“Они (эти ‘Воспоминания’) написаны, конечно, с большим мастерством и читаются с огромным интересом”.
Начало хоть куда. И даже скреплено словом “конечно”. Но, увы. Продолжение сделало бы честь Окуличу и Глебу Струве: в нем есть сообщение, что я “вхож” в советское посольство в Париже. Что значит “вхож”? Значит, что я свой человек там. Но ведь это чудо из чудес! В книге моих “Воспоминаний” напечатано такое количество и такое качество строк и целых страниц, посвященных большевикам, что они посадили бы меня на кол, будь я в их руках. В большой просак попала госпожа П. Степанова, благодаря той на редкость злобной запальчивости, с которой (совершенно непостижимо, почему и зачем?) ей взбрело в голову кинуться на меня: не только в пух и прах разнести мои литературные воспоминания, оклеветать их, – я будто бы ни одного доброго слова не сказал ни об одном из писателей, современных мне, – я, который с такой сердечностью и даже восторгом помянул Гаршина, Короленко, Чехова, Куприна (времени расцвета его таланта), – но и унизиться до позорной выдумки политической.
Ив. Бунин».
10 мая Бунина – Ландау-Алдане в ой:
«Дорогая Татьяна Марковна,
Только сегодня вспомнила, что вчера был Ваш Новый Год337. Поздравляем с прошедшим днем рождения и желаем здоровья, успехов, словом, “ни пуха, ни пера”, а главное, чтобы Ваша будущая старость была бы легче нашей.
Последние дни были очень тревожные: у “моего” опять его “любимая” болезнь, раз по семи мне приходилось выносить… А у меня, как на грех, печень взыгралась<…>. Меня клонит в сон, но не всегда удается поспать. <…>. Хорошо, что Л<еонид> Ф<едорович> вернулся, он помогает. Последние два дня у меня прошла тупая, ноющая боль вверху печени. Надеюсь, вывернулась.
Кончаю архив338. И много читаю и делаю выписки из Чехова339 и все больше и больше восхищаюсь этим замечательным писателем и человеком с необыкновенным чувством достоинства, умом и твердым характером и большой ответственностью. Книпер, конечно, была от лукавого, тут обострилась его болезнь, и он несколько свихнулся, потерял свою сдержанность, почитайте его письма к ней – это не Чехов пишет.
Когда мы вас увидим?
Целуем и обнимаем вас.
Л<еонид> Ф<едорович> шлет поздравление Вам.
Привет. Ваша В. Бунина
Приписка:
Получила письмо от Рери».
Положение Чеховского издательства за все время его существования было не особенно прочным. Так, например, 21 июня Алданов из Америки извещает Бунина:
«…Приятное: 1) никто в Чеховском издательстве не сомневается, что Фордовская организация осенью <…> даст еще деньги, так что издательство будет существовать и в 1954 году. <…> Неприятное: 1) Теперь денег у них нет и “до осени” они ни с кем новых договоров подписывать не могут. <…> 2) Старых книг, т. е. уже вышедших отдельным изданием, они ни у кого больше принимать не будут кроме Вас».
24 августа Бунина – Ландау-Алдановой:
«Дорогая Татьяна Марковна.
Только что прилетело письмо (от 20 авг<уста>) от “Вашего” “моему”, которое меня встревожило. Что собственно с Вами, какие боли? У меня года два были боли в области позвоночника от недостатка кальция, теперь прошли – я вовремя захватила. Запускать, по словам Зернова, рискованно, как вообще всякую болезнь.
<…>
Я была в <клинике – М. У.> у Л<еонида> Ф<едоровича> дважды – возили друзья, от нас через лес 4 километра, путь приятный. Парк, в котором разбросаны дома разных размеров, очень хорош. Находится на берегу Сены. Воздух превосходный, зеленый луг, столетние деревья. Есть и кедр ливанский. Второе лето я изредка дышу там свежим воздухом.
Л<еонид> Ф<едорович> радуется, когда к нему приходишь. Он тихий, не сглазить, никаких неприятностей персоналу не доставляет, сон хороший, аппетит нормальный, всем доволен, недостает ему только фруктов, конечно, я привожу их. Главное его занятие – писание, исписывает много бумаги. Обо всем расспрашивает, всем посылает привет, интересуется, кто где проводит лето. Послал как-то “моему” папирос, вернее дал денег на покупку хороших турецких папирос: “Хочу Ивану Алексеевичу доставить удовольствие”. Но порой сбивается на бред: ему кажется, что его знали многие, когда он был ребенком, есть и другие “поньки”.
“Мой” не радует: задыхается. <…> Сегодня взяла последние деньги из банка и завтра возьму этот аппарат к себе: залог 5000 фр<анков> и 1500 f. за десять дней + лекарства. Может быть, и поможет. Ослабел очень от потери крови. Нервен донельзя.
