Герман Вук
Об авторе
Герман Вук родился в 1915 году в Нью-Йорке в религиозной семье еврейских иммигрантов. Закончил Колумбийский университет. Пять лет работал на Бродвее, писал радиопьесы и сценарии для театральных шоу. Во время второй мировой войны был боевым офицером американского военно-морского флота, в течение трех лет служил на эсминцах-тральщиках, награжден за отвагу. Войне посвящен ряд его произведений.
Перу Германа Вука принадлежат романы «Бунт на „Кайне“» (1951), «Марджори Морнингстар» (1955), «Ураган Слэттери» (1956), «Ветры войны» (1971), «Война и память» (1978), «Внутри, вовне» (1985) и другие. Вук — автор нескольких пьес и популярной книги о еврейской религии «Это Бог мой».
Книги Вука переведены на 28 языков.
В настоящее время писатель живет в Калифорнии.
Роман «Бунт на „Кайне“», принесший Герману Вуку широкую известность, стал классикой американской литературы о второй мировой войне. Удостоен Пулицеровской премии.
«Бунт на „Кайне“» по праву одна из наиболее читаемых книг Америки. Длинный, живой, энергичный, часто забавный, а иногда очень трогательный, роман раскрывает перед нами историю эсминца-тральщика ВМС США, который в ходе войны на Тихом океане в 1944 году главным образом нес охрану ударных соединений американского флота.
Прочитать «Бунт на „Кайне“» просто необходимо, ибо этот роман захватывает с первой страницы и не отпускает до самого конца. Воссозданная в нем атмосфера американского флота, столь отличная от той, что мы привыкли видеть в родных портах, удачно сочетает в себе объективную реальность и законную гордость могуществом флота. Ирония пронизывает весь роман, отчего он, как и сама жизнь, предельно занимателен.
Роман выстроен мастерски. В своей книге, полной тонко подмеченных нюансов, ощущения моря и мягкой иронии, мистер Вук воссоздает атмосферу, царящую на борту небольшого корабля американского флота.
Блестящий роман, в котором можно выделить не только реалистичность атмосферы и живо выписанные персонажи, но и два особо ярких, целиком вымышленных эпизода. Описания «мятежа» и последующего за ним военного суда — великолепные образцы беллетристики.
От автора
Посвящается моей жене с любовью
Этот роман — художественное произведение, построенное на историческом материале второй мировой войны.
В нем много фактических неточностей. Время, место и подлинные обстоятельства военных операций, названия кораблей и выполнявшиеся ими задания, а также формы и методы связи на флоте сознательно изменены, чтобы избежать нежелательных аналогий или невольного раскрытия все еще засекреченных данных. Все действующие лица и события на «Кайне» — плод воображения автора. Любое сходство с реальными лицами или событиями может быть только случайным. В американском флоте нет и не было корабля под названием «Кайн». Кроме того, в архивах за последние тридцать лет нет никаких сведений о привлечении к суду военного трибунала за отстранение от должности капитана в открытом море на основании статей 184, 185 и 186 Морского устава. Вымышленная фигура отстраненного капитана в романе возникла как результат изучения клинических случаев психоневротических заболеваний на флоте, и автор не имел в виду создание портрета реальной личности или типичных на флоте ситуаций. Это заявление сделано автором в связи с возникшей тенденцией искать среди современников прообразы литературных героев. Автор в течение трех лет служил на эсминце-тральщике под командованием двух капитанов, и оба они удостоены высоких наград за доблесть.
Несколько слов о языке книги. В нем почти отсутствуют матросский жаргон и сквернословие. Добродушная перебранка персонажей довольно однообразна и не несет никакой смысловой нагрузки. Это как бы словесные знаки препинания, и не стоит их здесь воспроизводить, чтобы не шокировать некоторых читателей. Но автор оставил в книге лишь то, что необходимо.
Из Морского устава
Допускается возможность возникновения непредвиденных и экстраординарных обстоятельств, когда нижестоящий по чину офицер будет вынужден отстранить от должности командира, поместив его под арест или объявив больным; однако такие действия не должны предприниматься без ведома и согласия Военно-морского министерства или другой высшей инстанции, за исключением случаев, когда обращение к такой высшей инстанции безусловно невозможно, так как связано со слишком большой потерей времени, или по другим не менее очевидным и не вызывающим сомнения причинам. Такое обращение к инстанциям должно быть подкреплено изложением всех фактов и причин, вызывающих необходимость подобных действий, и обоснованием степени их неотложности.
Для того чтобы подчиненный офицер, действующий по собственной инициативе, мог оправдать правильность своего решения об отстранении командира от должности, ситуация должна быть очевидной и бесспорной и свидетельствовать о том, что дальнейшее выполнение командиром его функций нанесет серьезный и непоправимый ущерб государственным интересам. Подчиненный офицер, принимающий такое решение, должен быть следующим по чину и должности после командира; должен оказаться в таких условиях, когда обращение к командованию не представляется возможным; должен быть уверен, что неоправданные действия капитана не объясняются какими-либо секретными инструкциями, неизвестными подчиненным; должен самым тщательным образом взвесить и оценить свои действия и так исчерпывающе изучить все обстоятельства, как только это представляется возможным; и, наконец, должен быть полностью уверен, что решение об отстранении командира от должности является единственно правильным и необходимым решением, какое может предпринять разумный, осторожный и опытный офицер в свете твердо установленных фактов.
Разумная и бесстрашная инициатива — существенная черта офицера, и никто не намерен препятствовать ее проявлению в случаях такого рода. Однако отстранение командира от должности может быть чревато самыми серьезными последствиями, поэтому, принимая такое решение или рекомендуя его принять, необходимо основываться на твердо установленных фактах, подкрепленных проверенными обстоятельствами, а также на официальном мнении тех, кто способен дать им неоспоримую оценку, особенно в вопросах технических знаний. Офицер, отстранивший командира от должности или рекомендующий такое действие, и все, кто выразил в этом свое согласие, должны нести законную ответственность за принятое решение и должны быть готовы убедительно обосновать свои действия.
Бунт на «Кайне»(Роман)
Разумеется, это не был бунт на корабле в старом, романтическом понимании, когда сверкают абордажные сабли, капитана заковывают в цепи, а отчаявшиеся матросы становятся пиратами. В конце концов это произошло в 1944 году на корабле ВМС США. Но следствие рекомендовало передать дело в трибунал. И этот случай стал известен всему флоту как бунт на «Кайне».
Наша история начинается с Вилли Кейта, ибо события разворачивались вокруг него — так открывается массивная дверь сейфа благодаря маленькому рубиновому подшипнику.
Часть I. Вилли Кейт
1. В Зазеркалье
Он был среднего роста, чуть полноват, приятной наружности, с рыжими кудрями и простодушным открытым лицом, на котором выделялись скорее веселые глаза и большой добродушный рот, чем волевой подбородок или благородный нос. Он закончил Принстонский университет в 1941 году с высшими оценками по всем предметам, кроме математики и естественных наук. Его специальностью была сравнительная история литератур. Но настоящую карьеру в Принстоне он сделал игрой на фортепьяно и сочинением озорных песенок для вечеринок и спектаклей.
