Мистер Фрейер, чьи ноздри, клянусь, раздувались, как у разгоряченного коня, гневно смотрел на капитана.
– Вам понятно, сэр?! – снова взревел капитан, и мистер Фрейер наконец медленно кивнул.
– Вы, как вы сами сказали, капитан, – произнес он.
– Да, именно так, – подтвердил мистер Блай, одергивая китель и стараясь успокоиться. – Капитан для всех, от офицеров до мичманов и юнг, и пусть никто не забывает об этом. Вы довольны повышением, мистер Кристиан?
– Так точно, сэр, – ответил наш новый штурман; я видел, что он старается не улыбаться и не выпячивать грудь более, чем следовало. Что до его закадычного угреватого дружка, тот готов был лопнуть от радости.
– Хорошо, в таком случае все свободны, – сказал капитан. – Убирайтесь отсюда, всей вашей клятой компанией.
Офицеры один за другим покинули каюту, я же замешкался и остался наедине с капитаном, севшим в не видное из коридора кресло, сжавшим на миг ладонями голову, а затем поднявшим взгляд на меня.
– Ты тоже можешь идти, Тернстайл, – негромко сказал он, и я прочитал в его лице такую печаль и опустошенность, что у меня просто сердце чуть не разорвалось от сострадания, несмотря на всю гневливость мистера Блая.
– Вы не хотите чаю, сэр? – спросил я. – Или чего покрепче? Стаканчик бренди, быть может?
– Можешь идти, – тихо повторил он, и я, помявшись еще мгновение, кивнул ему и покинул каюту.
Одно последнее наблюдение. Когда я вышел в коридор, там стоял триумвират – мистер Кристиан, мистер Хейвуд и мистер Фрейер. Первые двое смотрели в лицо последнему; мистер Кристиан взял мистера Фрейера за руку.
– Не надо, Флетчер, – резко произнес тот. – Вы получили, что хотели.
– Джон… – начал мистер Кристиан, и штурман усмехнулся.
– О, я уже «Джон», вот оно как? – спросил он. – Час назад я был «сэром».
Они постояли, глядя друг на друга, потом мистер Кристиан пожал плечами и пошел по коридору, а паскудник, который не заслуживает, чтобы его упоминали по имени, разумеется, засеменил за ним.
Мистер Фрейер оглянулся, встретился со мной взглядом. Недолгое время он смотрел на меня, а после вошел в свою крошечную каюту и тихо закрыл за собой дверь.
14
Оглядываясь назад, я понимаю, какие трудные времена переживали мы во время плавания на «Баунти». Мы голодали, выбивались из сил, водный простор ослеплял нас или наполовину сводил с ума, насылая галлюцинации, – однако ужаснее двадцати пяти дней, потраченных нами на попытки обогнуть мыс Горн, не было ничего; почти месяц мы провели, сражаясь, глупые создания, с природой и продвигаясь при каждой попытке не более чем на несколько бессмысленных лиг.
После двойной драмы – порки Мэттью Квинталя и возвышения мистера Кристиана – обстановка на судне немного изменилась. Матросы трудились усерднее и при этом вели себя тише, и я поверил: возможно, новый лейтенант был прав, говоря, что им полезно время от времени присутствовать при небольшой экзекуции, она, мол, заставляет их пошевеливаться. Офицеры, насколько я мог судить, разделились на два лагеря, один составили капитан, мистер Кристиан и прыщавый пенис мистер Хейвуд, другой – мистер Фрейер и прочие, а мистер Эльфинстоун болтался между ними, пытаясь всех примирить. Я, по самой природе моего положения, проводил с офицерами больше времени, чем с кем-либо еще на борту, но держался, по моему обыкновению, тихо, стараясь хорошо выполнять мою работу.
После того как мы пересекли 50-ю параллель, море стало меняться внезапно и резко, как будто оно не одну неделю с подозрением присматривалось к нашему утлому судну и теперь решило: поиграли – и хватит, ребята вы бравые, но пора уже отправить вас туда, откуда вы явились. И потому задули ветра, да такие, что я, поднимаясь на палубу, и глаза-то открывал с трудом, столь сильные порывы пытались свалить меня с ног. Да и дождь лил и лил, пока не обратился в мокрый снег с градом, который рушился нам на головы, точно камни, швыряемые с небес, донимая нас, как чума египтян. Волны выросли настолько, что бешено ревели и уходили далеко вниз, прежде чем восстать перед нами, заливая нос корабля, рыча, как разгневанный лев, чья свирепая пасть готова поглотить каждого, кто оступится хотя бы на миг; впрочем, к удивлению моему, пока все обходилось без жертв. Для личных драм или перепалок времени ни у кого на борту не осталось, каждый делал все, что мог, стараясь удержать корабль на плаву, а команду его – на этом свете. Танцы пришлось на время отменить, даже мысли о том, что мы станем отплясывать джигу или хорнпайп, когда вокруг ярятся ураганы, достаточно было, чтобы все мы немедля посходили с ума. Временами нам начинало казаться, что буря не закончится никогда, а между тем у меня появилась еще одна обязанность: избавлять трюм – начиная с большого помещения, где хранились горшки, и кончая койкой и дверьми, что вели в каюты капитана, мистера Фрейера и других офицеров, – от воды. И будь я проклят, если задача эта не была гораздо сложнее, чем казалась, потому что каждый офицер, спустившись с палубы, первым делом отряхивал свой плащ, снова заливая пол трюма водой, да в таких количествах, будто на себе половину океана притащил. Снова и снова я взбегал по трапу, чтобы понадежнее задраить люк, а едва спустившись, обнаруживал, что тот снова открылся. Ветер не переставая выл и свистел в ушах, насылая на меня тошнотворную головную боль, и наконец, по прошествии многих дней, впервые прозвучали слова – а произнес их все тот же невезучий бедолага мистер Фрейер – о том, что мыс Горн непроходим.
