олонны. Вы легко отыщете его по лаю собак.
Гамильтон не нашел что сказать. Сочувственно сжал локоть друга, поехал вперед.
Дорога тем временем выползла из леса на широкую равнину, изрезанную там и тут мелкими оврагами, ручьями, лощинками. Солнце стояло еще очень низко, слепило глаза. Только отстранив его блеск ладонью, Гамильтон смог разглядеть густые колонны британской пехоты, спускавшейся на равнину по дальнему склону.
Ах, была бы у него под рукой дюжина пушек!
На таком расстоянии ядра могли бы пробить изрядные бреши в рядах врага.
Конные разъезды американцев вдали развернулись, поскакали назад. Долетел треск ружейных выстрелов. Неподвижный воздух над равниной тяжелел, наливался дневным жаром.
Гамильтон огляделся. Увидел неподалеку силуэт всадника, застывшего с нацеленной подзорной трубой. Подскакал к нему, отгоняя арапником беснующихся собак.
— Генерал, я готов взять на себя командование артиллерией! В середине нашей колонны движется батарея десятифунтовок. Мы сможем открыть огонь минут через десять.
— Открыть огонь? Вы сошли с ума. Хотите, чтобы я вступил в бой с неприятелем, вдвое превосходящим мой отряд? С отборными полками самого Корнваллиса?
— Но наши главные силы подойдут сюда через час-полтора. Нужно завязать бой и только продержаться до их подхода!
— Мальчишки будут учить меня стратегии! Какая наглость! Вашингтон балует своих любимчиков, а армия должна будет расплачиваться за это кровью.
Генерал Кипяток привстал на стременах, оглянулся на офицеров своего штаба, поднял руку.
— Приказ всем полкам! Немедленное отступление! Не вступать в бой до подхода главных сил!
Верховые поскакали в разные стороны передавать приказ генерала.
Гамильтон в бессильной ярости смотрел им вслед. Потом подозвал Редвуда, схватил его за плечо.
— Габриэль, скачи назад, найди Вашингтона! Расскажи ему, что происходит. Он должен знать. Иначе вся армия может напороться на британцев внезапно.
Ряды смешались.
— Что там впереди?
— Британцы наступают!
— Мы попались в ловушку!
— Где генерал?
— Заварили кашу, а расхлебывать нам!
— Куда прешь, как слепой?!
— Эх, от пули увернешься, от жары не спасешься.
Узкая дорога не могла вместить толпу отступавших. Солдаты разбегались, исчезали между стволами, теряли своих офицеров. Уроки фон Штойбена были мгновенно забыты, каждый снова был сам по себе. Слова команд не достигали ушей. Невидимый враг наполнял сердца страхом сильнее, чем свист пуль и ядер.
Гамильтон с трудом вырвался на опушку и поскакал в объезд рощи. Кукурузные всходы хлестали по копытам коня. Обрывистый овраг преградил ему путь. Направо? Налево? Ох, как они нужны — местные проводники! Он снова и снова говорил об этом на военных советах. Беда была в том, что в Нью-Джерси местные охотнее помогали британцам. Это они показали то-гда брод через Хакенсак армии генерала Хоу, настигавшей американцев. Только чудом им удалось в тот день избежать полного разгрома.
Прошло почти полчаса, прежде чем Гамильтону удалось выбраться из переплетения мелких лощин, увидеть беспорядочную толпу солдат, вытекавшую на открытое место. Две кавалькады всадников ехали по дороге навстречу друг другу. Он успел доскакать до них как раз в тот момент, когда конь Вашингтона почти уткнулся в бок коня генерала Ли.
— Сэр, я хочу знать, что происходит. Как прикажете понимать это бегство?
Никогда еще не доводилось Гамильтону слышать голос Вашингтона таким сдавленным, так переполненным скрытым бешенством.
— Генерал, мы столкнулись с превосходящими силами противника. Я отдал приказ войскам передислоцироваться на более выгодные позиции.
— Вам был дан ясный приказ: обнаружить неприятеля и вступить с ним в бой. То, что вы совершили, есть прямое невыполнение приказа командира. Понимаете вы это?!.
— Генерал, я не привык... Я не могу допустить, чтобы джентльмен говорил со мной таким тоном... Честь офицера требует...
— Честь офицера требует вести своих солдат в бой и показывать им пример!..
— Сэр, эти солдаты не готовы к бою с регулярными войсками. Бессмысленное пролитие крови...
— Не готовы?! Вы хоть раз дали им шанс показать себя? Несчастный трус! Я отстраняю вас от командования! Маркиз, постарайтесь собрать эту толпу и вернуть их к подчинению офицерам. Генерал Грин, продвиньте свою бригаду вон туда, на лесной гребень! Полковник Мюленберг, растяните своих вирджинцев по краю оврага. Полковник Гамильтон, сколько у нас пушек под рукой?
— Батарея десятифунтовок двигалась вместе с авангардом. Четыре батареи полевых орудий должны подойти вот-вот под командой генерала Нокса.
— Немедленно направьте их вон на те холмы. Мы должны встретить гостей с почетом. И повторите войскам мой приказ, мое обещание: кто побежит, будет расстрелян на месте!
Бой под Монмутом показал, что уроки барона фон Штойбена сделали свое дело. Снова и снова колонны британской пехоты шли в атаку на американские ряды и снова и снова должны были откатываться под убийственным огнем мушкетов и пушек.