В то холодное солнечное утро декабря 1942 года он поцеловал на прощанье свою мать на тротуаре у перекрестка Бродвея и 116-й улицы. У обочины стоял семейный «кадиллак» с невыключенным мотором, работавшим бесшумно с должной благовоспитанностью. Вокруг возвышались закопченные серые и красные здания Колумбийского университета.
— Ты не думаешь, — сказала миссис Кейт, храбро улыбаясь, — что неплохо было бы зайти вон в ту закусочную и съесть по сэндвичу?
Она сама довезла сына до школы морских курсантов от их дома в Манхассете, несмотря на все его протесты. Вилли намеревался уехать поездом. Это больше походило бы на уход на войну, и ему вовсе не улыбалось, чтобы мать провожала его до дверей морского училища. Однако миссис Кейт, как обычно, настояла на своем. Это была крупная, умудренная жизнью решительная женщина, почти такого же роста, как ее сын, с крутым лбом и решительным подбородком. В то утро вместо норковой шубы на ней было более приличествующее случаю строгое коричневое пальто, отороченное мехом. Из-под коричневой, похожей на мужскую шляпы выбивались пряди волос такого же рыжеватого оттенка, как у ее единственного наследника. Во всем остальном между матерью и сыном было мало сходства.
— Флот меня накормит, мама. Не беспокойся. — Он еще раз поцеловал ее и нервно обернулся — не видит ли кто из военных чинов эти телячьи нежности. Миссис Кейт нежно обняла сына за плечи.
— Я знаю, у тебя все будет в порядке. Как всегда и во всем.
— Так точно, мама!
Вилли зашагал по выложенной кирпичом дорожке мимо Школы журналистики и спустился по ступенькам, ведущим к входу в Ферналд-Холл, бывшему общежитию студентов-юристов.
В дверях стоял седой низенький и толстый старшина с четырьмя красными нашивками на синей форменной тужурке. Ветер шевелил в его руке пачку отпечатанных на мимеографе листков. Вилли подумал, отдавать ли ему честь, но тут же решил, что не стоит, потому что военное приветствие никак не вязалось с его коричневым пальто-реглан и мягкой зеленой шляпой с загнутыми полями. О матери Вилли уже забыл.
— Вы из В-7?
Голос старшины проскрежетал резко, как щебень по жестяному желобу.
— Так точно!
Вилли смущенно улыбнулся. Старшина тоже ответил улыбкой и, окинув его быстрым и, как Вилли показалось, одобрительным взглядом, вручил четыре скрепленных вместе листка.
— Для вас начинается новая жизнь. Желаю удачи!
— Благодарю вас, сэр. — Потом целых три недели Вилли не сможет отделаться от привычки говорить старшине «сэр».
Старшина приглашающим жестом открыл дверь, и Виллис Севард Кейт шагнул через порог, оставив позади залитую солнцем улицу. Он сделал это так же легко и просто, как Алиса, шагнувшая в Зазеркалье. И подобно Алисе Вилли Кейт сразу же попал в совершенно новый и в высшей степени странный мир.
В то же мгновенье миссис Кейт вдруг вспомнила, что забыла завершить весьма важную финансовую операцию. Она бросилась к двери Ферналд-Холла, но старшина остановил ее, как только она взялась за дверную ручку.
— Простите, мадам. Посторонним вход запрещен.
— Но сюда только что вошел мой сын.
— Извините, мадам.
— Он мне нужен всего на одну минуту. Мне надо сказать ему что-то важное. Он кое-что забыл.
— Там сейчас медосмотр, мадам. И мужчины там, извините, совсем голые.
Но миссис Кейт не привыкла, чтобы ей перечили. Ее тон стал более резким.
— Но это же абсурд! Я его вижу отсюда, вот он, за дверью. Я постучу и вызову его.
Она ясно видела сына: он стоял спиной к ней в группе других молодых людей, окруживших офицера, что-то им говорившего. Старшина сурово посмотрел сквозь дверные стекла.
— Похоже, он очень занят, мадам.
Миссис Кейт наградила его взглядом, какой обычно заслуживают нахальные швейцары и, постучав своим бриллиантовым кольцом по стеклу двери, крикнула:
— Вилли! Вилли!
Но сын не услышал ее голоса из того, уже далекого мира.
— Мадам, — произнес старшина своим скрежещущим голосом, в котором, однако, звучала сочувственная нотка. — Ваш сын теперь на флоте.
Миссис Кейт внезапно покраснела.
— Простите!
— Ничего, ничего. Вы его скоро увидите. Возможно, даже в субботу.
Миссис Кейт открыла сумочку и стала в ней рыться.
— Видите ли, я обещала… дело в том, что он забыл свои карманные деньги. У него нет ни цента. Не будете ли вы так добры передать ему вот это?
— Мадам, ему не понадобятся деньги. — Старшина сделал вид, будто внимательно разглядывает скрепленные листки. — А потом, ему скоро начнут платить.
— Ну а пока… Вдруг ему что-нибудь понадобится, я ему обещала. Пожалуйста, возьмите деньги… Извините, но я с удовольствием готова вознаградить вас за беспокойство…
Седые брови старшины поползли вверх.
— В этом нет никакой необходимости, мадам.
Он замотал головой, как собака, отгоняющая мух, и взял протянутые банкноты. Брови его снова подскочили вверх.
— Мадам, но здесь же сто долларов!
Он уставился на нее. Миссис Кейт впервые испытала неведомое ей доселе чувство стыда за то, что она богаче других.
— Ну и что? — возразила она. — Ведь не каждый день он уходит на войну!
— Хорошо, я позабочусь, чтобы передали ему.
— Благодарю вас, — произнесла миссис Кейт и добавила не совсем уверенно: — Извините меня…
— О’кей, все в порядке.
Она кивнула на прощанье и с вежливой улыбкой направилась к «кадиллаку». Старшина проводил ее взглядом. Затем уставился на две пятидесятидолларовые купюры в своей руке.
— Одно я знаю наверняка, — пробормотал он. — У нас на флоте появилось что-то новенькое.
И он сунул деньги в карман.
Тем временем Вилли Кейт, авангард новой волны на флоте, двигался навстречу своему первому сражению с врагом, который в данный момент обрел облик набора блестящих игл и шприцев для прививок. Вилли не питал особой ненависти ни к гитлеровцам, ни даже к японцам, хотя относился к тем и другим неодобрительно. Но в этой операции враг был не перед ним, а грозил с тыла. Ферналд-Холл был спасением от службы в армии США.
Ему быстро сделали несколько уколов от тропических болезней. Выпущенные из шприцев микробы устремились в его кровеносную систему. Руку начало ломить. Ему приказали раздеться догола, и здоровенный моряк сгреб в кучу его одежду.
— Эй, а когда я получу это обратно?
— Кто знает? Похоже, война будет долгой, — проворчал моряк и смял зеленую шляпу Вилли, сунув ее под мышку. Вилли с тоской проводил взглядом свою гражданскую оболочку, которую небрежно засунули в мешок с нафталином.
Вместе с сорока другими розовотелыми двуногими особями его загнали в большой строевой зал. Его легкие, сердце, печень, глаза, уши и все другие органы, которые верно служили ему со дня рождения, были тщательно обследованы медиками с бесстрастными глазами, которые выстукивали и ощупывали его, как привередливая хозяйка, покупающая на базаре индейку.
