Однако Алданов был тверд в своем решении уйти из созданного им в 1942 г. совместно с М. О. Цетлиным «Нового журнала», о чем и известил Марью Самойловну в письме от 7 января 1949 года:
«…позвольте Вам сказать (хотя это всем совершенно ясно и не может не быть ясно), что финансовые расчеты не имели и не имеют ни малейшего отношения ни к моему уходу из “Н<ового> Журнала”, ни к прекращению наших давних дружеских отношений. <…> единственной причиной было Ваше письмо к Бунину, – Вы это знаете. <…> Бунин был вместе со мной инициатором “Нового Журнала”. <…> Он был также и самым ценным и знаменитым из его сотрудников… Вы сочли возможным написать ему то письмо. Сочли возможным, даже не запросив его, в чем дело, почему он ушел из парижского Союза, – вещь совершенно неслыханная, Ваше действие после 30 лет дружбы. Это письмо Вы послали открытым по адресу Зайцева, под предлогом, что адреса Ивана Алексеевича в Жуан ле Нэн не знали (почта, однако, письма пересылает). Мой адрес Вы во всяком случае знали… Письмо Ваше было для Бунина оскорбительным. Оно было причиной его ухода из “Нового Журнала”. Бунин тотчас объявил мне, что из “Нового Журнала” уходит. Таким образом, ушел и я. Я грубо солгал бы Вам, если бы сказал, что после такого Вашего действия в отношении моего лучшего друга Бунина (а косвенно и в отношении меня) наши с Вами отношения могли бы остаться хотя бы только близкими к прежним…»308
После 10 февраля переписка Буниных с Цетлиной прекращается и даже в их дневниковых записях имя Марии Самойловны никогда больше не упоминается. Их личные отношения так никогда и не восстановились.
Произошло также резкое охлаждение между Буниными и Зайцевыми. Полувековая дружба уступила место обидам и, со стороны Бунина, желчному недоброжелательству по отношению к старому товарищу. Таким образом, союз друзей – Алдановы, Бунины, Зайцевы и Цетлины, связанных между собой более чем тридцатилетними узами духовной и личной близости, распался.
С Буниными остался лишь Марк Алданов, который для себя: «давно сделал вывод, что больше всего надо держаться за “принципиальность” и хранить ту самую “чистоту политических риз”, над которой принято насмехаться у наших великих политиков»309.
16 февраля Ландау-Алданова – Буниной:
«Дорогая Вера Николаевна,
Спасибо за милое письмо. Мне очень жаль, что я Вас до сих пор не видела. Надеюсь все же повидать Вас и Ивана Алексеевича перед отъездом. У меня была надежда, что Вы соберетесь к нам в Ниццу? Я вполне разделяю Ваше раздражение по поводу этой истории с Марьей Самойловной. Все, что Вы мне пишете о Зайцевых, тоже очень грустно, и у меня пропала всякая охота со всеми встречаться. Относительно “Нового Журнала” я с Вами не согласна. У меня – увы – нет такого уж влияния на моего, но на этот раз я и не попробую влиять на него, чтобы он остался в “Новом Журнале”. Бог с ним, с “Новым Журналом”. Потеряют наших “мужиков”, как говорит Вера Алексеевна, зато приобрели Берберову, пусть ее и печатают.
Но как же Вы пополните дефицит в 20.000 долларов?310 Довольно чувствительная потеря! Разве что большевики вознаградят Вас как потерпевших. Требуйте с них 40.000, никак не меньше. А в общем, не стоит даже очень и огорчаться, до того все это глупо и противно.
Целую Вас, передайте мой сердечный привет Ивану Алексеевичу, всего хорошего.
Ваша Т. Ландау»
По ходу развития конфликта обе стороны апеллировали к «третьей стороне» – заокеанским друзьям из Литфонда, «Нового журнала» и газеты «Новое русское слово». В YIVO-архиве И. М. Троцкого сохранилось письмо Н. В. Кодрянской – близкой знакомой Буниных и Цетлиной, от 23 июля 1948 года, адресованное Я. Г. Фрумкину, человеку в литературном мире известному и весьма авторитетному, но не считавшемуся литератором, и по этой причине являвшегося фигурой нейтральной. Н. В. Кодрянская пишет по поводу раскола в парижском СПиЖ следующее:
«Дорогой Яков Григорьевич, посылаю Вам третье письмо с документами по поводу И. А. Бунина, М. А. Алданова и меня. Очень Вас прошу дать прочесть прилагаемое письмо Якову Моисеевичу Цвибаку <А. Седых – М. У.> и попросить его оказать мне услугу и сообщить, кто из прилагаемых членов коллоборанты. Мы, сотрудничающие с Обществом Пис<ателей> и Журн<алистов> в Париже, непременно хотим знать, является ли это обвинение клеветой (как утверждают гг. Зайцев и Зеелер – председатель и генеральный секретарь парижского союза) или гг. Бунин (Вера Ник<олаевна> это утверждала в письме ко мне) М. Алданов и Я. М. Цвибак не ошибаются, а правы. Письмо это пишу по собственной инициативе, но доложу о нем собранию исполните<льного> бюро Литфонда, которое соберется в ближайший понедельник. <…> Хотела бы к этому дню иметь от Вас ответ, если это возможно, по поводу мнения Якова Моисеевича, если это Вас не затруднит. Всего лучшего. Ваша Кодрянская».