– Непроходим, мистер Фрейер? – задумчиво спросил капитан, сидящий рядом с мистером Кристианом. Дело было вечером, через неделю, а может, и десять дней после того, как погода испортилась ужаснейшим образом. – А говорил ли об этом мистер Хикс капитану Куку, когда они пытались обогнуть Горн?
– Нет, сэр, – ответил мистер Фрейер, стараясь выдержать рассудительный тон, чтобы не прогневать чрезмерно вспыльчивого мистера Блая. – Но то было другое время года, и, при всем моем уважении, Захария Хикс и тогда был осторожен в оценке их возможностей. А этим штормам я и конца не вижу. Ведь они начались не одну неделю назад.
– Что у нас с парусами? – спросил капитан. – В каком они состоянии?
– Паруса держатся, – признал судовой штурман. – Во всяком случае, пока. Но мне страшно подумать о том, что произойдет, если переломится одна из мачт. Боюсь, тогда нам придет конец.
Капитан кивнул, отпил чаю. С тех пор как за нас взялась дурная погода, отношения между двумя мужчинами стали более приязненными. Я же, со своей стороны, начинал проникаться уважением к мистеру Фрейеру, который принял повышение мистера Кристиана без дальнейших сетований и, судя по всему, руководствовался лишь насущными интересами корабля и нашей миссии. Да и капитана его замечания взвинчивали, похоже, куда меньше прежнего, но, с другой стороны, капитан пребывал теперь в настроении благодушном. Насколько я мог судить, ничто не доставляло ему большего удовольствия, чем сложные задачи вроде той, что стояла теперь перед нами.
– Пусть дуют ветра и бушует море, мы все равно должны идти с попутным штормом, – наконец сказал он и пристукнул ладонью по столу, словно предлагая на этом разговор и закончить. – Пройти попутным штормом, дорогие мои, и безупречно обогнуть этого зверя, как сделал до нас капитан Кук, и, прежде чем вы успеете возблагодарить Спасителя за благоволение Его, мы уже направимся на север-северо-запад, к Отэити, и возьмемся за подзорные трубы, дабы высмотреть землю.
Некоторое время все молчали. Конечно, он был человеком самоуверенным, наш бравый капитан. А по временам и взбалмошным.
– Существует еще вопрос о команде, – решился высказаться мистер Кристиан.
– О команде? – переспросил капитан, глядя на него через стол. – А что такое? Она старательно трудится, не так ли?
– Доблестно, – ответил мистер Кристиан. – Это же английские моряки, все до единого. Однако их надежды идут на убыль. Они не видят, как мы сможем пройти здесь. За последнюю неделю мы продвинулись столь незначительно, а тут еще несколько матросов слегли с простудой и тремором.
– Им не нужно ничего видеть, мистер Кристиан, – запальчиво возразил капитан. – Они должны выполнять приказы.
– Они испуганы, сэр, – произнес вдруг, склонившись к столу, мистер Хейвуд, и, клянусь, я в первый раз услышал, как он высказывает свое мнение на собрании подобного рода; подозреваю, что он вообще впервые открыл рот, ибо все прочие офицеры повернулись к нему, каждый. Физиономия Хейвуда побагровела даже сильнее обычного, и я испугался, что прыщи ее прорвутся в бурном извержении и прикончат его на месте, что было бы не так уж и плохо.
– Вот как? – негромко спросил капитан и задумчиво погладил себя по подбородку. – Испуганы? Но им нечего бояться, я выведу их из этого шторма, и они поблагодарят меня и будут гордиться своей работой. Тем не менее давайте на время увеличим их рацион, – решил он. – Каждый матрос будет получать раз в день дополнительную порцию супа и рома. Это взбодрит их, не правда ли?
– Будет сделано, сэр, – сказал мистер Кристиан.
Итак, между капитаном и офицерами установился непрочный мир, а вот мои отношения с мистером Кристианом становились, должен признать, все более напряженными. Я далеко не раз заставал новоиспеченного лейтенанта ожидающим капитана в его каюте – чего ни одному офицеру делать не полагалось – и попивающим при этом бренди мистера Блая. Когда я входил в каюту и обнаруживал там его, мистер Кристиан демонстративно поднимал стакан и пил за мое доброе здравие, и что мне оставалось делать? – только поблагодарить его за честь и убраться оттуда.
Несколько ночей спустя я стоял почти в полной темноте на палубе, бушевавшие до того воды немного успокоились, в небе показалась полная луна, походившая на огромный флорин, который я мог бы прикарманить так же легко, как любой из прежних. Какой-то инстинкт привел меня к борту корабля, и я закрыл один глаз, поднял к небу руку, сложив колечком большой и указательный пальцы, и, наверное, показался бы испуганным любому