бессловесными, как и они?
Сон подкрался незаметно, утянул его в свою бессловесную пучину. Он проснулся посреди ночи от звука колокола. Звон был слабым, нерешительным, медный язычок будто заплетался со сна, не знал, что хотел сообщить. Человеческая рука дергала его или ветер?
Джефферсон не успел додумать.
Раздался звон разбитого стекла.
Прогрохотали, осыпаясь, кирпичи в каминной трубе.
Диван ожил, дернулся под ним, словно лодка, задумавшая выбросить путешественника в воду.
Он вскочил, но и пол начал уходить у него из-под ног.
Шатаясь, хватаясь руками за кресло, за стол, за стены, он бросился в сторону спальни.
В слабом лунном свете увидел Марту, бегущую ему навстречу с Патси на руках.
— Томас! Томас! Что это? Мы гибнем? Рушится дом?! Что происходит?
— Это землетрясение! На двор! Скорее!
Он подхватил одеяло с дивана, набросил его на жену, повел к лестнице. Ступени дергались и пытались выскользнуть из-под их ног.
Сброшенная с петель дверь лежала на полу. Ледяной воздух лился в черный проем.
Они выбежали наружу и остановились под облетевшим кленом, словно надеясь найти защиту под его крепкими ветвями.
Земля под ногами опять затряслась. Казалось, невидимый великан ворочался там во сне, пытаясь устроиться поудобнее. Джефферсон в страхе оглянулся на дом. Нет, постройка выдержала удар. Четкий силуэт крыши упрямо чернел на фоне лунного неба.
Марта тихо плакала и мелко дрожала. Джефферсон забрал у нее полуголую Патси, спрятал к себе на грудь, под халат. Босые ступни быстро немели на снегу.
Со стороны негритянских хижин доносились выкрики, детский плач. Лошади ржали в конюшне. Кто-то вынес зажженный факел. В его свете стали видны фигуры полуодетых слуг, жавшихся друг к другу. Великан, довольный произведенным испугом, затих.
Все же возвращаться в поврежденное здание было слишком опасно. Остаток ночи Джефферсоны провели во флигеле Хемингсов, который почти не пострадал.
При утреннем свете стали видны трещины в штукатурке фасада и колонн. Однако кирпичная кладка выдержала испытание неплохо. Джефферсон послал слуг расчищать комнаты от обломков, вставлять стекла, навешивать двери. Сам же отправился в Шедвел.
Там разрушения оказались незначительными, дом тоже устоял. Но мать и сестры были так напуганы, что начали умолять его увезти их в Шарлот-свиль. Он с трудом убедил их, что, если землетрясение повторится, укрываться в городских постройках будет гораздо опаснее. Потом появилась горничная и объявила, что они нигде не могут найти Элизабет. Джефферсон отправил несколько рабов на поиски сестры, а сам поспешил обратно в Монтиселло. Марта была на седьмом месяце — перенесенное потрясение могло закончиться для нее преждевременными родами.
Подъезжая к тутовой аллее, он заметил на снегу странную черную завитушку. Спешился, подошел, нагнулся. Головка замерзшей змеи была беспомощно откинута, нестрашные зубки нацелены в небесную пустоту. Видимо, коршуны и вороны сами были так напуганы, что еще не успели заметить легкую добычу. Поскольку Юпитер видел выползших змей за несколько часов до землетрясения, не означает ли это, что они в своих норах ощущают подземные толчки гораздо раньше, чем люди? Нельзя ли использовать этот природный феномен как знак, как предупреждение о приближающейся опасности? А непонятный испуг Элизабет? Может быть, и она, взамен утраченной ясности ума, получила способность ощущать тайные движения в глубинах Творения, недоступные обычным людям? Опять тайны, загадки...
Тело утонувшей Элизабет удалось отыскать только два дня спустя. В два-дцати ярдах от нее на берег Риванны выбросило маленькую лодчонку, служившую обитателям Шедвела вместо парома. Река еще не успела замерзнуть, наоборот, вспухла от дождей. Видимо, испуганной Элизабет несущаяся вода казалась менее опасной, чем земля, готовая разверзнуться под ногами, и она пыталась спастись на лодке.
Из-за разлива реки похороны пришлось отложить на две недели. В расчетной книге Джефферсона появилась запись, аккуратно отметившая неожиданный расход: за надгробную службу и похороны он заплатил пастору пять фунтов. Правда, тот согласился вместо наличных получить два приглянувшихся ему книжных шкафа. Для новых фолиантов, присланных из Англии, эти шкафы все равно были малы, пора было заказать новые.
Под крышей Монтиселло снова звучали голоса, стучали молотки ремонт-ников, скрипка пыталась справиться с трудными пассажами Боккерини. А месяц спустя раздался и тонкий крик новорожденной. Девочку назвали Джейн Рэндолф — в честь бабушки.
Из полученных газет стало известно, что подземные толчки ощущались на огромном пространстве от Ричмонда до Северной Каролины, что дома срывало с фундаментов, а церковные шпили падали, как спички. Джефферсон считал, что он вправе гордиться прочностью своей постройки. Но с тех пор под поверхностью всех обыденных событий и новостей, долетавших до них из других колоний, ему стал тоже мерещиться затаившийся великан, который в любую минуту может повернуться и выбить почву из-под ног.