— Встаньте прямо! — приказал ему последний из фельдшеров, критически взиравший на него. Вилли выпрямился и замер. Скосив глаза, он заметил, что фельдшер чем-то недоволен, и начал нервничать.
— Нагнитесь и достаньте руками пальцы ног.
Вилли попытался это сделать, но годы слишком обильного питания воспрепятствовали ему. Руки не доставали пальцев ног дюймов на восемь. Тогда он прибег к старой уловке…
— Не сгибать колени! — прикрикнул фельдшер.
Вилли выпрямился, сделал глубокий вдох и попытался сложиться пополам. Что-то противно хрустнуло у него в спине, но до пальцев ног оставалось четыре дюйма.
— Подождите! — приказал фельдшер и вышел, но вскоре вернулся с лейтенантом, которого отличали от остальных коллег черные усы, опухшие глаза и стетоскоп на шее.
— Полюбуйтесь на это, сэр.
«Это», то есть Вилли, старался стоять как можно прямее.
— Что, не может достать пальцы ног?
— Какое там, сэр! Едва достает до колен.
— Еще бы, смотрите какое брюшко отрастил!
Вилли втянул живот, но слишком поздно.
— На его брюшко мне наплевать, — сказал фельдшер. — У этого парня искривление позвоночника.
Голые новобранцы, выстроенные позади Вилли, переминались и перешептывались.
— Лордоз, вне всякого сомнения.
— Так что же, не пропускаем его?
— Не знаю, насколько это серьезно.
— На свою ответственность я его не возьму. Но вы можете это сделать, сэр.
Доктор взял анкету Вилли.
— Какой у него пульс?
— Не интересовался. При чем здесь пульс, если у него лордоз?
Доктор взял Вилли за запястье. Глаза его от изумления выкатились из-под красных припухших век.
— Ты что, парень, болен?
Вилли чувствовал, как его кровь частыми толчками пульсирует под пальцами врача. Тропические бактерии, но главное — грозная тень армии США стали причиной его взбесившегося пульса.
— Нет, не болен, просто волнуюсь.
— Я тебя понимаю. Но каким образом тебе удалось пройти комиссию на призывном пункте? У тебя там знакомый врач?
— Сэр, я, может быть, полноват, но я играю в теннис по шесть часов подряд. И занимаюсь альпинизмом.
— В море нет гор, — сказал фельдшер. — Так что придется тебе идти в пехоту, мой друг.
— Помолчи, Уорнер, — сказал лейтенант, заметив в анкете Вилли, что тот окончил Принстонский университет. — Оставь его пульс и спину в покое. И отошли к капитану Гримму на Бруклинскую базу для повторного осмотра.
— Есть, сэр.
Лейтенант ушел. Фельдшер недовольно взял красный карандаш, написал на памятке: «Лордоз. Пульс» и прикрепил листок, как приговор, к анкете Вилли.
— Ладно, мистер Кейт. Явитесь завтра после поверки к дежурному офицеру. Желаю вам удачи.
— И я вам также, — ответил Вилли. Они обменялись взглядами, полными ненависти, просто удивительной для столь короткого знакомства, и Вилли вышел.
Теперь флот одел его в синие свитер и брюки, выдал черные ботинки и черные носки и задорную матросскую шапочку с синей нашивкой младшего офицера. Затем он набрал полную охапку учебников самых разных форматов, цветов, размеров и степени потрепанности. Когда Вилли покидал книжный склад, с трудом разбирая, куда ему идти, матрос, стоявший в дверях, шлепнул ему поверх книг еще пачку мимеографированных листков, так что вся кипа теперь доходила Вилли почти до бровей. Он едва не свернул себе шею, стараясь хоть что-то разглядеть перед собой и бочком, словно краб, стал продвигаться к лифту. Над пусковой кнопкой красовалась свеженькая надпись: «Подъемник».
Когда лифт дошел до верхнего этажа, из него вышли только двое — Вилли и костлявый моряк с лошадиным лицом. Вилли медленно шел по коридору, читая таблички, прикрепленные к дверям, пока не нашел нужную дверь: «Комната 1013. Кифер. Кейт. Кеггс».
Он свалил всю груду книг на голую пружинную сетку кровати и услышал, как сзади него тоже звякнули пружины.
— Меня зовут Кеггс, — сказал моряк с лошадиным лицом, протягивая ему руку. Вилли пожал лапищу, заключившую его кисть в мощные влажные тиски.
— Кейт.
— Что же, — мрачно промолвил Кеггс, — похоже, мы соседи по комнате.
— Кажется, так, — ответил Вилли.
— Надеюсь, этот Кифер не окажется занудой. — Кеггс внимательно посмотрел на Вилли, затем растянул свое длинное лицо в медленную улыбку. Из кипы книг на своей койке он тут же извлек учебник «Корабельное вооружение»:
— Если уж начинать, то лучше сразу, — изрек он, сев на единственный стул, положил ноги на единственный стол и с горестным вздохом открыл книгу.
— Откуда вы знаете, с чего начинать? — спросил Вилли, пораженный таким прилежанием.
— Послушай, друг, какая разница? Все равно всего этого для меня слишком много. Но с чего-то ведь надо начинать!
В дверь ввалилась еще одна огромная кипа книг, поддерживаемая парой мощных ног.
— Дорогу, джентльмены, мы идем! — послышался из-за книг приглушенный голос. Книги рухнули на оставшуюся свободной кровать, и перед ними предстал высокий толстый моряк с добродушным красным лицом, маленькими прищуренными глазками и ртом до ушей.
— Ну что, ребята, похоже, придется нам пожить здесь не один денек? — сказал он нараспев высоким голосом с южным акцентом. — Меня зовут Кифер.
— Кейт.
— Кеггс.
Толстый южанин сбросил часть своих книг на пол и растянулся на голых пружинах своей кровати.
— Мне вчера устроили прощальную попойку, — простонал он, одновременно радостно хохотнув. — Чтобы завершить все остальные прощальные попойки. И за что мы себя так мучаем, ребята? Уж извините меня.
И он повернулся лицом к стене.
— Не станете же вы сейчас спать! — возмутился Кеггс. — А если вас застукают?
— Мальчик мой, — сонно ответил Кифер. — Я старый служака. Четыре года в Гейлордской Военной школе. Не беспокойтесь о старике Кифере. Толкните меня, если я буду храпеть.
Вилли хотел спросить старого морского волка, не может ли лордоз помешать военной карьере, но пока он раздумывал, как бы поделикатнее подойти к этой теме, дыхание Кифера сделалось ровным и тяжелым. Через минуту он уже храпел, как боров на солнцепеке.
— Его наверняка вышибут, — горестно сказал Кеггс, перелистывая страницы «Корабельного вооружения». — И меня тоже. Для меня эта книга — китайская грамота. Что такое, например, «подводковый патрон», черт побери? Или «прерывистый шнек»?
— Никогда даже не слышал. Но что значит «вышибут»?
