Получив, наконец, деньги из США, Бунин 22 марта поехал отдыхать на юг в Жуан ле Пэн. «Процесс» отправки Бунина на юг подробно был описан Буниной в письме от 29 марта:
«Милая и дорогая Марья Самойловна, неделю тому назад мы проводили Яна на юг в “Дом отдыха”. Поехал он один, так как удалось достать только один билет в спальном вагоне, и то через Клягина <…>. Яну был добыт билет на верхней полке, и мы все очень волновались, ибо понимали, что при его слабости ему лезть наверх нельзя. Решили просить кого-нибудь, кто помоложе, перемениться с ним местом, в поезде было 40 спальных мест. Но все же волновались, особенно он. <…> И пока мы шли по платформе – вагон был первый, дальний – он все прибавлял, сколько дать проводнику, если он найдет “милого господина”. Провожали: вся семья Жировых, Михайлов, Любченко, Бахрах, Адамович, – Леня был на службе. И вот вся наша орава вошла в вагон, а потом ввалилась в купе, где уже сидел пожилой человек, с которым Ян весело поздоровался, и они оба стали шутить.
Я, увидав, что они знакомы, непосредственно обратилась к нему: – Уступите, ради Бога, свое место Ивану Алексеевичу, он был очень серьезно болен… – Хорошо, – ответил он, не задумываясь, – я слышал, что он был серьезно болен. – Ни в каком случае я этого не допущу, – возразил Ян, – идите и говорите с проводником. – Что Вы, Иван Алексеевич, я с удовольствием полезу наверх и, если надо, буду давать Вам лекарство…
– Конечно, оставайтесь, – сказал кто-то. – Нет, нет, – продолжал настаивать Ян, – идите к проводнику. Тогда мы все хором стали уговаривать его, чтобы он воспользовался любезным согласием своего спутника. И он сдался. Я сначала приняла этого господина за еврея, а затем стала вслушиваться и уловила армянский акцент.
И вдруг я слышу: “Абрам Осипович!” Да это Гукасов, как же я его не узнала! Правда, я была так взволнована, что почти ничего не видела. Измучена последнюю неделю я была очень. И много грехов Бог простит Гукасову214 за ту доброту, какую он проявил в тот вечер к Яну. Потом на платформе я подошла к нему еще раз, поблагодарила, сказала, что это чудо, что Бог помог, рассказала вкратце о болезни Яна и просила, чтобы он с ним не очень разговаривал. Когда поезд трогался, Ян стоял у открытого окна и был очень возбужден и в то же время спокоен. Конечно, ему было приятно, что едет со знакомым человеком. И знаете, он спал до самого Марселя так, как давно не спал. Ведь последнюю неделю он лишился сна, и даже снотворное не действовало. <…> Не знаю, как все же он там себя чувствует. Тэффи обещала подымать его дух. Ставрова, которая с мужем уже живет там второй месяц, надеюсь, исполняет для него маленькие поручения, они дружат. Беляев ежедневно его осматривает, а его подруга жизни, по слухам замечательная женщина, очень хорошая хозяйка; заведующий хозяйством и всеми этикетами, бывший моряк Протасьев215, по матери Бунин, очень нравится Яну, так что окружение приятное. Был один недостаток – твердые постели, но ему кровать переменили, и он не жалуется. <…> Хотелось бы здесь провести Страстную неделю, встретить в церкви Пасху. Сегодня была на рю Дарю панихида по Павлу Николаевичу <Милюкову>. Устраивал ее Коновалов. Я видела там много знакомых, и как все осели! Завтра будет другая панихида у Серафима. Сегодняшнюю служил Владыка Владимир216. <…> Леня все служит. Вы правы: он перестал днем спать, так что его сон ограничивается иногда тремя, четырьмя часами. Его друзья во главе с Тамарой Бродской решили устроить вечер217, чтобы дать ему возможность на лето уехать, отоспаться и продолжать писать – нужно дать последний удар кисти “Зимнему дворцу”218. Боюсь, что не очень много, то есть недостаточно для нужного отдыха ему соберут, жаль, что Литературный фонд ему ничего не уделил. Живет он очень экономно, даже кое-что старается отложить, чтобы быть в состоянии писать. Вообще у него есть подвиж<нече>ские черты в характере. Последнее время он стал напряженно нервен, видимо, от недосыпания нервы его очень натянулись».
Через неделю с небольшим сам Бунин, находившийся в большом нервном напряжении из-за кажущейся ему катастрофической нехватки денег на его пребывание в доме отдыха, пишет жалостливое письмо Цетлиной.
8 апреля:
«Милый друг, дорогая Мария Самойловна, не сообщал Вам ничего о себе потому, что знаю, что все обо мне писала Вам Вера, и еще по той простой причине, что написать даже несколько строк для меня еще очень трудно – нет не только воли, но и сил. Я здесь уже две недели. И все говорят, что вид у меня лучше, но так ли это? <…> Плачу я здесь за комнату с маленькой другой, туалетной, прилегающей к ней, и за пропитание 8000 в месяц, но пропитание это столь бедно, что приходится многое и очень дорого прикупать: масло коровье, масло оливковое, яйца, апельсины, лимоны, квакеры, сгущенное молоко, сахар, кофе – на все это уходит каждый день порядочная сумма… Я бы совершенно пропал, если бы не помощь Ваша! Болезни нынешней зимы сразили меня смертельно, умирать же вообще не легко, а что мне было бы, если бы к этому прибавился голод, отсутствие врачей, лекарств, топки! А тут еще Вера, едва живая от бессонных ночей со мной, которые она проводила в Париже, замученная горем за меня и даже недоеданием – ведь она так лишала себя всего, лишь бы мне купить какую-нибудь печенку, которая стоила нам в Париже 600 франков кило! На днях Марк Александрович <Алданов>, который у меня был уже несколько раз, сказал мне, что будет еще некоторая сумма помощи – горячо благодарю вас всех! Это меня очень успокоило!