Уж месяц живем в долг. Ждем деньги из четырех мест. Но почта хорошо сравнительно ходит только воздушная. Из Германии письмо шло 20 дней. “Русские Новости” вчера пришли к нам от 7 августа! Шли две недели! Скажите “Вашему”, что скончался Н. Д. Зелинский340 на девяносто третьем году жизни. Я знала его близко, он бывал у нас. Читал на курсах341 органическую химию и задавал нам задачи в лабораториях на разных курсах. Он – одна из постоянных связей прошлой моей жизни. От последней жены у него остался сын. Их у него было три. Два после 50-ти лет… А как он любил первую! И как он горевал после ее смерти. Люб<ови> Алекс<андровне><Полонской>звоню ежедневно: никто не подходит. Не пойму, куда она уехала. Ляля поехал на юг один, и она получила от него письмо: вот все, что я знаю. Ляля с Олечкой <Жировы> в лагере близ Биарриц, 20 дней сидели без денег. Пришлось, наконец, послать отцу по телеграфу. На почте денег до сих пор не принимают, как и заказных писем. <…> Если увидите Кодрянских, сообщите то, что я пишу Вам о Л<еониде> Ф<едоровиче>. Я не знаю, долго ли она пробудет в Нью-Йорке. Надеюсь, что Ис<аак> Вен<иаминович><Кодрянский> в океане поправился.
Обнимаю Вас обоих.
Ваша В. Бунина».
24 сентября Бунина – Ландау-Алдановой:
«Дорогая Татьяна Марковна.
Получила сегодня письмо от Вашего и хочу ответить Вам, т. к. его теперь не поймаешь, а Вы передадите ему содержание при случае.
1) Давление мое невелико, но соответствие между верхним и нижним не вполне нормально, но я принадлежу к людям с низким давлением – раньше выше 14 не поднималось, а теперь 16/10. <…> И если бы мы куда-нибудь поехали, то болезнь Олечки <Жировой> все равно на мне отразилась бы. Я Бога благословляю, что мы были в Париже, без меня ей было бы хуже, а теперь она почти здорова. Осталась лишь быстрая утомляемость от разговоров.
2) Теперь почему мы никуда не могли поехать:
a) Денег всех мы до сих пор не получили, а я в долгах – опять уже заняла 30.000 фр<анков> и еще нужно занимать. <…>.
b) Представьте, деньги налицо: поехать возможно – куда? Вам могу объяснить. Ведь мой должен иметь возле себя удобное судно. Как с этим быть? <…>.
c) Его неожиданные заболевания. Он на днях перенес в легкой степени грипп <…>. Он уже дня четыре в постели.
d) И как его перевезти? Везде комнаты в верхнем этаже. Значит, все равно будет сидеть безвыходно в своей берлоге.
О будущем годе думаю, если будет возможно, снять виллу в месте, где есть доктор. Но разве можно все предвидеть…
Некоторые мне не советуют И<вана>> А<лексеевича> куда-нибудь везти… Он мечтает о Монте-Карло. Я не возражаю.
<…>
Поздравляю с окончанием “Вашим” философской книги <имеется в виду “Ульмская ночь” – М. У>. Очень хотелось бы прочесть ее. Прислали бы в рукописи, и я, прочтя, возвратила бы в сохранности. Впрочем, это мечты.
Завидую, что Ваш побывает и в Венеции, и на Капри, “где мы были так счастливы”, не сознавая этого. Многое дала бы я побывать на этом чудном острове, где кончается пядь земли нам известная, где мы пережили столько несказанно прекрасных дней и даже ночей за пенистым исти342<в 1912–1913 гг.>. Иной раз кажется, было ли все это? И уже скольких нет из тех, кто делили наши досуги. А сколько там было написано моим! И как быстро, весело и легко творил он. Когда мы в последний раз приезжали на Капри, то, поднимаясь в коляске с парохода по дороге с апельсинными садами, я почувствовала, что мы приехали домой… Но как всякий “дом” теперь для нас ничего не существует, осталась лишь память о нем.
Простите за длинное послание.
Слышала, что у Фенички было хорошо, сытно, вкусно по-домашнему. Она поправилась.
Люб<овь> А<лександровну><Полонскую>видела раз. Разве Ляля опять на юге? Думаю, что они оба пережили тяжелые дни из-за смерти их соквартиранта <…>, так же всех поразившей, как и смерть Якова Борисовича343. Мы вас обоих обнимаем.
Л<еонид> Ф<едорович> шлет привет.
Ваша В. Бунина»
3 октября Вейнбауму пишет уже Вера Николаевна. Она благодарит его «за то, что вы сделали для Л. Ф. Зурова». Имеется в виду материальная помощь Литфонда находящемуся на лечении в психиатрической клинике Зурову. Бунина сообщает, что половину ее она для него уже получила и: «… буду очень признательна, если вы передадите В. И. Кодрянскому вторую половину и попросите мне послать обычным путем. <…> Простите, что я беспокою вас. Иван Алексеевич, который все недомогает, шлет вам свой поклон. <…>
Всего хорошего. Уважающая Вас В. Бунина».
Последние письма Алданова к Бунину почти исключительно посвящены Бунинским делам с Чеховским издательством, вопросу об издании книги о Чехове, книги рассказов, пособию из Литературного Фонда.
8 ноября 1953 года Иван Алексеевич Бунин скончался. 18 ноября 1953 Алданов писал из Ниццы Вере Николаевне: «…Очень нас взволновало Ваше письмо. С ужасом представляю себе, какую ночь Вы тогда провели? Не буду писать об этом».
Первое письмо после кончины И. А. Бунина, которое Вера Николаевна Бунина 26 ноября шлет Вейнбауму и Правлению Литфонда, содержит ее сетования на большие расходы:
«…уж очень дорого обходились аптеки и вообще болезнь И<вана> А<лексеевича>, но я надеюсь, что если Чех<вское> Из<дательство> будет жить, то все будет в порядке. Надеюсь на переводы книг И<вана