— Вы разве не знаете, что они действуют? Нам дадут три недели испытательного срока младшими матросами, чтобы проверить нашу годность к службе на флоте. Затем две трети лучших из нас станут курсантами, а остальных вышибут. Прямиком в пехоту.
Возможные кандидаты на «вышибание» обменялись понимающими взглядами. Рука Вилли невольно потянулась к спине, чтобы убедиться, насколько искривленным был в действительности его позвоночник. Затем он начал лихорадочно сгибаться, пытаясь достать пальцами носки ботинок. С каждой попыткой расстояние сокращалось. Он был весь в поту. Один раз ему показалось, что его пальцы дотронулись до шнурков, и он торжествующе загукал. Наконец он с размаху со стоном согнулся в последний раз, и пальцы его уперлись в носки ботинок. Когда он выпрямился, позвоночник его вибрировал; а комната кружилась перед глазами. Он увидел, что Кифер проснулся и испуганно смотрит на него маленькими глазками, а Кеггс забился в угол. Вилли попытался весело рассмеяться, но ему пришлось уцепиться за стол, чтобы не рухнуть, поэтому попытка изобразить невозмутимость не удалась.
— Нет ничего лучше такой маленькой разминки, — пробормотал Вилли с убежденностью старого пьяницы.
— Конечно, черт побери! — подхватил Кифер. — Особенно в три часа пополудни. Я, например, никогда не упускаю такой возможности.
В это время три скатанных матраца один за другим влетели в комнату через распахнутую дверь.
— Матрацы! — прокричал удаляющийся по коридору голос. За матрацами тем же путем последовали одеяла, подушки и простыни.
— Никогда бы не догадался, что это такое, если бы мне не объяснили, — проворчал Кифер, выпутываясь из простыни, которая, развернувшись, упала на него. За несколько секунд он застелил свою постель так аккуратно, словно ее сверху только что прогладили паровым катком. Вилли постарался вспомнить свой опыт бойскаута, и вскоре его койка тоже выглядела вполне прилично. Кеггс возился со своим постельным бельем минут десять, когда другие уже начали раскладывать книги и одежду. Наконец спросил Кифера с надеждой в голосе:
— Ну, как сейчас, нормально?
— Ох, парень, — сказал Кифер, покачав головой. — Ты просто невинный младенец.
Он приблизился к койке, провел по ней несколько раз рукой, и постель, как бы сама собой, как в мультфильме, приобрела военную строгость и аккуратность.
— Да ты кудесник! — воскликнул Кеггс.
— Я слышал, как ты говорил, будто меня вышибут, — откровенно признался Кифер. — За меня не беспокойся. Я буду здесь до торжественного подъема якоря.
Остаток дня прошел под сигналы горна, в беготне, построениях, свободном времени, новых построениях, объявлениях, маршировке и тестах на сообразительность. Каждый раз, когда администрация вспоминала о какой-нибудь подробности, опущенной в мимеографических листках, тут же звучал горн, и все пятьсот моряков снова выскакивали на плац Ферналд-Холла. Светловолосый, высокий, с детским лицом энсин по имени Экрс лающим голосом зачитывал со ступенек Холла новые инструкции, выпячивая подбородок и яростно кося глазами. После этого он распускал строй, и здание вновь поглощало моряков.
Для курсантов верхнего этажа («десятой палубы») вся беда этих «приливов» и «отливов», «извержений» и «поглощений» состояла в том, что им всегда не хватало места в лифте. Поэтому при звуке горна им приходилось скатываться с 10-го этажа по лестницам («трапам»), а после отбоя покорно ждать, когда освободится лифт, или же карабкаться наверх пешком.
Вилли уже спотыкался от усталости, когда их повели на обед, но еда чудесным образом взбодрила его.
Вернувшись в свою комнату, они смогли, наконец, спокойно поговорить, и каждый рассказал о себе. Мрачный Эдвин Кеггс оказался преподавателем алгебры в высшей школе Акрона, штат Огайо. Роланд Кифер был сыном политического деятеля из Западной Вирджинии. Он «работал» в бюро персонала администрации штата, но, как он сам насмешливо объяснил, не смог бы отличить никого из персонала от китайского императора; и занимался главным образом тем, что «завязывал» всякие полезные связи, пока не началась война. Но когда Вилли сказал, что он был пианистом в ночном клубе, оба его товарища присмирели, и разговор увял. А когда он еще добавил, что окончил Принстон, в комнате воцарилось гробовое молчание.
Когда горн протрубил отбой и Вилли забрался на свою койку, ему пришла в голову мысль, что за весь день он даже не вспомнил о Мэй Уинн и своих родителях. Казалось, с тех пор как он сегодня, прощаясь, поцеловал мать на 116-й улице, прошли не часы, а недели. А ведь, в сущности, он находился совсем недалеко от родного дома в Манхассете, не дальше, чем тогда, когда, бывало, шлялся по Бродвею. Но сейчас он чувствовал себя на другом полюсе земли. Он оглядел маленькую комнатушку, голые желтые стены, отделанные темными деревянными панелями, полки, заполненные книгами с пугающими названиями, и двух незнакомцев в нижнем белье, которые тоже укладывались спать. Теперь они разделяли с Вилли ту близость, которой он не знал даже в собственной семье. Он испытывал странное чувство авантюрной храбрости, будто сделал привал на ночь в глухом лесу, и острого сожаления об утраченной свободе.
2. Мэй Уинн
Имея один из самых больших регистрационных номеров, Вилли спокойно провел первый год войны, не пытаясь укрыться от призыва в пехоту на военно-морской службе.
Шли разговоры о его возвращении в Принстон и последующей защите диссертации, которая стала бы первой ступенькой его профессорской карьеры. Однако в сентябре, после лета, проведенного в доме его деда в Род-Айленде, где он играл в теннис да волочился за местными красотками, Вилли нашел работу в коктейль-холле второразрядного ресторанчика Нью-Йорка, хозяином которого был худой, сморщенный грек. Он пел куплеты собственного сочинения, аккомпанируя себе на пианино. Первый доллар, заработанный собственным трудом, всегда оказывает немалое влияние на выбор карьеры. Музыка взяла верх над литературой. Платили ему немного, практически минимум, установленный профсоюзом для пианиста. Его это не смущало, так как мать по первому требованию снабжала сына пятидесятидолларовыми купюрами. По словам хозяина ресторана, Вилли набирался опыта.
Песенки Вилли были скорее фривольными, чем остроумными или мелодичными. Лучшая из них, исполняемая только при большом скоплении слушателей, называлась «Если б знала антилопа, антилопа гну…», в ней сравнивались любовные игры людей и животных. Если в тексте попадалось ругательство, Вилли обычно произносил первый слог, а затем улыбался аудитории и заменял слово другим, совершенно невинным, но не рифмующимся с предыдущей строкой. Обычно это вызывало веселый смех завсегдатаев коктейль-холла. Привлекательная внешность Вилли, детская непосредственность, дорогая, изысканная одежда способствовали, как считал грек, популярности его заведения.
Через пару месяцев владелец «Таити», захудалого ночного клуба на Пятьдесят второй улице, увидел Вилли в деле и переманил его у грека, посулив лишних десять долларов в неделю. Встретившись днем в «Таити», темном подвале, заставленном пальмами из папье-маше и столами с перевернутыми стульями, они ударили по рукам. Случилось это 7 декабря 1941 года.