Весна, 1774
«Здесь в Лондоне страсти против Америки кипят. Готовится билль, который передаст право королевскому губернатору в Массачусетсе назначать местных администраторов без согласования с ассамблеей. Любые собрания будут проходить только с разрешения губернатора. Также изменят порядок назначения присяжных заседателей. В обеих палатах парламента билль встретит некоторое сопротивление, но очень мало надежды на то, что он не пройдет. На сегодняшний день у Америки слишком мало друзей здесь. Генерал Гэйдж будет назначен вашим губернатором».
Из письма Бенджамина Франклина другу в Бостон
15 июня, 1774
«Британское министерство должно понять, что американцы никогда не согласятся платить налоги, учрежденные без их согласия. Деспотические и жестокие меры, предпринятые им против Бостона, мы всегда будем считать направленными также и против всей Америки (хотя мы и не одобряем поведение тех, кто уничтожил груз чая). Мы не позволим министерству подавлять колонии по отдельности. Одному Богу известно, что ждет нас впереди, когда такое множество угроз нависло над нами сегодня».
Из письма Джорджа Вашингтона Вильяму Ферфаксу
20 июня, 1774
«Новое и важное поприще открывается передо мной — еду участвовать в Континентальном конгрессе в Филадельфии. Это будет собрание мудрейших людей континента. Все они — принципиальные американцы, то есть не признают права парламента облагать нас налогами.
Чувствую себя недостаточно подготовленным для такого важного дела. Мне бы следовало иметь более обширные познания о королевстве, о колониях, о коммерции, о законах и политике. Что можно предпринять? Предложить комитетам собираться ежегодно? Подавать петиции? Королю, Палате лордов, Палате общин? Одни обсуждения не помогут... Идеи людей различаются так же радикально, как их лица. Одни думают, что петиций недостаточно. Так много их уже было отвергнуто с презрением. Другие считают, что пришла пора действовать решительно».
Из дневника Джона Адамса
Лето, 1774
«Каким образом 160 тысяч человек, участвующих в выборах парламента в Англии, могут диктовать свою волю четырем миллионам американцев? Его величество не имеет права посылать солдат к нашим берегам, а те, которые прибудут с нашего согласия, должны подчиняться нашим законам. Короли — слуги народов, а не господа их... Вы, ваше величество, не имеете министров, которые могли бы ведать американскими делами, потому что рядом с вами нет наших представителей. Не приносите в жертву права граждан одной час-ти вашей империи в угоду корыстным интересам другой. Мы, со своей стороны, готовы сделать все разумно возможное, чтобы восстановить добрые отношения с Великобританией. Отделение от нее противоречит нашим желаниям и нашим интересам. Но одно условие остается обязательным: наша собственность и наша земля могут облагаться только теми налогами, которые назначены нашими собственными законодателями».
Томас Джефферсон. «Суммарный взгляд на права Британской Америки»
6 ИЮЛЯ, 1774. НЬЮ-ЙОРК
Мыльная пена наползала на бритву, как снег на лопату. Александр Гамильтон вглядывался в свое лицо в зеркале, заранее примеряя гримасы гнева, изумления, восторга, презрения. Ему еще никогда не доводилось выступать перед такой большой аудиторией. Можно было ожидать, что на митинг, созываемый «Сынами свободы», соберется две-три тысячи человек. Жители Нью-Йорка кипели возмущением против постановления английского правительства о закрытии Бостонского порта. Послать войска, точно в завоеванный город, навести корабельные пушки на дома мирных жителей, оставить их без средств к существованию — это и есть хваленое британское правосудие?!
Ему не следовало забывать, что на митинге будут выступать многие прославленные патриоты, чьи статьи и речи уже передают из рук в руки, чьи имена у всех на слуху. После них кто станет слушать никому не известного девятнадцатилетнего студента Королевского колледжа? Нужно было найти какой-то острый поворот для своей речи, какой-то незамеченный другими болезненный узел противоборства между метрополией и колониями. Но какой?
За год, прошедший со дня прибытия Гамильтона в Америку с маленького острова Санта-Крус Вест-Индского архипелага, он прочел десятки, если не сотни памфлетов, трактатов, отчетов о дебатах в Лондонском парламенте и в законодательных собраниях колоний. Одна вещь бросилась ему в глаза: не только противники, но и сторонники возмутившихся американцев часто сравнивали их с детьми, взбунтовавшимися против своих родителей. Влиятельный пенсильванский депутат Джон Дикинсон призывал соотечественников «жаловаться на незаслуженные наказания, сохраняя почтительность детей к родителям». Лорд Чэтем — Питт Старший — говорил: «Я люблю американцев, потому что они любят свободу... Но в законах, регулирующих торговлю и мореплавание, они должны подчиняться нашей материнской заботе». Британский генерал Бургойн сознавался, что относится к Америке, как «к ребенку, которого мы избаловали своей снисходительностью». Даже знаменитый Эдмунд Берк заявил, что «хрящи Америки еще не затвердели в кости взрослого мужчины». Не пришло ли время кому-то громко крикнуть американцам: «Довольно! Вы больше не дети! Ваши кости достаточно крепки, чтобы пользоваться теми же правами, что и другие подданные Британской империи!»