Рука его сжала мою, точно клещами, я вскрикнул, и, поскольку хватки он не ослабил, мне оставалось лишь вонзить каблук ему в ногу, что я и сделал, после чего вырвался, отпрыгнул от него и побежал.
– От меня не сбежишь, мальчишка, – с хохотом прокричал он мне вслед. – Портсмут принадлежит мне со всеми его потрохами. Ты еще не понял этого?
Я бежал, пока его смех не затих вдали, и, оказавшись на незнакомой улице, – а может быть, изменившейся с тех пор, как я побывал на ней в последний раз, – остановился, задыхаясь. Не знаю, в чем было дело – в привычности окружения, в сознании того, каким жестоким может быть мистер Льюис, в рабской зависимости от него, которую я ощущал почти всю мою жизнь, – но только я обнаружил, что, несмотря на все случившееся, ноги сами несут меня к его заведению, и на миг я поверил, что только там жить и смогу, что оно – мой, за неимением лучшего названия, дом.
И тут я налетел на выходящего из участка полицейского.
– Ты бы глядел, куда прешь, паренек, – грубо, но добродушно произнес тот. Я извинился, а он, присмотревшись ко мне, спросил: – У тебя все путем? По виду, так ты чем-то шибко расстроен.
Я ответил:
– Так и есть. Я попал в беду.
– К полицейскому участку ты попал. Случайно или намеренно?
Я не знал, что ответить, но понял, что должен сделать. Возможно, спасаться мне было поздно, возможно, душа моя погибла навеки, но существовали другие мальчишки – вроде того, белобрысого, увиденного мной у лавки галантерейщика. Вот им я помочь мог.
– Вы позволите мне войти туда, сэр? – спросил я. Уверенность снова возвращалась ко мне, ибо я знал, что путь у меня только один. – Я хочу сообщить о преступлении.
– Тогда иди за мной, паренек, – сказал он и повернулся к двери.
Так я и сделал. Вошел за ним внутрь, сел и рассказал ему все, и рассказ мой затянулся до самого вечера. Я не утаил ничего, несмотря на стыд, который испытывал, несмотря на то, что читал в его взгляде. Рассказал всю правду о том, кем я был и что делал, а когда закончил, он посмотрел на другого полицейского, который тоже слушал меня, и покачал головой.
– Ты молодец, что пришел к нам, – произнес он. – Ничего другого сказать тебе не могу. А теперь, с твоего разрешения, нам стоит, я полагаю, навестить этого вашего мистера Льюиса, не правда ли?
В тот вечер я наблюдал, стоя в конце улицы, как полицейские вламываются в заведение мистера Льюиса, выводят оттуда и сажают в кареты мужчин, забирают мальчиков. Продолжалось это более получаса, вся улица пребывала в смятении, жители высыпали с горящими факелами из домов, посмотреть, что там за шум. Судя по лицам мальчиков, дом мистера Льюиса они покидали без сожалений; одного-двух из самых маленьких я узнал, хотя, когда жил там, они были еще и меньше. Я не ведал, куда отправят их полицейские, но не сомневался, что житься там им будет лучше, чем у мистера Льюиса.
Всех взрослых, какие нашлись в доме, арестовали. Правда, одного человека среди них не было – самого мистера Льюиса. Полицейские обошли окрестные дома, спрашивая у соседей, не видели ль те его, никто в этом не признался, и вскоре полиция, заколотив дверь дома досками, уехала.
Несколько часов спустя, уже около полуночи, я покинул комнату, в которой остановился, и зашагал в гавань – посмотреть на корабли, стоящие на якоре в Спитхеде. Наблюдая за суетой на палубах, я гадал, куда бы они могли отправляться, с какими командами, по каким делам. С удивлением я ощутил странную тоску по морю и наконец-то понял, что чувствовал наш капитан, когда мы стояли на Отэити, а он с томлением в сердце смотрел на «Баунти». Ощущение было сильное, оно потрясло меня, не желало исчезать, и я не знал, что мне с ним делать.
Я направился назад, к моей постели, по улице, которая в этот поздний час на редкость изобиловала каретами; разъезжающиеся из клубов джентльмены явно любили быструю езду, пару раз я едва не попал под копыта их лошадей – тут бы мне после стольких-то приключений и пришел жестокий конец.
– Тернстайл.
Услышав свое имя, я резко обернулся и увидел мистера Льюиса, увидел злобу в его глазах и испугано выдохнул:
– Вы.
– Да, я, – сказал он, приблизившись. – Ты небось думал, что больше не увидишь меня, а?
– Нет, сэр, – воскликнул я, отступая.
– Сначала ты сбежал, мальчишка, хоть и принадлежал мне. А затем вернулся, чтобы натравить на меня ярыг, так? Погубить мое дело, да? Отнять моих мальчиков?
– Они не ваши, – ответил я, ко мне вдруг вернулась смелость. – Они не принадлежат никому.
– Они принадлежат мне точно так же, как и ты. – В голосе его звучала ненависть, подобной которой я еще не слышал. – Ты не более чем вор, Джон Джейкоб Тернстайл, и будешь за это наказан.
Он быстро огляделся – улица уже успела опустеть – и вытащил из-под куртки длинный нож.
– Мистер Льюис, – умоляюще начал я, однако он уже сделал выпад, от которого мне едва удалось увернуться. – Мистер Льюис, пожалуйста!
– Это твоя последняя ночь на земле, – прорычал он, заходя сбоку, так что мне пришлось повернуться лицом к улице, и мистер Льюис отрезал меня от нее. – А это твое последнее мгновение.
Он занес нож, я же, понимая, что через секунду-другую тот вонзится в мое тело, прыгнул вперед, взяв его врасплох и заставив отскочить на мостовую.
