<ван> А<лексеевич> поддерживал во время оккупации еврейского писателя, тотчас же переменилось отношение к боль<ному Ивану> Алексеевичу. Увы, в Литературном фонде пришлось натолкнуться даже <на возражения – М. У.> одной особы (разрешите, имени не называть323), которую пришлось поставит<ь на место – М. У.>. К сожалению, касса Литфонда почти пуста, а нужда среди писательской брати<и огромна – М. У.>. Только к концу ноября, после традиционного вечера Литфонда, касса, вероятно, пополнится. Очень меня огорчило Ваше сообщение о душевной подавленности И<вана> А<лексеевича> и о его мрачных мыслях о смерти. Ближайшего шестого октября еду в Женеву по <ОРТ>овским делам и не премину, конечно, навестить И<вана> А<лексеевича> в Париже. Пробуду в Париже несколько дней. Не собираетесь и Вы, дорогой Марк Александрович, в Париж? Рад был бы Вас повидать и потолковать. Есть, что Вам рассказать».
Через шесть дней после написания своего первого благодарственного письма, В. Н. Бунина обращается к И. М. Троцкому с трогательным посланием, в котором, помимо темы «материальной помощи», дается комплементарная оценка его собственной литературной деятельности.
25 сентября:
«Дорогой Илья Маркович. Еще раз шлем от всего сердца Вам спасибо за Ваши заботы и хлопоты, – Вы один из самых трогательных друзей. <…> И. А. очень еще слаб и многое не в состоянии делать сам. Много спит днем и мало ночью, когда бывают удушья. Еще плохо стоит на ногах и едва ходит, – уж очень он намучился с мая месяца!
Поблагодарите Литературный фонд и за их дружеские чувства, и за 25 д., и они были кстати. Уже нужно расплачиваться с долгами, мне пришлось занять более ста тысяч франков. Двадцать тысяч с Вашей помощью мне удалось уже выплатить, – брала на срок.
А теперь мне хочется сказать, что я только что прочла Ваше о Левитане, о моем любимом художнике. Вы его дали очень хорошо. Я много слышала о нем от Е. А. Телешовой324, но о друзьях и о родных ничего не знала. И.А. тоже хвалил этот портрет. Он просит Вам написать, что ждет Вас с нетерпением и обнимает Вас. <…> Душевно Ваша В. Бунина».
9 октября Алданов пишет Бунину развернутое письмо на литературные темы:
«…Не отвечал Вам, так как хотел сначала прочесть “Воспоминания”. Я почти всё читал в газете, и всё же впечатление чрезвычайно сильное. Книга бесстрашная – и страшная. Написана она с огромной силой. Люди, ругающие ее, лучше сделали бы, если бы точно указали, что в ней неправда! Я же могу только поставить Вам вопрос: нужно ли говорить всю правду?… В связи с Вашей книгой хотел бы сказать Вам следующее. Я на днях послал “Новому Р<усскому> Слову” отрывок о смерти Бальзака (из моей еще не появившейся повести. Это повесть о смерти). И вот там есть страница о великих писателях вообще. Кажется, ничто мне никогда не давалось так тяжело, как эта страница: я два раза вырезывал ее из рукописи и два раз вклеивал опять! Там вопрос: есть ли великие писатели, не служившие никакой идее? простите пошлые слова, – я огрубляю. Вы понимаете, что я говорю не о том, что писателю надо быть меньшевиком или народником! Но я пришел к выводу, что Бальзак был единственным большим писателем, никакой идее не служившим. Проверял себя и проверяю. В русской литературе, конечно, Толстой, Достоевский, Гоголь, Тургенев “служили” (самому неловко писать это слово, но Вы меня поймете не в опошляющем смысле). Однако служил ли Пушкин? Служил ли Чехов и Вы? Я ответил себе утвердительно: да служили. Чему именно? Какой идее? Если б такие слова не были невозможны и просто не произносимы, я ответил бы, что и Пушкин, и Чехов, и Вы служили “добру и красоте”. Вязнут слова, но, по-моему, это так. И с этой точки зрения я рассматриваю и Ваши “Воспоминания”. Они жестоки, но и “Что такое искусство” было тоже очень жестоко, – у Толстого это сглаживалось тем, что писал он преимущественно об иностранцах».
В канун бунинского восьмидесятилетия Алданов публикует 26 ноября в газете «Нью-Йорк Таймс» «великолепную» – по отзывам современников – статью о Бунине, и 29 ноября Бунин просит Алданова предоставить ее журналу «Дело», который готовит специальный выпуск в его честь, а 5 декабря уже утешает друга, расстроенного из-за того, что в «Нью-Йорк Таймс» редакция неудачно сократила его статью:
«…“пусть свинья издохнет на могиле его бабушки”, – как говорят турки, – да разве вы не знаете газетчиков да литературных агентов!? Вон как сократил Caiman Levy вместе с моим Гофманом мои “Воспоминания”, а я обложил их матом, выражаясь по-советски, и махнул рукой».
Однако сам Бунин был отнюдь не равнодушен к литературным «зацепам» на свой счет, а их было немало, главным образом по поводу его недоброжелательных высказываний в «Воспоминаниях» по адресу поэтов-современников – Блока, Есенина, Маяковского… Бунин, например, утверждал:
«Память, которую оставил по себе Есенин как человек, далеко не светла. И то, что есть теперь люди, которые называют ее светлой, – великий позор нашего времени».