Целую Вас, дорогая моя, от всей души.
Ваш Ив. Бунин».
14 апреля Бунина пишет Цетлиной:
«Милая, дорогая моя, давно хочу Вам написать, да все не было времени – много сил и часов отнимает церковь – удалось хорошо поговеть, была на всех службах, а в Святую ночь219опять причащалась. От Яна получаю разные по настроению письма. Одно время ему было лучше, он начал спать и перестал кашлять, а последнее письмо его меня очень расстроило:…“да навряд я тут пробуду долго, скорей всего вернусь в Париж не позднее середины мая: вот уж третья неделя, что я тут, а чувствую себя не лучше, чем в Париже, три последние ночи опять были плохи – кашель, бессонница. Сердцебиение при малейшем движении… Писал тебе: 'Питание сносное’. Нет, не очень сносное, а для меня и совсем плохо: прикупки дороги и тоже плохи: ветчина всегда жесткая и не в меру соленая, грюар220 тугой безвкусный, апельсинов нету…” Конечно, за 200 фр<анков> в день трудно хорошо кормить, но жаль, что нельзя иметь хороших прикупок как в Париже. Правда, мы его питали очень вкусно, но тогда у него не было совсем аппетита. А теперь аппетит есть, да, видно, вкусного мало. Я раз ему посылала апельсины. Но с пересылкой выходит очень дорого.
Написала Баранову в Тунис, чтобы оттуда он выслал, но, видимо, ему не удалось послать, так как до сих пор ничего не получено. Манухин221 мне сказал, что для кровотворения жить у моря вредно, и для быстрого выздоровления Яну следует поехать или в горы, или просто в зелень, а у моря он будет чувствовать себя слабым. Может быть, он и прав. Я надеялась, что он быстрее там будет поправляться. И если бы ему понравилось, и летом можно было жить там, то я сама бы поехала туда, а на короткий срок вышло бы и мне очень дорого – ведь даже без комфорта проезд дорог. В последних письмах он спрашивает меня о деньгах, которые по словам Марка Александровича < Алданова > он должен получить <…>? Правда ли это? В предпоследнем письме он стал даже просить, чтобы я ему кое-что выслала из его писаний, так как он стал немного разбирать свои бумаги, а затем опять – кашель, бессонница, дурное настроение. А Тэффи тоже в то время писала, что он стал поправляться и что глаза у него стали совсем не те, какие раньше были во время болезни. Его видела Вера Рафаиловна <Максимова>, и она говорила, что вид у него был лучше, чем до болезни. Не могу понять, почему это? Может быть, рано стал работать? Он, кажется, за три недели ни разу не вышел. Комнаты же его ему нравятся, как и место, где стоит дом. Получила сегодня шесть книг XIV. Я уже думала, что это XV. Спрашивают, когда она выйдет? Я передала пять тысяч Полонскому, раньше передавала Алданову, но он все еще на юге, пишет какую-то философскую книгу… Слышала, что скоро приезжает Шурочка <Прегель>. Очень буду рада ее повидать. Завтра позвоню Ангелине и узнаю, когда она ждет Прегелей? На днях выходит новая газета222, которую будет редактировать Зеелер. Туда приглашен и Шмелев, <…> участие принимает Лазаревский223, он раньше работал вместе с Сергеем Петровичем <Мельгуновым>. Что из этого выйдет, не представляю. Зайцев, вероятно, тоже будет там участвовать. Кажется, их будут поддерживать французские христиане, только я не знаю, католики или протестанты. 16 апреля будет вечер поэтов, мы с Лялей <Жировой>хотим туда отправиться. 26 апреля будет вечер Зурова. Его гараж закрывается и ему пора отдохнуть и приняться за свой роман. Устраивает этот вечер Тамара Бродская и Тото Познер224, я им помогаю и учу, как это делается. Билеты продавать на Зурова легко, я даже не ожидала, что у него такая хорошая “пресса”. Вероятно, в середине мая он кончит свою службу и куда-нибудь уедет, чтобы отоспавшись, начать писать. Была, наконец, у нас Наталья Владимировна <Кодрянская>, была и я у нее. Квартира великолепная, со всеми удобствами и очень приятная».
15 апреля:
«Написала Вам, дорогая моя, вчера письмо, а сегодня утром пришел экспресс от Яна, который меня очень расстроил. Делаю из него выписки: “не могу написать несколько слов – слаб и умом, и волей, и физически очень. Думая, что напрасно поехал – никакого пока улучшения и ночью одиноко и страшно, и тревожно за тебя. Письма твои (два) получил. Вот уже сутки мистраль. В общем питаюсь плохо и траты большие. Плата 200 фр<анков> в день. Кроме того, за вторую комнату – 2 тысячи в месяц, так что нынче заплатил за месяц вперед всего 8 тысяч. И прикупаю: лимоны, апельсины. Сгущенное молоко, вино (простое) и все очень дорого. А дают то колэн