К письму прилагался именной перечень литераторов, вышедших из СПиЖ.
Весной 1948 года Алдановы на время вернулись в Нью-Йорк. В письме Бунину от 9 марта Алданов позволяет себе похвастаться своей международной известностью как писателя:
«…Вчера вечером, вернувшись домой, нашел в ящике письмо от своих американских издателей. Они получили из Калькутты предложение издать “Истоки” на бенгальском языке! “Бенгальцы” предлагают всего пять процентов, – но издатель… весело пишет, что надо принять “хотя бы из любопытства”: отроду бенгальских переводов не продавал. Я уже ответил согласием… Это мой двадцать четвертый язык. Когда будет двадцать пятый, угощу Вас шампанским. Вы верно за 25 языков перевалили? После смерти Алешки <А. Н. Толстого – М. У.>, “Правда” сообщала, что он переведен был на 30 языков, – но из них, кажется, десять были языки разных народов СССР».
Письма Алданова этого Нью-Йоркского периода полны извещений о том, что там-то и там-то ему удалось получить для Бунина известное количество денег. 2 апреля он, например, сообщает: «…вчера я случайно встретился с одним добрым знакомым… он меня огорченно спросил: “Что же это, неужели Бунин стал большевиком?” Я ему немедленно изложил, как было дело. Он пришел в ярость, вынул чековую книжку и тут же вручил мне чек на пятьдесят долларов, “с просьбой передать Ивану Алексеевичу, как дар, свидетельствующий о моем глубоком уважении к нему”».
21 июня Бунин извещает Алданова:
«…деньги (20 т<ысяч> франков) от г. Атрана мы получили (в его парижской конторе), будьте добры передать ему мою большую благодарность. Очень благодарю и Вас, ведь это, конечно, “дело Ваших рук”. <…>
Сотрудников “Нов<ого> Ж<урнала>” очень благодарю, но возвратиться в “Н.Ж.”, конечно, не могу. Пишу об этом и Карповичу, от которого только что получил самое сердечное письмо. <…>
Пришло мне страшно нежное письмо С<офьи> Ю<льевны> Прегель… <…>. Она, как вы, верно, уже это знаете, переселяется вместе с “Новосельем” в Париж <…>».
1 июля:
«Дорогой, милый Марк Александрович,
Не знаю, как благодарить мне Вас и Я<кова> Моисеевича Цвибака> за Ваши заботы обо мне. Никогда не забуду их!»
31 октября Бунин рассказывает Алданову о своем авторском вечере, состоявшемся 23 числа и вызвавшем в целом недовольство в «русском Париже» из-за резко критической оценки Буниным своих современников-литераторов, а по существу всей эстетики «серебряного века»:
«На вечере я имел “безумный” успех, поэтому не верьте “Рус<ским> Новостям”, что я “не оправдал ожиданий публики”… Что ж иное могли сказать “Новости”, которые так рекламировали мой вечер и которые я так подвел, закативши под конец чтения такое, что, верно, привело в бешенство “советское” посольство. В четверг будет обо мне фельетон Адамовича, ему, бедняге, тоже, должно быть, придется ругать меня».311
При всем том в материальном плане вечер прошел с явным успехом, дал больше двухсот тысяч франков. Об этом Алданов пишет 5 ноября: «…Ваш вечер дал больше двухсот тысяч! Поздравляю, – это, конечно, мировой рекорд, до которого никто в эмиграции дойти не мог бы…»
Однако бунинским вечером был недоволен не только «левый» лагерь в лице газеты «Русские новости». В органе «непримиримых» газете «Русская мысль» появился анонимный – за подписью «Удостоившийся присутствия» – «Маленький фельетон. Ему Великому», в котором в ернически-оскорбительном тоне описывался бунинский вечер. В фельетоне без обиняков объявлялось, что «Великий <читай Бунин – М. У.> перескочил в тот лагерь, против которого в течение тридцати лет метал громы и молнии».
Таким образом, в конфликте между «симпатизантами» и «непримиримыми» аполитичный Бунин попал между молотом и наковальней. Более того, своей достаточно спорной позицией в оценках литературного процесса «серебряного века» и его основных представителей, другими словами – своим самовидением, он болезненно задел чувства многих интеллектуалов-эмигрантов вне зависимости от их политической ориентации в то время. Для многих, особенно эмигрантской молодежи, его личность стала восприниматься как пример старческой косности и необузданного эгоцентризма. На сообщение Бунина о фельетоне в письме от 11 ноября Алданов 14 ноября пишет:
«Дорогой Иван Алексеевич,
Прочел присланную Вами статью, – сказать нечего. Не обращайте внимания. Вдобавок, статьи, написанные в таком тоне, всегда или почти всегда вызывают у читателей чувства, обратные тем, на которые автор рассчитывал. <…>».
Но Бунин был глубоко оскорблен и позднее решил ответить на выпад «Русской мысли» публично, о чем речь пойдет ниже.
Поздней осенью 1948 года Алдановы вернулись в Ниццу, Бунин поздравил их с этим событием 4 декабря:
«Дорогие друзья, с Новосельем! Дай Бог вам всего доброго!
А вчера у меня в руках оказалось американское “Новоселье”, которого я никогда не видал, – за 1942 г. – ив котором я с удивлением увидал свой рассказ (“Три рубля”) – и с истинным восхищением прочел Ваш рассказ, дорогой Марк Александ