Вилли вышел на залитую солнцем улицу гордый и счастливый. Теперь его гонорар превышал установленный минимум. Ему казалось, что он обошел Кола Портера и оставалось совсем немного, чтобы догнать Ноэля Кауарда. Улица, с чередой ночных клубов, двойников «Таити», и увеличенными фотографиями таких же безвестных, как и он сам, музыкантов, казалась Вилли дорогой в рай. Он остановился у газетного киоска, привлеченный необычно большими и черными буквами заголовка: «ЯПОНЦЫ БОМБЯТ ПЁРЛ-ХАРБОР». Вилли не знал, где находится Пёрл-Харбор, но решил, что на Тихом океане. Он понимал, что это сообщение означает вступление США в войну, но по своей значимости оно не шло ни в какое сравнение с новой работой в «Таити». Как уже говорилось, в те дни очень большой регистрационный номер позволял мужчинам не волноваться из-за начавшейся войны.
В тот же вечер за семейным ужином Вилли сообщил о своих успехах, положив конец робким попыткам миссис Кейт вернуть его в лоно сравнительного литературоведения. Разговор, конечно, коснулся и призыва Вилли на действительную службу. В поезде, по пути в Манхассет, при виде сограждан, охваченных военной лихорадкой, в Вилли проснулась совесть.
— Вместо того чтобы бренчать на пианино и сравнивать достоинства современных писателей, — изрек он, когда миссис Кейт налила ему вторую чашку кофе по-баварски, — я должен пойти на флот. Думаю, я смогу получить офицерское звание.
Миссис Кейт глянула на мужа. Невысокий, полноватый, с круглым, как у Вилли, лицом доктор Кейт молчал, не вынимая изо рта сигары.
— Не болтай ерунды, Вилли. — Миссис Кейт уже забыла, что совсем недавно в ее мечтах не раз возникала табличка с надписью: «Профессор Виллис Севард Кейт, доктор филологии». — Какой флот, если у тебя такие успехи в музыке. Вероятно, я недооценила тебя. Если тебе так быстро прибавили вознаграждение, значит, ты действительно талантлив. Теперь я верю, что ты станешь вторым Ноэлем Кауардом.
— Кто-то должен воевать, мама.
— Не пытайся быть умнее армии, мой мальчик. Когда ты им понадобишься, они тебя позовут.
— А что ты об этом думаешь, папа? — спросил Вилли.
Доктор провел рукой по поредевшим прядям некогда черных волос. Вынул сигару изо рта.
— Знаешь, Вилли, — у него был тихий мелодичный голос, — если ты отправишься за океан, ты очень огорчишь маму.
Так что Вилли пел и играл для посетителей «Таити» с декабря 1941 по апрель 1942 года. За это время японцы захватили Филиппины, затонули «Принц Уэльсский» и «Рипалс», пал Сингапур, а печи фашистских крематориев ежедневно вбирали в себя тысячи мужчин, женщин, детей.
Весной в жизни Вилли произошли два знаменательных события: он влюбился и получил повестку с призывного пункта.
В колледже он привык к обычным любовным интрижкам не стесненного в деньгах студента: легкий флирт с девушками своего круга, более существенные романы с секретаршами и официантками. Три или четыре раза ему казалось, что он страстно влюблен. Но все его прошлые увлечения не выдерживали никакого сравнения с тем взрывом эмоций, который внесло в его жизнь появление Мэй Уинн.
В тот туманный дождливый день он пришел в «Таити» на прослушивание новых артистов. Клуб «Таити» всегда выглядел мрачным и унылым, но особенно в дождливый день. Серый свет проникал с улицы в открытую дверь и освещал вытертый плюш красных портьер в вестибюле, черные шарики жевательной резинки на синем ковре, облупившуюся оранжевую краску дверного косяка. А обнаженные девушки стенной росписи «Южные моря» становились пятнистыми из-за табачного дыма, расплесканных коктейлей и обычной грязи. Но Вилли любил ночной клуб таким, со всей его обшарпанностью, запахами табака, спиртного, дешевых духов, потому что в нем он чувствовал себя полноправным владыкой.
Две девушки сидели у пианино в дальнем конце холодного зала. Владелец клуба, бледнолицый толстяк с прорезанным глубокими морщинами лицом, облокотившись на пианино, жевал недокуренную сигару и пролистывал ноты.
— А, вот и Принстон. За дело, девушки.
Вилли поставил галоши у пианино, снял коричневые кожаные перчатки и сел на вращающийся стул прямо в пальто, бросив на девушек оценивающий взгляд. Блондинка встала и протянула ему ноты.
— Вы сможете сыграть с листа, дорогой? Тут другая тональность, возьмите пониже. — По ее бродвейскому выговору Вилли сразу понял, что смазливое личико всего лишь маска, за которой ничего нет. Такие пустышки сотнями проплывали по Пятьдесят второй улице.
— Как скажете. — Его внимание переключилось на вторую певичку, маленькую, невзрачную, в большой черной шляпе, под которую были упрятаны волосы. Сегодня ничего не светит, подумал он.
— Надеюсь, моя простуда не испортит впечатления. — Блондинка поправила прическу. — Можно начинать?
Она исполнила «Ночь и день», но, кроме решительности, в ее пении не было ничего. Мистер Деннис, владелец «Таити», поблагодарил ее и обещал позвонить. Невысокая девушка сняла шляпу, подошла к пианино и положила перед Вилли довольно толстую стопку нот.
— Возможно, вам лучше просмотреть их, там есть кое-какие тонкости, — она заговорила громче, обращаясь к мистеру Деннису. — Вы не будете возражать, если я останусь в пальто?
— Как вам удобнее, дорогая. Только позвольте взглянуть на вашу фигуру до того, как вы уйдете.
— Смотрите сейчас, — девушка распахнула свободного покроя пальто и покружилась перед ним.
— Прекрасно, — кивнул мистер Деннис. — Но ведь вы еще и поете, так?
Вилли, увлекшись нотами, ничего не видел. Когда он повернулся, пальто уже скрыло ее фигуру. Девушка улыбнулась ему. Руки она держала в карманах.
— Ваше мнение тоже имеет значение, мистер Кейт? — она сделала вид, что снова распахивает пальто.
Вилли улыбнулся в ответ. Кивнул на ноты.
— Довольно необычно.
— Обошлось мне в сотню долларов, — пояснила девушка. — Ну, вы готовы?
Ее программа начиналась с любовной песенки Керубино из «Женитьбы Фигаро», причем по-итальянски. По ходу мелодия резко меняла ритм, итальянский текст переходил в нескладный английский, а заканчивала она под музыку Моцарта словами Да Понте.
— У вас есть что-нибудь еще? — спросил Вилли, отметив для себя необычайно яркие карие глаза девушки и ее красивые каштановые волосы. Он пожалел, что не видел ее фигуры, хотя обычно не обращал внимания на девушек маленького роста и ему не нравились рыжеватые волосы. Эту свою особенность Вилли, еще на втором курсе, объяснял по теории Фрейда как механизм подавления «эдипова комплекса».
— А в чем дело? Вы же можете это сыграть.