Литературный критик Георгий Александров в статье «Памяти Есенина» («Новое русское слово». Нью-Йорк, 1950, 27 октября) выступил в защиту Есенина, полагая возмутительными «суждения Бунина о нем в его “Воспоминаниях”, необъективных, порочащих поэта, которого читала и пела вся “советская Русь”».
Бунин был глубоко уязвлен и «сразу после публикации статьи Г. Александрова <…> прислал редактору газеты “Новое русское слово” А. Седых гневное письмо с бранью в адрес ее автора и угрозой: “И это (т. е. выступление Александрова о Есенине) совершенно отбивает у меня охоту продолжать печататься у Вас”»325
Однако поостыв, ответил Александрову гневной статьей326, сопроводив ее текст в редакцию 16 декабря письмом Вейнбауму:
«Уважаемый Марк Ефимович,
Я уже давно получил ваше дружеское письмо, извините, что отвечаю так поздно, слаб, нездоров…
Нет, я не был “обижен” Александровым, – дело тут вообще не в обиде: я возмущен был им по другой причине, – не личной: уж очень непристойно пишет он. Я должен ему ответить не по личной обиде, чтобы уже никогда не возвращаться ни к Есенину, ни к нему, чтобы он не писал еще, какую-бы ни нес дерзкую чепуху. Сделайте одолжение, напечатайте прилагаемое возможно скорее, это мне очень нужно. Заранее благодарю Вас и сердечно желаю Вам всего доброго.
Ваш Ив. Бунин
P.S.
Ни на единое сокращение или изменение никак не могу согласиться».
20 декабря И. М. Троцкий посылает Алданову письмо-просьбу:
«Дорогой Марк Александрович! Пишу вам в срочном порядке и по делу литературно-общественному. Литфонд решил организовать вечер в ознаменование восьмидесятилетия И. А. Бунина. <…> Собирались мы <имеются в виду также И. Л. Тартак и В. М. Берг327 – М. У> этот вечер устроить в первой половине января и уже хотели на сей счет списаться с В. Сириным, намечавшимся нами в качестве лектора. Но вот мы от М. Е. Вейнбаума, а затем и от Я. Г. Фрумкина узнали, что Вы собираетесь возвратиться в Нью-Йорк в январе. Это сообщение опрокинуло наши планы. Мы решили обратиться к Вам с дружеской просьбой, украсить наш вечер Вашей лекцией об И. А. Бунине. Кому, как ни Вам, столь близка эта тема!? Выдвигается и кандидатура Веры Александровой328 в качестве второй докладчицы, буде Вы против этого не возразите. Так вот, дорогой Марк Александрович, откликнитесь, пожалуйста, и по возможности скорее. Мне не надо подчеркивать, какое приобретение для Литфонда явится Ваше участие в бунинском вечере, и как это обрадует Ивана Алексеевича».
Однако Алданов просьбу И.М. Троцкого и, в его лице, Нью-Йоркского Литературного фонда отклонил. В письме 25 декабря он сообщает о мотивах своего отказа:
«Дорогой Илья Маркович. <…> Я сердечно благодарю Вас, И. Л. Тартака, В. М. Берга и Литературный фонд за приглашение выступить на вечере Бунина. В другое время я был бы очень рад его принять и выступить вместе с Верой Александровой. Но, к сожалению, это невозможно: <…> мне по приезде в Нью-Йорк придется все время отдавать поискам заработка или службы, так как материальные дела мои нехороши, и леченью, так как здоровье мое еще хуже, чем дела <…>. Очень прошу комиссию извинить меня: никак не могу. Нигде вообще выступать не буду. Да я, впрочем, и не мастер говорить. Всецело одобряю и приветствую вашу мысль, пригласить В. В. Сирина. Он после Бунина наш лучший современный писатель и читается отлично и охотно. <…> Ваш М. Алданов.
Приписка:
Перечел это письмо – мне пришла мысль, наверное, совершенно неосновательная, вдруг кто-нибудь подумает, что я выступил бы за плату в свою пользу!!! – разумеется, нет, ни в коем случае, и даже такое предположение, не скрою, показалось бы мне обидным. А вот было бы хорошо, если бы сбор от чтения В. А. и В. В. пошел в пользу Ивана Алексеевича, – сбор или часть сбора».
30 января 1951 года И. М. Троцкий пишет Буниной:
«Дорогая Вера Николаевна! Спешу исправить неточность, вкравшуюся в мое предыдущее письмо. Литфонд перевел Ивану Алексеевичу, как мне сообщил наш секретарь, не 52, а 42 доллара. <…> Надеюсь, дорогая Вера Николаевна, Вы с меня не взыщите за невольную ошибку. На днях у меня состоялось специальное совещание по поводу организации бунинского вечера. Присутствовали также М. А. Алданов и М. Е. Вейнбаум. <…> М. А. Алданов взял на себя миссию пригласить к участию в этом вечере В. Сирина, профессорствующего в одном из провинциальных американских университетов. Кстати, нельзя ли получить от Ивана Алексеевича десятка два экземпляров «Воспоминаний» с автографом. Мы смогли бы, вероятно, их здесь удачно продать. <…> Не считаю возможным лично тревожить Ив<ана> Алек<сеевича>, зная, что Вы скорее и легче это наладите. Вот пока и все! Моя жена и я шлем Вам и Ивану Алексеевичу сердечнейшие приветы. <…> И. Троцкий».
Что касается Вейнбаума, то он просьбу Бунина в письме от 16.12.1950 г. напечатать его ответ Александрову «возможно скорее» уважил. Полемический бунинский текст «Мы не позволим» (О статье Александрова о Есенине) был напечатан в газете 7 января 1951 года. А 31 января Бунин уведомляет Вейнбаума: