се более высокими нотами несвязные фразы.
До того места, где стояли оба инженера с девушкой, доносились только обрывки этой речи, но по дыханию и движениям толпы можно было угадать остальное.
- Возлюбленные братья и сестры!.. исполнилась мера гнева божия, и настал час возмездия… Покаемся в грехах наших, ибо велика бездна их, и вопиет к небу их скверна. Огнем всепожирающим очистится земля, и пламень его - свеча ко господу!.. В гордыне разума отринул человек бога своего,- и вот лежит прахом у подножия ног его! Страшен гнев бога живого! Покаемся, братья и сестры, и будем плакать кровавыми слезами, ибо близок день суда!
Голос говорившего затрепетал на высокой ноте и захлебнулся в слезах. Конвульсия ужаса прошла по толпе и прорвалась морем звуков. Истерические вопли, громкие рыдания, крики потрясли огромную, обуянную безумием толпу. Невдалеке от ограды несколько женщин билось в судорогах. Какой-то высокий, худой человек, с безумно вытаращенными глазами, поднял обе руки к небу и кричал надтреснутым голосом:
- Меа culpa, mea maxima culpa! (Моя вина! Моя величайшая вина!)
Другие били себя в грудь и, задыхаясь от слез, выкрикивали что-то нечленораздельное.
А человек над толпою, словно огромная, насмерть раненная птица, снова взмахнул белыми рукавами-крыльями и высоким фальцетом затянул слова покаянного гимна:
- Dies irae, dies ilia!..
Многоголосым воплем ответило человеческое море и подхватило жуткую мелодию нестройным рыдающим хором.
Звонили колокола; сияло золото хоругвей, синий дым курился в ясном воздухе; толпа пела.
Александр оглянулся на Дагмару и невольно схватил ее за руку; девушка с трудом переводила дыхание; ее била лихорадочная дрожь. Горяинов криво усмехался, но тоже был бледен.
Дерюгин чувствовал, как у него самого со дна души подымается какая-то мутная волна. Он тронул за руку спутника.
- Надо отсюда выбираться,- сказал он, указывая глазами на девушку. Тот кивнул головою, и они принялись работать локтями, пробираясь сквозь беснующуюся толпу. Но долго еще слышно было нестройное пение, вопли взбудораженного человеческого моря и звон колоколов, которые, казалось, тоже захлебывались рыданиями.
- Я вам говорю,- повторял Дерюгин, вздохнув свободнее на бульваре Распайль,- если не заткнуть рты этим фанатикам, весь город сойдет с ума.
- А разве не любопытно? - спрашивал Горяинов, утирая пот и отдуваясь.Я ведь предсказывал, что человеческое стадо взбесится раньше, чем вы успеете построить ваши машины.
- А ну вас к черту,- огрызнулся Дерюгин, которому вдруг противно стало слушать странные реплики своего собеседника.
Тот пожал плечами и замолчал.
Некоторое время они шли молча, пробираясь по улицам, где было меньше сутолоки.
Вблизи медицинской школы они взяли такси, но это мало помогло делу: было почти немыслимо двигаться среди сменяющих друг друга сплошных толп.
В одном месте пришлось окончательно остановиться. Вдоль улицы подымалось странное шествие, совершенно запрудив ее и остановив на ней движение.
Впереди шла целая ватага, людей, взявшихся под руки и нетвердыми шагами одолевающих пространство. Вид у них был нелепый и жалкий. Сверх элегантных костюмов, словно снятых с модной картинки, яркими пятнами пестрели букеты и гирлянды живых цветов; на головах были полуувядшие венки, осыпавшие свои лепестки при каждом шаге. Среди черных смокингов и фраков цветными мазками вплетались светлые костюмы нарядных, декольтированных женщин. Одна из них, прикрытая только легкой газовой вуалью, сквозь которую белело матово-бледное тело, во главе шествия исполняла какой-то вакхический танец, изгибаясь всем корпусом и вскидывая кверху изнеможенные руки. В такт ее движениям вся толпа раскачивалась, как одержимая, и временами начинала дикую пляску. Над странным скопищем стоял нестройный гул голосов, визгливый хохот, обрывки песен и пьяных возгласов.
Когда начало шествия поравнялось с Дагмарой и ее спутниками,- к первым рядам подошли двое полицейских, и сержант стал что-то говорить долговязому молодому человеку, игравшему, видимо, роль главаря.
На лице последнего изобразилось вдруг необычайное изумление. Фамильярным жестом он взял за пуговицу мундира блюстителя порядка, и до невольных слушателей донеслись возбужденные звуки его голоса:
- О, уважаемый страж и хранитель мира, разве вы свалились только что с луны или еще не вырвались из объятии Морфея? Разве вам не известно, что вся эта милая вертушка летит вверх тормашками,- он щелкнул пальцами и засмеялся,- а с ней вместе и мы с вами, милейший, и все, что вокруг нас: наша прекрасная Франция, наш милый Париж со всем его весельем и смехом, со всеми его хорошенькими женщинами,- и он прижал к себе плясунью в газовой вуали, на лице которой из-под пьяного возбуждения выглянула гримаса тоски и страха.