— Не думаю, что ему понравится, — прошептал Вилли. — Для него это слишком шикарно.
— Давайте попробуем хоть разок, дорогой Принстон.
Вилли заиграл. Музыка Моцарта всегда брала его за душу. Эту арию он знал наизусть. При звуках первых аккордов девушка положила руку на край пианино, так что ее кисть свободно висела на уровне глаз Вилли. У нее была маленькая кисть, с короткими, тонкими и сильными пальцами.
Казалось, девушка поет для друзей, а не ради того, чтобы получить работу. Слух Вилли, воспитанный многолетними посещениями оперного театра, подсказал ему, что голос у нее не сильный и не профессиональный — голос обычной девушки, любящей музыку, обладающий, однако, очарованием и свежестью.
Мелодия заполнила мрачный подвал. Блондинка, уже направившаяся к выходу, остановилась и повернулась к ним. Вилли, играя, взглянул на девушку, улыбнулся и кивнул. Та ответила улыбкой и коротким жестом, словно ударила по струнам воображаемой гитары. В ее движениях чувствовались изящество и грациозность. По-итальянски она пела легко, очевидно понимая значения слов.
— Скоро переход, — прошептала она в паузе между куплетами. Чуть наклонилась, перевернула страницу и показала пальцем. Едва началась джазовая часть, девушка отошла от пианино, распростерла руки в манере певичек ночных клубов. Двигались ее губы, морщился нос, в произношении появился южный акцент, она улыбалась во весь рот, отбрасывая голову назад при каждой высокой ноте, заламывала руки. От былого очарования не осталось и следа.
После джаза Вилли вновь заиграл Моцарта, и девушка обрела утраченную было непринужденность. Как она мила, подумал Вилли, когда та, опершись спиной о пианино и засунув руки в карманы, закончила песню.
— Дорогая, а есть у вас что-нибудь попроще? — спросил мистер Деннис.
— «Нежная Сью», «Городской разговор», ноты у меня с собой, но я могу…
— Прекрасно. Подождите нас, пожалуйста. Вилли, зайди ко мне на минутку.
Кабинет мистера Денниса представлял собой крохотную клетушку в глубине подвала. Зеленые стены украшали фотографии певцов и актеров. Единственная лампочка свисала с потолка.
— И что ты думаешь? — Он поднес зажженную спичку к остатку сигары.
— Ну, от блондинки толку не будет.
— Пожалуй, что нет. А рыженькая?
— Э… как ее зовут?
— Мэй Уинн.
Иногда произнесенное имя гулко отдается в сердце, словно крик в пустом зале. Вот и у Вилли от словосочетания «Мэй Уинн» по телу пробежала дрожь.
— Ну, и что ты о ней думаешь?
— А какая у нее фигура? — спросил Вилли.
— При чем здесь фигура? — Мистер Деннис погасил окурок. — Я спрашиваю о ее пении.
— Ну, я люблю Моцарта, — в голосе Вилли слышалось сомнение. — Но…
— Просит она немного.
— Немного? — Вилли не сразу понял о чем идет речь.
— Я о вознаграждении, Принстон. Если дать меньше, профсоюз выставит пикеты у моего заведения. Даже не знаю, что и делать. Может, Моцарта нам и не хватает. В нем есть новизна, лоск, привлекательность. Но с тем же успехом Моцарт может и разогнать публику… Давай посмотрим, как у нее с обычным репертуаром.
«Нежная Сью» удалась Мэй Уинн лучше, чем предыдущий джазовый кусок, возможно, потому, что ее не обрамляла музыка Моцарта. Было меньше вульгарных жестов, практически исчез южный акцент.
— Кто ваш агент, дорогая, Билл Мансфилд? — спросил мистер Деннис.
— Марти Рубин, — выдохнула Мэй.
— Вы можете начать в понедельник?
— А можно? — ахнула девушка.
— Вот и чудесно. Покажи ей, где у нас что, Принстон. — И мистер Деннис удалился в кабинет. Вилли Кейт и Мэй Уинн остались вдвоем меж искусственных пальм и кокосовых орехов.
— Поздравляю, — Вилли протянул руку, и девушка быстро пожала ее.
— Спасибо. Как я? Убила Моцарта, да?
Вилли надел галоши.
— Где бы вы хотели перекусить?
— Перекусить? Я буду обедать дома, благодарю вас. А разве вы не собираетесь показать мне клуб?
— А что тут показывать? Ваша артистическая вон там, за зеленой занавеской, напротив женского туалета. Это чулан, без окна и умывальника. Мы выступаем в десять, двенадцать и два. Вы должны приезжать в половине девятого. Вот и все. — Он встал. — Вы любите пиццу?
— Почему вы хотите пригласить меня на обед? Это совсем не обязательно.
— Потому что в эту минуту у меня нет более сокровенного желания.
Глаза Мэй Уинн изумленно раскрылись. Вилли взял ее под локоток.
— Так мы идем, да?
— Мне нужно позвонить. — Девушка позволила увлечь себя к двери.
Они отправились в «Луиджи», маленький, ярко освещенный ресторанчик, со столиками в отдельных кабинках. После пронизывающей сырости улицы тепло и ароматные запахи итальянской кухни казались особенно приятными. Мэй Уинн так и села в пальто. Вилли удивленно уставился на нее.
— Ради Бога, снимите пальто.
— Не хочу. Мне холодно.
— Неправда. Это самый жаркий и душный ресторан Нью-Йорка.
Мэй неохотно поднялась, словно ее принуждали к стриптизу.
— Я начинаю думать, что вы глуповаты… Ну, — она покраснела, — перестаньте так смотреть на меня.
Вилли остолбенел. Фигура Мэй Уинн, в облегающем платье из лилового шелка, с тонким серым ремешком, была очень хороша. Смутившись, она села, сдерживая смех, чтобы не обидеть Вилли.
— Ну и фигурка у вас. — Вилли устроился рядышком. — Я-то подозревал, что у вас слоновьи бедра или совсем нет груди.
— Жизнь научила меня не искать работу и друзей с помощью моей фигуры, — ответила Мэй. — Иначе от меня требуют то, чего я не могу дать.
— Мэй Уинн, — нараспев произнес Вилли. — Мне нравится это сочетание.
— Вот и хорошо. Я долго билась над ним.
— Так это не ваше имя?
— Извините, но разговор у нас какой-то странный. Почему вы допрашиваете меня?
— Извините.
— Я вам скажу, хотя обычно этого не делаю. Меня зовут Мария Минотти.
— О! — Вилли взглянул на официанта с подносом спагетти. — Так вы здесь, как дома.
— Несомненно.
Итальянское происхождение Мэй Уинн вызвало у Вилли сложные чувства: облегчение, радость и разочарование. Пропала таинственность. Певичка ночного клуба, исполняющая арию Моцарта и понимающая, о чем поет, казалась чудом, ибо в обществе, к которому причислял себя Вилли, знакомство с оперой являлось признаком благородного происхождения, для всех, кроме итальянцев. Итальянская певичка стояла гораздо ниже на ступенях социальной лестницы и теряла свою исключительность. Вилли знал, как вести себя с такими, как Мария Минотти. Обычная певичка, пусть даже и хорошенькая. Никаких серьезных намерений. Он понимал, что никогда не женится на итальянке. Они же бедные, грязные, вульгарные и католики.
