— Наши враги усмотрели в этом письме готовность пишущего к полному отделению от метрополии. Не стану отпираться — такая готовность во мне созрела. Другое дело, что оглашение этих мыслей я считал преждевременным и был раздосадован опубликованием письма. А вы — что вы думаете о перспективах объявления независимости? Созрели американцы для такой кардинальной перемены или нет?
— Колонии уже полгода находятся фактически в состоянии войны с Британской империей. Мы все, собравшиеся на Континентальный конгресс, объявлены бунтовщиками, заслужившими виселицу. Британский парламент не намерен отказаться от права выпускать законы для нас, а я скорее приложу руку к тому, чтобы потопить весь их остров в океане, чем подчинюсь такому порабощению. Но убедить остальных американцев? Мне даже в собственной семье не удалось достичь согласия по этому вопросу. Завидую тому, что ваша жена, судя по всему, полностью разделяет ваши убеждения.
— О да! Могу сказать, что в некоторых вопросах она заходит даже дальше меня. Например, она настаивает, чтобы в будущей конституции было специально оговорено расширение прав женщин. Им должен быть открыт доступ к образованию, разрешено владеть имуществом наравне с мужчинами, даже требовать развода с мужем, если тот жестоко обращается со своей семьей или ведет ее к разорению. Боюсь, в какой-то момент она может потребовать для женщин и права участвовать в выборах. О, извините, — я вижу, что доктор Франклин закончил беседу с делегатами из Джорджии. Воспользуюсь моментом и расспрошу о его взглядах на возможность полного отделения.
Галера тем временем приблизилась к берегу. Две цепи с коротким лязгом опустили якоря в воду: один — с кормы, другой — с носовой надстройки. Капитан поднялся на мостик, поднес рупор ко рту.
— Джентльмены! Мы заготовили для вас небольшое развлечение. Видите тот старый амбар на пригорке? Хозяин давно собирался снести его, чтобы построить новый. Мы предложили избавить его от лишних трудов, да еще приплатили немного за беспокойство. Нашим канонирам необходима тренировка. А делегатам Конгресса важно убедиться, что выделенные ими деньги не были потрачены впустую.
Пушкари тем временем хлопотали у четырех небольших медных пушек, установленных на верхней палубе вдоль правого борта. Движения их были слажены, мешочки с порохом один за другим исчезали в блестящих жерлах, за ними следовали черные ядра. Наводчики, припав к стволам, выверяли точность прицела. Замелькали огоньки фитилей.
Джефферсон подошел к перилам.
От первого выстрела палуба сильно дернулась под ногами зрителей. Стоявший рядом делегат ухватился за его плечо.
Амбар все так же высился на фоне осеннего неба, сияя просветами в сгнивших досках.
Второе ядро тоже просвистело мимо.
Третье разнесло крышу, деревянная труха и солома посыпались внутрь.
Четвертое ударило в нижние бревна, и вся постройка начала оседать и разваливаться с жалобным треском.
Меткий выстрел делегаты приветствовали криками и аплодисментами. Многие впервые видели боевую артиллерию в действии. Устроенное зрелище явно подогрело боевой дух собравшихся. Два-три десятка таких галер — и британскому флоту будет перекрыт вход в устье Делавера!
Джефферсон тоже хлопнул несколько раз в ладоши, но не очень уверенно. Ему никогда не удавалось пробудить воинственный энтузиазм в своей душе. Описания сражений в исторических книгах он часто пропускал, благоговения перед великими полководцами не испытывал. Умом он понимал необходимость и неизбежность грядущей войны, но в мечтах всегда пытался перескочить эту кроваво-грязную полосу дней, месяцев, лет и унестись сразу в будущее царство наступившего благоденствия и справедливости.
Когда дым рассеялся, Джефферсон хотел вернуться к своей скамье, но делегат от Пенсильвании, Джон Дикинсон, перехватил его, взял под локоть, отвел в сторону.
— Я не хотел прерывать вашу беседу с мистером Адамсом. Уверен, что он пытался склонить вас к более радикальной позиции, чем та, которую мы с вами выработали, составляя Декларацию о необходимости вооруженного сопротивления. Позвольте и мне, в свою очередь, представить некоторые аргументы...
— Дорогой мистер Дикинсон, мы просидели с вами бок о бок десятки часов в летней жаре, составляя эту декларацию, и имели достаточно времени, чтобы уяснить взгляды друг друга. Я уступил вашему нажиму, согласился на включение в текст слов «речь не идет об отделении колоний от метрополии» и теперь горько жалею об этом.
— Но Конгресс одобрил предложенный нами текст!
— Да, одобрил. Однако два дня спустя, без консультаций со мной, вы уговорили делегатов отправить королю очередную петицию о примирении. Поймите, логика тиранов проста: если противник просит о мире, значит он слаб и боится меня; нужно только надавить на него посильнее, и он под-дастся.
— Имеем ли мы право уже сейчас заклеймить Георга Третьего словом «тиран»? Он вступил на трон молодым, за пятнадцать лет он не раз демонстрировал способность противодействовать решениям парламента. А ведь обе палаты имеют в своем арсенале множество отработанных приемов давления на волю монарха.
