяла из денег журнальных, так что продано на 3910. Не беспокойтесь обо мне. У меня в комнате до сих пор терпимо. И сейчас я пишу в нетопленной комнате и ничего, немного холодно ногам. Зайцевы теперь здоровы. А одно время Верочка болела что-то сердцем. Мы с ней как-то были у Веры Рафаиловны <Мартыновой>, у которой очаровательная квартира. Она стала подписчицей “Нового журнала”, пока взяла два номера, но постепенно возьмет все. Тэффи уже давно не видела. Нет совершенно времени. Боюсь, что она на меня обиделась, и по праву. Но ничего не могу успеть. Алданов вернулся из Германии. Уехал в Лондон, с нами не повидавшись… Его не пустили дальше Баден-Бадена. <Приписка от руки – М. У.>Отъезд на юг Яна остается до сих пор открытым. Пока он здоров и в хорошем сравнительно духе. Беляев написал, что комната его ждет. Но, конечно, там не все удобства, например, проточной воды нет, умываться надо с тазами, поднимать кувшины тяжелые и так далее. Как будто пустяки, а для задыхающегося человека трудно. Был слух, что будет банкет в честь И<ван> А<лексеевича> по поводу выхода в свет “Темных аллей”. Устраивает Маковский, которого выбрали председателем “Объединения писателей и поэтов”.193 Боннер – завтрак в <неразборчиво – М.