Но это отнюдь не означало, что ему не удастся поразвлечься. Наоборот, заранее зная исход, он мог чувствовать себя гораздо уверенней.
Мэй Уинн пристально наблюдала за Вилли.
— О чем вы думаете?
— Только о вас.
— Вы действительно Виллис Севард Кейт?
— Да.
— И вы — отпрыск старинного, знатного рода?
— Самого старинного и самого знатного. Моя мать — из Севардов, Севардов с «Мэйфлауэра»[1]. Мой отец, правда, не так знаменит, его предки прибыли сюда лишь в 1795 году.
— О, пропустили революцию.
— И намного. Обычные иммигранты. Мой дед, однако, шагнул повыше, став главным хирургом в больнице, и вообще светилом в этой области.
— Ну, Принстон, — девушка рассмеялась, — вероятно, мы не подойдем друг другу. Раз уж мы заговорили об иммигрантах, мои родители приехали в Америку в 1920 году. У моего отца фруктовая лавка в Бронксе. Мать едва говорит по-английски.
Принесли пиццы, пышущие жаром лепешки с сыром и томатным соусом. Мэй вырезала треугольный кусок, скатала его кончиками пальцев, откусила.
— Мамина пицца гораздо лучше. А я, кстати, готовлю самую вкусную пиццу в мире.
— Вы пойдете за меня замуж?
— Нет, вашей матери это не понравится.
— Отлично, значит, мы понимаем друг друга. Позвольте тогда признаться, что с каждой минутой я все сильнее влюбляюсь в вас.
Лицо девушки внезапно затуманилось.
— Это запрещенный удар.
— Я не хотел вас обидеть.
— Сколько вам лет? — спросила Мэй.
— Двадцать два. А что?
— Вы кажетесь моложе.
— У меня детское лицо. Я думаю, что меня не пустят в кабину для голосования до семидесяти лет. А сколько вам?
— Я еще не голосую[2].
— Вы обручены, у вас есть ухажер или кто еще?
Мэй закашлялась.
— Ну?
— Давайте лучше поговорим о книгах. Вы же учились в Принстоне.
Они поговорили, не забывая о вине и пицце. От современных бестселлеров, о существовании которых Мэй хотя бы слышала, Вилли скоро перешел к своим любимым писателям восемнадцатого и девятнадцатого веков, и девушка совсем сникла.
— Диккенс! — благоговейно восклицал Вилли. — Будь у меня хоть капля решительности, я бы провел всю жизнь, изучая и комментируя творчество Диккенса. Он и Шекспир останутся, даже когда английский станет таким же мертвым языком, как и латынь. Вы знакомы с его произведениями?
— Я прочитала только «Рождественскую песнь»[3].
— О!
— Послушайте, я окончила только среднюю школу. В магазинчике дела идут плохо. А нужно покупать платья и чулки, да и есть тоже надо. Поэтому я пошла работать. Пару раз я бралась за Диккенса. Но он как-то не лезет в голову, когда проведешь весь день за прилавком.
— Когда-нибудь вы полюбите Диккенса.
— Надеюсь. Я думаю, что Диккенс особенно хорош в сочетании с десятью тысячами долларов в банке.
— У меня нет ни цента.
— Зато есть у вашей мамы. Это одно и то же.
Вилли откинулся на спинку сиденья и закурил.
— Действительно, любовь к искусству — удел праздных, но это не умаляет достоинств искусства. Древние греки…
— Не пора ли нам? Я должна порепетировать сегодня вечером, раз уж получила работу.
На улице лил дождь. Неоновые огни вывесок отбрасывали синие, зеленые, красные блики на мокрую мостовую. Мэй протянула руку.
— До свидания. Спасибо за пиццу.
— До свидания? Я отвезу вас домой на такси.
— Мой мальчик, такси до Хонивелл-авеню в Бронксе обойдется вам в пять долларов.
— У меня есть пять долларов.
— Нет, благодарю. Меня вполне устраивает подземка.
— Ну, давайте поедем на такси до станции.
— Такси! Такси! А для чего бог дал вам ноги? Проводите меня до Пятидесятой улицы.
Вилли вспомнил, как восхищали Джорджа Мередита прогулки под дождем, и перестал настаивать на такси. Певичка взяла его под руку. Шли они не спеша, капли дождя падали на их лица и скатывались на одежду. Тепло, идущее от ладони Мэй, растекалось по всему телу Вилли.
— Действительно, прогулки под дождем не лишены прелести, — изрек он.
Мэй искоса взглянула на него.
— Вы так не думали бы, если б шли один, Принстон.
— Еще бы. Это ваша первая работа?
— В Нью-Йорке, да. Я пою только четыре месяца. Много выступала в дешевых ресторанчиках в Нью-Джерси.
— И как принимали Моцарта в Нью-Джерси?
Мэй пожала плечами.
— Я обходилась без него. Там думают, что «Звездная пыль» такая же классика, как Бах.
— Кто написал английский текст? Вы сами?
— Мой агент, Марти Рубин.
— Слова ужасные.
— Напишите лучше.
— И напишу. — Они пересекли Бродвей. — Сегодня же.
— Это шутка. Я не смогу вам заплатить.
— Вы уже заплатили. Никогда в жизни Моцарт не доставлял мне такого наслаждения, как сегодня.
Мэй отпустила его руку.
— Не надо. Я не люблю лести. Я сыта ею по горло.
— Иногда, скажем, раз в неделю, я говорю правду.
Мэй посмотрела ему в глаза.
— Извините.
Они остановились у газетного киоска. Мимо сплошным потоком шли пешеходы.
— Благодарю вас за обед, — Мэй повернулась к Вилли. — До понедельника.
— А раньше мы не увидимся? Я позвоню. Какой у вас телефон?
— У меня нет телефона, — Вилли поморщился. Мэй Уинн таки принадлежала к самым низким слоям общества. — В крайнем случае можно звонить в кондитерскую, она в соседнем доме, и меня позовут.
— А если возникнет этот случай? Дайте мне телефон кондитерской.
— В другой раз, — она кокетливо улыбнулась. — До понедельника мы все равно не увидимся. Буду готовиться к выступлению. До свидания.
— Наверное, я наскучил вам разговорами о книгах, — Вилли пытался оттянуть расставание.
— Нет, вы меня развлекли, — помолчав, она протянула руку. — За сегодняшний день я узнала много интересного.
Мэй спустилась по ступенькам и затерялась в толпе. Вилли пошел в «Таити» с таким ощущением, будто родился заново. Нью-Йорк, с его яркими ресторанными вывесками и мчащимися такси, казался ему таким же прекрасным и загадочным, как Багдад.
В три часа ночи мать Вилли открыла глаза. Ей снилось, будто она в оперном театре. Прислушиваясь к звукам музыки, она вдруг поняла, что слышит ее наяву: любовная песня Керубино доносилась из комнаты Вилли. Она встала, накинула синее шелковое кимоно, прошла в комнату сына.
— Вилли, дорогой… Пластинки, в такой час?