— Вы все еще тешите себя иллюзией, будто король и парламент не единодушны в своем стремлении подавить колонии, лишить их всякой самостоятельности. В «Письмах пенсильванского фермера» вы, в свое время, так ясно обрисовали несправедливость закрытия Законодательного собрания колонии Нью-Йорк, несправедливость запрета производить многие товары в Америке, несправедливость требования покупать в Англии полотно, бумагу, порох и другие необходимые нам вещи. Куда же подевались ваши проницательность и чуткость к утрате наших традиционных прав и свобод?
— Уверяю вас, мистер Джефферсон, я дорожу ими не меньше вас. Но кровавая реальность событий последних месяцев наглядно показала, какую ужасную цену придется платить нашему народу за попытку отделения от Великобритании. Эти сожженные дома, эти разрушенные церкви, трупы, плывущие по рекам, женщины с детьми на руках, оставшиеся без крова, бредущие неведомо куда. И ведь это только начало. Уверен, мы должны, мы обязаны испробовать все пути к примирению — возможные и невозможные.
— В нашей Декларации были слова: «Перед лицом всего человечества мы являем собой народ, подвергшийся свирепой атаке врага, которому не было дано никаких поводов для нападения». Сегодня вы готовы отказаться от этих слов?
— Вовсе нет. Все, о чем я прошу: удержите своих друзей от новых резких заявлений в адрес Короны. По крайней мере дайте правительству в Лондоне время обдумать нашу последнюю петицию и ответить на нее.
— Думаю, что ждать нам осталось недолго. Уверен, что ответ уже прозвучал под сводами Вестминстера и сейчас плывет к нам через океан в сопровождении десятков фрегатов и тысяч солдат.
Дикинсон развел руками и, наклонив голову, отступил от собеседника на несколько шагов. Потом растворился в толпе других делегатов.
Джефферсон перевел взгляд на проплывающий берег. Стая растревоженных стрельбой гусей пролетела над стогами сена, опустилась на водную гладь за кормой. Несколько всадников появилось из-за дубовой рощи. Протуберанцы из перьев грозно вздымались над их головами, стволы мушкетов пока торчали вверх, но в любую минуту, казалось, готовы были опуститься, взять на прицел неведомых пришельцев.
— Вот кто остается для меня загадкой, — незаметно вернувшийся Джон Адамс встал рядом с Джефферсоном. — В Новой Англии индейцев почти не осталось, у меня не было возможности встречаться с ними, изучить их нравы и обычаи. Полтора столетия белые живут рядом с ними и до сих пор не научились мирно договариваться о границах, спокойно и честно торговать, помогать друг другу. Что движет ими? Почему они так часто нападают на нас без всякого повода и причины?
— Еще чаще они нападают друг на друга. Каждый индеец — прежде всего воин. В глазах своего племени индейский юноша — никто, пока он не украсил себя скальпом врага. Вождь может заключить с белыми договор, получить в уплату порох, виски, металлическую посуду, табак. Но его власть над соплеменниками слишком слаба. Он не сможет никого покарать за нарушение договора. Если несколько воинов решат, что пришла пора показать свою доблесть, напав на белокожих, вождь не сможет удержать их.
— Что же делать? Неужели из этого заколдованного круга нет выхода?
— Вот вам трагическая история, случившаяся в Вирджинии полтора года назад. Два индейца из племени шовани ограбили и убили белого поселенца. Как водится, была организована карательная экспедиция. Конечно, в таких обстоятельствах отыскивать виновных невозможно. Каратели убивают тех, кто попадется. Увидели, что пирога с индейцами пересекает реку, затаились, подпустили на двадцать ярдов и дали залп. Убили всех, но оказалось, что в пироге был только один мужчина. Остальные — женщины и дети.
— Какой ужас!
— Это была семья вождя племени минго по имени Логан. Я его хорошо знал, он бывал у меня в доме. Умел писать и читать, к белым относился с самыми дружескими чувствами. Но тут, из мести, ступил на тропу войны. А губернатору Дюнмору послал письмо, которое я бы причислил к лучшим образцам ораторского искусства. «Найдется ли хоть один белый, который приходил в дом Логана голодным и не был накормлен, — писал он. — В течение последней войны Логан оставался в своей хижине и призывал к миру. Соплеменники показывали на него пальцами и говорили: „Логан перекинулся к белым“. И вот теперь, мстя за одного убитого, вы убили всех моих родных. Кто сможет оплакать Логана, когда придет его время? Никто».
— У вас в южных штатах невольник представляет собой немалую ценность. Я однажды задумался: почему ни один плантатор никогда не попытался обратить в рабство индейца?
— О, это абсолютно невозможно! Индеец скорее умрет, чем позволит надеть на себя ярмо. Мы пытались приучать их к земледельческим трудам, но в них живет глубочайшее отвращение к занятиям пахаря и скотовода. Их шаманы учат, что пахать, то есть терзать тело Земли — матери всего живого, это все равно что взять нож и вспороть грудь собственной матери; добывать руду — это как докапываться до ее костей, косить сено — все равно что сбривать все волосы на ее теле.