Так или иначе семью надо было отправить в укрытие первым делом. Он подозвал Джеймса Хемингса, коловшего дрова у бокового входа, и велел ему запрягать фаэтон. Сам с тяжелым сердцем поднялся в спальню жены. Видимо, Марта услышала топот коня утреннего гостя, все поняла и уже одевала детей. Она повернула к нему застывшее лицо и спросила голосом сдавленным и уставшим:
— Опять? Куда теперь? На край земли?
— Джеймс отвезет вас в поместье полковника Картера. К обеду я присоединюсь к вам. Со дня на день меня должны освободить от должности губернатора, и тогда мы все вместе уедем в Поплар-Форест.
— А что будет здесь? Британцы, которых мы принимали в качестве пленных гостей, въедут сюда хозяевами?
— Надеюсь, этого не случится. Но получено сообщение, что их войска продвинулись довольно близко. Нам следует принять меры предосторожности.
— Мне не жалко, если они разграбят наше имущество. Но если они угонят и распродадут наших негров — это будет для меня невыносимо. Вот уж кто будет страдать без всякой вины!
Черные страдают без вины, вся вина лежит на белых — сколько раз ему приходилось выслушивать эту сентенцию! И сдерживать себя, скрывать боль и раздражение. Причем вина вторгшихся британцев, врагов, в глазах Марты была явно меньше вины американцев, затеявших безнадежную борьбу.
Джефферсон вздохнул, поднял на руки Полли, отнес ее вниз, усадил в фаэтон.
— А где Салли? — захныкала девочка. — Я хочу, чтобы и Салли поехала с нами.
Пришлось вызывать из хижины Салли Хемингс, а заодно уж и кухарку Мэри. Роберт и Джеймс взобрались на козлы. Нагруженные рессоры издали протестующий скрип, но выдержали. Колеса оставили глубокий след на мокром песке.
Оставшись один, Джефферсон пошел проверить, выполнили ли его вчерашнее поручение, подкован ли Карактакус. От дверей конюшни открывался вид на Шарлотсвиль. В объективе карманного телескопа улицы городка вы-глядели безмятежно спокойными, не ведающими о близкой угрозе. Не может ли оказаться, что капитан Джуэт преувеличил опасность? Что подслушанные им слова «Шарлотсвиль», «Монтиселло» были произнесены всадниками случайно? А если даже и нет, не будет ли более достойным прервать бесконечное бегство и встретить врага на пороге собственного дома со шпагой и пистолетом в руках?
Джефферсон еще раз поднес телескоп к глазам и чуть не отшатнулся от представшей перед ним картины. Драгуны в бело-зеленых мундирах проносились по улицам городка волна за волной, спешивались, стучали в двери домов эфесами сабель. Полуодетых испуганных горожан сгоняли на площадь. Женщины с детьми на руках бежали за уводимыми мужьями.
Джефферсон перевел объектив вправо. Там просвет между деревьями позволял увидеть то место, где от главной дороги конная тропа отделялась и начинала подъем к его поместью на вершине горы. И как раз в этот момент по зеленоватому фону один за другим беззвучно начали скользить силуэты всадников. Они были так близко, что он мог разглядеть лица: разгоряченные охотой и близостью добычи, по-собачьи оскаленные.
Времени на колебания больше не оставалось.
Джефферсон вывел из конюшни Карактакуса, вскочил в седло, направил коня к боковой калитке. По тайной лесной дороге до поместья полковника Картера было около часа езды. А что если и эту дорогу какой-нибудь предатель-лоялист уже успел указать британцам? Ну что ж, тогда ему придется испытать на себе ту судьбу, которую он готовил предателю Бенедикту Арнольду. Ведь в глазах лондонского парламента он, Томас Джефферсон, тоже был изменником, а для таких в Тауэре всегда найдется подходящий каменный мешок.
Лето, 1781
«В моем поместье Элкхилл войска лорда Корнваллиса сожгли весь урожай кукурузы и табака на полях и в складах, все, что они не могли использовать; как и следовало ожидать, они забрали коров, овец и свиней для себя, а также годных для военной службы лошадей; жеребятам перерезали горло. Также были сожжены все ограды на плантациях и были уведены тридцать негров. Если бы они были отпущены на свободу, это было бы правомочно, но они были обречены на гибель от оспы и тифа, свирепствовавших в британском лагере. Насколько мне известно, из уведенных двадцать семь умерли. Об остальных трех я не имел известий, но, полагаю, и их постигла та же участь».
Из письма Джефферсона другу
Июль, 1781
«Мы не сможем покорить Северную Каролину или укрепиться в глубине Южной Каролины до тех пор, пока не завоюем Вирджинию. Эти колонии не имеют достаточно судоходных рек, чтобы позволить крупной армии оперировать в них на обширных территориях вдали от побережья. Многочисленное население и богатые ресурсы Вирджинии позволяют снабжать подкреплениями южную армию бунтовщиков. Я невысоко ценю боевые качества милиции южных колоний, однако длинный список британских офицеров и солдат, убитых ими в течение последнего года, фатально показывает нам, что к ним нельзя относиться с полным пренебрежением».