- О чем же хлопотать, о чем думать в оставшиеся дни? - продолжал с пафосом молодой человек.- Надо жить, надо захлебываться жизнью, пока она еще здесь, в нашем теле! А? что вы на это скажете? О, милый страж, вы говорите о нарушении тишины и порядка, но понимаете ли вы, что скоро наступит такая тишина, которой не услышит ни одно живое ухо? Бросьте же ваш ригоризм, приятель, и отправляйтесь к вашей Лоло, Мими, Фифи,- или как там еще? или присоединяйтесь к нам, и будемте жить, пока не поздно! - и он подхватил смущенного сержанта под руку и потащил его с собою.
- Что это такое? - спросил Дерюгин мрачного человека в кожаном переднике, недоброжелательным взглядом провожавшего странную процессию.
- Это напоследок веселятся те, которым осталось недолго веселиться,со злобой ответил спрошенный и прибавил цветистое, выразительное ругательство.
- Говорят, вчера,- вмешалась в разговор стоявшая рядом женщина с испуганным лицом и заплаканными глазами,- они сотнями нагишом бегали по Итальянскому бульвару.
- Мы точно перенеслись в средние века,- сказал Дерюгин,- религиозный психоз, мания плясок, не хватает еще процессий флагеллянтов и аутодафе. Никогда бы не думал, что современное человечество может быть охвачено такими эпидемиями.
- А почему бы и нет? - возразил Горяинов.- Стадо всегда остается стадом и будет одинаково реагировать на внешние воздействия.
По мере приближения к району, захваченному народом вокруг Сорбонны, картина приобретала другой характер. И здесь метались человеческие толпы, возбужденные нарастающей эмоцией, но в людях неустанного физического труда, для которых жизнь была непрерывной борьбой и напряжением мускулов,- это чувство принимало форму накипающего гнева и жажды деятельности.
Здесь слушали бесчисленных ораторов, пламенными словами призывающих к борьбе, к работе, к горячему, живому делу.
И так же, как у церкви Клотильды, люди отвечали многоголосым глухим шумом, точно рокот струн огромного инструмента, откликавшегося на созвучные ноты; и также нарастала волна острого возбуждения, грозящего в любой момент окончиться взрывом стихийной силы, сметающим все на пути.
Но грань еще не была перейдена, еще не раскачалась колоссальная машина, а пока лишь гудела и вибрировала от не нашедшего выхода напора.
Трое спутников оставили такси, ставшее совершенно бесполезным в тесноте переполненных улиц, и медленно пробирались к недалекой уже цели.
Из обрывков разговоров вокруг они узнали последние новости.
Около часу назад была, наконец, сделана попытка противопоставить открытую силу надвигающимся событиям. Вдоль улиц Дез-Эколь и Суфло были двинуты отряды полиции и войск, которые должны были очистить весь район вокруг Сорбонны, закрыть съезд и арестовать наиболее неприятных правительству лиц.
Солдаты встретили угрожающую молчаливую толпу, сомкнувшуюся тесными рядами. Эта гневная возбужденная тишина, ожидающая лишь толчка, чтобы разразиться бурей, судорожно сжатые кулаки, угрюмые решительные лица и, главное,- море, неоглядное море голов, были достаточно красноречивы. Ни одна рука не поднялась к оружию, и под то же грозное молчание отряды всадников и колонны пехоты, продефилировав по ближайшим улицам, скрылись в их сети, растаяв по пути. Поднятый для удара кулак разжался и упал, как мягкая тряпка. Пикеты вокруг здания вооружились брошенными солдатскими винтовками.
Когда Дерюгин со своими товарищами добрался сюда,- площадь еще более, чем вчера, имела вид вооруженного лагеря; кое-где виднелись уже пулеметы, и вдоль улицы Сен-Жак глядела снятая с передка пушка.
И только крикливые мальчишки носились там и здесь, точно живые волчки и распевали во все горло только что родившуюся песенку:
Nous ferons un canon Pour tirer Ie ciell 0, la, la! (Мы сделаем пушку, чтобы выстрелить в небо!)
И от времени до времени к задорным детским дискантам присоединялись импровизированные хоры тысяч мужских голосов, и тогда к высокому небу точно подымалась суровая угроза:
Pour lirer Ie ciel!
Когда всем троим удалось, наконец, попасть в зал заседаний, то здесь оказалось уже сплошное месиво человеческих тел.
С трудом протолкавшись ближе к первым рядам, они очутились в одном из боковых проходов стиснутыми в движущейся живой массе. Внизу стояло тревожное напряженное молчание, хоры гудели сдержанным гулом.
Первая часть заседания, видимо, уже кончилась, и предложение русской делегации, поддержанное представителями Германии, было принято. Стоял на очереди вопрос, как осуществить его практически. Один из членов президиума только что сообщил об утренней попытке правительства овладеть ходом событий и разогнать съезд.
Теперь он говорил о том, что получен ответ военного министерства, одобренный президентом республики, рассматривавший проект постройки пушек как фантастическую идею, бесполезную по существу и невыполнимую технически; в конце приводилось откровенное обоснование: правительство не могло согласиться обезоружить армию, предоставив в распоряжение кучки фантазеров весь запас взрывчатых веществ республики: это значило остаться с голыми руками в такой тревожный момент, отдать страну всем ужасам гражданской войны, не говоря уже о неизбежной внешней опаснос