К полудню жара пропитала дрожащий воздух так, что удары сердца отдавались в голове барабанным боем. Редвуд отыскал ручеек у подножия холма и непрерывно таскал наверх ведра с водой. Полуголые артиллеристы по очереди припадали к ним, жадно пили и возвращались к раскаленным стволам.
В объективе подзорной трубы Гамильтон там и тут ловил знакомый силуэт всадника, скакавшего вдоль рядов. Он не первый раз видел Вашингтона в бою и заново изумлялся его способности заражать войска своей яростью и уверенностью в победе.
Мушкетный огонь врага густел, раненые брели мимо батареи в тыл.
Вдруг лошадь и всадник исчезли из объектива.
Сердце Гамильтона сжалось, костяшки пальцев побелели. Неужели пришел конец легендарной неуязвимости Вашингтона, о которой рассказывали еще индейцы, стрелявшие в него с близкого расстояния во время войны с французами двадцать лет назад?
Он подкрутил линзы трубы.
Нет, кажется, обошлось и на этот раз!
Вашингтон выбирался из-под упавшей лошади, Билли Ли подводил ему свежего коня.
В это время две шеренги гессенцев вынырнули из лощины совсем близко.
Гамильтон вскочил на коня и поскакал вокруг холма к траншее, в которой притаилась рота ньюйоркцев, прикрывавшая батарею с другой стороны.
— За мной! В штыки!
Он скакал прямо на дула гессенских мушкетов и не знал, бегут нью-йоркцы за ним или нет.
Раздался залп, и конь начал боком валиться на землю.
Гамильтон едва успел соскочить с него.
И в это время солдаты, справа и слева, с дружным криком, выставив штыки, начали обгонять его.
Гессенцы побежали.
Сражение продолжалось до темноты.
Убийственная жара нехотя отступала под холодным светом проступивших на небе звезд. Редвуд расстелил конскую попону на земле вблизи зарядных ящиков, и Гамильтон, не раздеваясь, повалился на нее с благодарным стоном. Вдали, на другом конце равнины, мерцали огоньки британ-ских костров.
— Габриэль, что сказал Вашингтон, когда ты сообщил ему об отступлении авангарда?
— Он взял меня за плечо, нагнулся к моему уху и пообещал собственноручно высечь, если я проболтаюсь об этом кому-то еще.
Гамильтон почувствовал, что к его окаменевшим за день губам, кажется, возвращается способность растянуться в улыбке.
— Сэр, у меня есть просьба к вам, — сказал Редвуд.
— Да, Габриэль. Только покороче — пока у меня не слиплись глаза.
— Моя заветная труба показывает большую стрельбу на завтра... Если со мной что случится, не могли бы вы... Вот письмо, и в конверт вложено колечко... Адресовано Сьюзен Кларксон, в Филадельфии. Третья улица, дом меховщика Кларксона... Я собирался нанести им визит, но наша часть обошла город стороной...
— А про меня ничего не видел в своей трубе? По совести, и мне следовало бы написать что-то нежное и прощальное Китти Ливингстон и Элайзе Скайлер... Но сил нет, нет, нет... Хранил нас Всевышний до сих пор, авось сохранит и завтра...
Однако наутро вернувшиеся лазутчики донесли, что британцы ночью покинули свой лагерь. Их костры были обманной уловкой. Американцы вправе были считать себя победителями. Но на военном совете постановили, что преследование врага невозможно, что армии необходима передышка — пополнить запасы пороха и продовольствия, позаботиться о раненых, восстановить боевые порядки перемешавшихся полков. А главное — момент внезапности, который принес победу под Бостоном, под Трентоном, под Принстоном, был непоправимо упущен из-за необъяснимого поведения генерала Ли.
Декабрь, 1778
«Военный суд над генералом Ли нашел его виновным в неуважении к командиру, невыполнении приказа и в беспорядочном отступлении перед лицом противника. Утвержденный Конгрессом приговор: отстранение от командования и исключение из армии на год. Генерал не признал себя виновным, продолжал рассылать письма конгрессменам, печатал статьи в газетах с критикой главнокомандующего. Возмущенный клеветническими нападками на Вашингтона, полковник Джон Лоуренс вызвал генерала Ли на дуэль и ранил его в ребро».
Из газет
Январь, 1779
«Конгресс постановил перевести британских военнопленных из Кембриджа в Шарлотсвиль, штат Вирджиния. Никогда еще жители американских городов не видели такого зрелища: тысячи смелых воинов и офицеров врага были проведены через леса и равнины, так что даже самые робкие и неосведомленные американцы могли увидеть, насколько уязвимы британские батальоны. Военная мощь, нагонявшая страх на колонии, теперь превратилась в объект любопытства, вызывала не страх, а сочувствие. Народ Англии и парламент больше не смотрели на войска Соединенных Штатов как на сброд, они наглядно продемонстрировали свою силу».
Мерси Отис Уоррен. «История революции»
Весна, 1779
«Мое единственное занятие сейчас — учить английский язык. Процесс учебы сильно облегчается тем, что я получил доступ к превосходной библиотеке полковника Джефферсона. Он сейчас заканчивает строительство элегантного здания, спроектированного им самим... Как и все вирджинцы, он очень любит музыку. В его доме имеются клавикорды, пианино и несколько скрипок. Сам он играет на скрипке, его супруга очень искусна в игре на клавикордах и вообще очень приветливая, разумная и утонченная леди».