Из письма лорда Корнваллиса генералу Генри Клинтону
Сентябрь, 1781
«Я увидел на берегу генерала Вашингтона, размахивающего шляпой в состоянии полного ликования. Его обычная сдержанность испарилась. Он кричал только одно: └Адмирал де Грасс прибыл в Чесапикский залив!“ Это был человек, на минуту забывший, что ему выпало быть вождем Северной Америки, и сделавшийся просто гражданином, охваченным радостью по поводу счастливого поворота судьбы для своей страны. Ребенок, чье заветное желание вдруг исполнилось, не мог бы выразить свой восторг более искренне и полно».
Из воспоминаний французского офицера армии генерала Рошамбо
Осень, 1781
«Генерал Генри Клинтон информировал лорда Корнваллиса о том, что у него не осталось сомнений: американцы и французы готовят наступление на Нью-Йорк, поэтому он не сможет послать ему просимые подкрепления. Лорд Корнваллис не был согласен с ним, но ему ничего не оставалось делать, как поспешно начать укреплять свои позиции вокруг города Йорктаун в Вир-джинии. Между тем граф Рошамбо и генерал Вашингтон секретно изменили планы и двинули объединенную франко-американскую армию на юг. 24 августа они пересекли Гудзон и быстрым маршем достигли Филадельфии. Совершив трудный и утомительный переход, армия вошла в Вильямсбург 14 сентября».
Мерси Отис Уоррен. «История революции»
ОКТЯБРЬ, 1781. ЙОРКТАУН, ВИРДЖИНИЯ
Только к вечеру Гамильтон смог уединиться в палатке, чтобы написать необходимые письма: жене Элайзе, ее отцу — генералу Скайлеру, ее сестре Анджелике. Если он погибнет в завтрашнем штурме редута № 10, ему хотелось, чтобы дорогие ему люди получили от него прощальные слова любви. С другой стороны, что если он останется жив? Грустно-прощальный тон мог без нужды напугать его адресатов, и они будут обречены до следующей почты жить в напрасной тревоге. Он решил писать немного загадочно и поручить отправку посланий Габриэлю Редвуду на следующее утро после атаки — но только в том случае, если он будет убит или тяжело ранен.
Жене он регулярно писал во время всего двадцатидневного марша от Вест-Пойнта до Вильямсбурга. Но этот марш был окружен такой секретно-стью, что ему нельзя было даже называть города, через которые они проходили. Было использовано множество хитростей, чтобы оставить британцев в уверенности, будто объектом атаки будет Нью-Йорк. Для этой цели на западном берегу Гудзона выстроили большой палаточный лагерь. Множество подвод въезжало в него ежедневно с разных сторон с грузами и выезжало опустевшими. По реке доставлялись понтоны и барки, необходимые для переправы. Из донесений лазутчиков, из перехваченных писем, из показаний предателя Арнольда генерал Клинтон знал, что Вашингтон много лет лелеял мечту отбить Нью-Йорк, отомстить за свои поражения летом и осенью 1776 года. Укрепление фортификаций и усиление гарнизона этого города британцы считали своей главной задачей.
Внезапность удара — вот что было до сих пор ключом ко всем победам американцев. Но одно дело — провести под покровом ночи и зимнего шторма отряд в две тысячи человек и внезапно ударить по Трентону. Другое — тайно перебросить десятитысячную армию на расстояние не восемь миль, а четыреста! Целью похода было поймать армию врага, неосторожно загнавшего себя в ловушку на полуострове между устьями двух вирджинских рек: Джеймс и Йорк. Многим это казалось невыполнимым в начале пути. А когда чудо случилось, когда все части гигантского маневра сошлись одна с другой и армия генерала Корнваллиса оказалась заперта в Йорктауне, мысль о руке Провидения стала всплывать в сознании участников похода как единственное возможное объяснение.
Конечно, благодарные американцы не забывали о том, что Провидение на этот раз включило в свои непредсказуемые замыслы огромный французский флот. Двадцать девять линейных кораблей, вооруженных сотнями орудий и имеющих три тысячи солдат на борту, приплыли из Вест-Индских островов под командой адмирала де Грасса, вошли в Чесапикский залив и отрезали осажденных британцев от возможной помощи с моря. Правда, этот флот должен был вернуться на острова не позднее конца октября. Осаждающим следовало спешить.
Гамильтон зажег свечу, подвинул чернильницу, крупно вывел на первой строке «Дорогая Элайза!». В письмах, отправленных ей с дороги, он писал о том, что ее любовь стала для него главной пищей души, что он дорожит ею, как скупец может дорожить спрятанным сокровищем. «Каждый прошедший день убеждает меня в том, что мне следует оставить служение стране и посвятить себя целиком тебе. Пусть другие жертвуют своим временем и покоем в погоне за властью и славой».
Выводя на бумаге эти слова, он был абсолютно правдив, ибо в момент писания они точно выражали то, что он чувствовал к жене. А если бы кто-то напомнил ему, как все предыдущие месяцы он упрашивал Вашингтона дать ему роль в командовании боевыми частями, он не смутился бы таким явным противоречием. К своим двадцати шести годам он достаточно изучил себя и решил смириться с тем, что он — человек порывов. Хватит ему стыдиться тех моментов, когда порывы сталкивались друг с другом и навлекали на него упреки в непоследовательности.