– Что за… – начал он.
Это были его последние слова.
Мог ли я предостеречь его? Или хотел, чтобы так все и случилось? Не знаю. Карета вылетела из-за угла и сбила мистера Льюиса с ног, прежде чем он понял, что произошло; наверное, он пережил мгновение ужаса, им все и закончилось. Я в страхе смотрел, как карета, проехав немного, останавливается, потом услышал крик кучера, а когда он подбежал к лежащему на мостовой изломанному телу и принялся бессмысленно ощупывать его в поисках признаков жизни, укрылся в тени.
Кучер умчался на поиски полицейского, а я направился к дому.
Эта история закончилась.
3
Только в конце октября тринадцать выживших моряков с баркаса «Баунти» были призваны адмиралом Баррингтоном для дачи показаний на военном суде над капитаном Вильямом Блаем, обвиненным в потере фрегата Его Величества «Баунти».
Услышав, что свидетельствовать придется и мне, я сильно испугался, поскольку считал обвинение против капитана несправедливым, однако офицеры Адмиралтейства успокоили меня, заверив, что такова обычная метода разрешения подобных вопросов. К тому же и разногласия между капитаном и мистером Фрейером были, по всему судя, улажены, поскольку во время слушания дела каждый поддерживал другого и показания их в противоречие не вступали.
Когда меня, как и прочих выживших, вызвали на свидетельское место, я разнервничался, боясь угодить в судейскую ловушку и ляпнуть нечто такое, чего я вовсе не думаю. К счастью, меня, похоже, не считали персоной значительной, и на свидетельском месте я провел не более получаса. Совещались судьи совсем недолго, капитан был оправдан и вышел из зала суда героем.
После нашего возвращения история бунта на «Баунти» оказалась в центре внимания английской публики и, по крайности в те дни, капитана Блая превозносили за то, что он сумел привести наше крошечное суденышко к спасению. Сам король похвалил его, и мистер Блай смог наконец получить чин, который перед началом наших приключений ему пожалован не был, – он стал капитаном и по званию, что открыло перед ним путь наверх.
В том же году фрегат «Пандора» под командованием капитана Эдварда Эдвардса был отправлен на Отэити, дабы отыскать бунтовщиков, а спустя некоторое время я с удивлением прочел в газете имена тех, кого удалось поймать: скрипача Майкла Берна, помощника боцмана Джеймса Моррисона, подмастерьев плотника Чарлза Нормана и Томаса Макинтоша, палубных матросов Томаса Эллисона, Джона Миллуорда, Ричарда Скиннера, Джона Самнера и Томаса Беркетта, мичмана Джорджа Стюарта, младшего кока Вильяма Маспратта, оружейника Джозефа Коулмэна и бондаря Генри Хилбранта.
Значилось там и еще одно имя – паскудника мистера Хейвуда.
А вот мистера Флетчера Кристиана, денди, найти так никогда и не удалось.
Впрочем, если я и испытал удивление, узнав, что все они вернутся в Англию и предстанут перед судом по обвинению в мятеже, оно было ничем в сравнении с изумлением, поразившим меня при получении другой новости. На обратном пути фрегат «Пандора» получил пробоину и затонул, а вместе с ним пошли на дно четверо несчастных узников – Скиннер, Самнер, Стюарт и Хилбрант. Остальных капитан и команда фрегата доставили в баркасах и шлюпках на Тимор, пройдя тем же путем, какой пришлось проделать нам. И уже оттуда они прибыли в Англию.
Если вам нужен пример шуток, которыми развлекается Спаситель, то вот он, перед вами.
Последовавшие затем судебные процессы возбудили изрядный интерес в обществе; капитан Блай дал показания против мятежников, но осуждены были только шестеро – Моррисон, Эллисон, Миллуорд, Маспратт, Беркетт и мистер Хейвуд, – прочих сочли верными своему долгу моряками, которых бунтовщики просто-напросто взяли в плен.
После настойчивых прошений родственников король помиловал и отпустил на свободу мистера Хейвуда, а с ним Моррисона и Маспратта.
Трех других – Томаса Эллисона, так и не женившегося на своей Флоре Джейн Ричардсон, Томаса Беркетта, который в ту роковую ночь арестовал капитана в его собственной каюте, и Джона Миллуорда – приговорили к смерти и должным образом повесили за шею, дабы напомнить всем о каре, ожидающей бунтовщиков.
Чем и закончилась история корабля Его Величества «Баунти».
4
Лишь двадцать шесть лет спустя, незадолго до сорок четвертого дня моего рождения, я снова вернулся в мыслях к тем бурным двум с половиной годам. Причиной этих воспоминаний стали похороны одного из моих самых давних и самых близких друзей – капитана Вильяма Блая, героя «Баунти», состоявшиеся незадолго до Рождества 1817 года в приходской церкви Ламбета.
Я надеялся, что, может быть, увижу в церкви кого-то из давних товарищей по моему первому плаванию, но к тому времени одни (их было большинство) уже умерли, а другие ушли в далекие плавания, и представить «Баунти» на похоронах, кроме меня, оказалось некому. Сказать по правде, людей они собрали мало, несмотря на славные дела, совершенные капитаном при жизни. Он сражался при Копенгагене под началом самого адмирала Нельсона, и сражался доблестно; он получил на некоторое время пост генерал-губернатора Нового Южного Уэльса и считался в этом краю антиподов великим героем; он стал контрадмиралом и затем вице-адмиралом синего флага, а это одно из высших флотских званий. Тем не менее память о бунте не выветривалась и кое-кто считал капитана Блая главным в той истории злодеем – мнение, которое вряд ли смогло бы еще сильнее отдалиться от истины.