Вилли сидел у проигрывателя с блокнотом и карандашом в руках. Виновато взглянув на мать, он нажал кнопку «стоп».
— Извини, мама. Не думал, что разбужу тебя.
— Что ты делаешь?
— Хочу украсть у Моцарта пару нот для нового номера.
— Какой нехороший мальчик, — она всмотрелась в лицо сына и решила, что возбуждение его вызвано творческим порывом. — Ты обычно ложишься спать, когда приходишь домой.
Вилли поднялся, положил блокнот на стул, зевнул.
— Я как раз подумал об этом. Устал. А Моцарт подождет до утра.
— Хочешь стакан молока? Мартина испекла изумительный шоколадный торт.
— Я уже съел кусок. Извини еще раз, что разбудил тебя. Спокойной ночи.
— Ты решил украсть прекрасный фрагмент. — Она подставила Вилли щеку для поцелуя.
— Лучше не придумаешь, — поддакнул Вилли, закрывая за ней дверь.
Мэй Уинн пела в «Таити» три недели. Ее Моцарта приняли хорошо. С каждым вечером она держалась на сцене все раскованнее, в движениях появилась плавность, исчезли лишние жесты. Марти Рубин, агент и учитель Мэй, приходил несколько раз в неделю послушать ее. После выступления они не меньше часа обсуждали его за столиком или в артистической. Тридцатипятилетний Марти, низенький, полный, в очках с очень толстыми стеклами без оправы, одевался по последней бродвейской моде, носил пиджаки с подложными плечами и широкие брюки, но предпочитал спокойные тона, серые или коричневые. Вилли несколько раз мимоходом говорил с ним. Он не сомневался, что Рубин — еврей, но не видел в этом ничего предосудительного. Вилли нравились евреи за их сердечность, юмор, деловую хватку. В то же время в пригороде, где он жил, дома евреям не продавали.
За исключением бесед с Рубином, все время между выступлениями Мэй проводила с Вилли. Обычно они сидели в артистической, курили и разговаривали. Говорил, в основном, Вилли, а Мэй слушала, ограничиваясь редкими репликами. Спустя несколько вечеров, Вилли уломал Мэй встретиться с ним днем. Он повез девушку в Музей современного искусства, но экскурсия завершилась провалом. В ужасе смотрела Мэй на шедевры Дали, Шагала, Челищева, а затем на нее напал безудержный смех. Более удачным стало посещение «Метрополитена». Ей очень понравились Ренуар и Эль Греко. Она заставила Вилли пойти туда еще раз. Тот оказался хорошим экскурсоводом.
— Неужели всему этому вас научили в колледже за четыре года? — спросила Мэй, когда Вилли познакомил ее с творческой карьерой Уистлера.
— Не совсем. Мама водит меня по музеям с шести лет. Она у меня меценат.
— О, — только и ответила Мэй.
Вилли скоро получил телефонный номер кондитерской в Бронксе, они перешли на ты и продолжали встречаться, после того как Мэй закончила выступления в «Таити». Шел апрель. Они гуляли по зазеленевшим паркам, обедали в дорогих ресторанах, целовались в такси. Вилли дарил ей фарфоровых кошечек, плюшевых медвежат и цветы, много цветов. Он сочинил несколько плохоньких сонетов. Мэй взяла их домой и перечитывала снова и снова, роняя на бумагу теплые слезы. Никто еще не писал ей стихов.
В самом конце апреля Вилли получил повестку из призывного пункта, приглашающую его на медицинский осмотр. Он вспомнил о том, что идет война, и, не откладывая, отправился на базу подготовки офицеров военно-морского флота. Его приняли в Училище подготовки резерва. Занятия начинались в декабре. Таким образом он выскользнул из когтей армии и получил длительную отсрочку.
Миссис Кейт, однако, восприняла его зачисление в училище как трагедию. Она метала громы и молнии в адрес волынщиков из Вашингтона, которые так затянули войну. Она все еще верила, что война закончится до того, как Вилли наденет форму, но у нее не раз холодело сердце при мысли о том, что ему придется-таки отправиться за океан. Советуясь с влиятельными друзьями, она всякий раз отмечала странную холодность в собеседнике, стоило ей заикнуться о тепленьком местечке в Штатах для Вилли. Она решила сделать все, чтобы последние месяцы свободы стали для Вилли лучшими в его жизни. Мэй Уинн занималась тем же, но без ведома миссис Кейт, вообще не подозревавшей о существовании девушки. Миссис Кейт заставила Вилли бросить работу и увезла его, вместе с согласным на все доктором, в Мексику. Вилли, которому скоро наскучили сомбреро, яркое солнце и оперенные змеи, вырубленные на разрушающихся пирамидах, тратил деньги на телефонные разговоры с кондитерской. Мэй ругала его за расточительность, но ее радостный голосок служил достойной наградой. Кейты вернулись в июле и сразу же поехали на Род-Айленд. С десяток раз Вилли вырывался в Нью-Йорк под надуманными предлогами. Осенью Марти Рубин организовал Мэй гастроли по ночным клубам Чикаго и Сент-Луиса. Она вернулась в ноябре, и Вилли провел с ней три счастливых недели. Он проявлял чудеса изворотливости, достойные отдельной книги коротких рассказов, придумывая объяснения частых отлучек из дому.
О женитьбе не было и речи. Иногда Вилли задумывался, а почему она не касается этой темы, но радовался тому, что их отношения не шли дальше страстных поцелуев. Он рассчитывал, что роман растянется еще на четыре месяца его пребывания в училище. А потом он уйдет в море — весьма удобный и самый безболезненный финал их любви. Ему импонировало изящество, с которым он вел интригу, выжимая из нее максимум развлечений при минимальных обязательствах. Он гордился тем, что не пытался соблазнить Мэй. Правильная линия поведения, решил он, заключалась в том, чтобы наслаждаться живостью и возбуждением, которые дарило общество девушки, не наживая себе неприятностей. Действительно, он выбрал достаточно правильный курс, но особой его заслуги в этом не было, потому что основывался он на трезвом подсознательном расчете: на его домогания Мэй могла ответить отказом.
3. Курсант Кейт
Второй день Вилли Кейта на флоте едва не стал его последним днем и на военной службе, и на земле.
Утром, в метро, когда он ехал на Бруклинскую военно-морскую базу, Кейт почувствовал, что синяя форма младшего матроса привлекает внимание. То обстоятельство, что ему предстояло проверить частоту пульса и степень искривления позвоночника, не портило удовольствия, которое доставляли взгляды стенографисток и учениц старших классов. Вилли собирал дань, положенную тем, кто штурмовал Соломоновы острова. В мирное время у него не было причин завидовать матросам из-за их формы, но теперь брюки клеш стали едва ли не самыми модными.
У ворот военно-морской базы Вилли остановился и сосчитал пульс. Восемьдесят шесть. Мысль о том, что простой арифметический счет мог лишить его флотского ореола, возмутила Вилли до глубины души. Он подождал несколько минут, пытаясь расслабиться и вновь приложил большой палец к запястью. Девяносто четыре. Часовой у ворот уже подозрительно посматривал на него. Вилли огляделся и направился к невзрачному зданию аптеки на углу. Я дюжину раз проходил медицинский осмотр в колледже, думал он, а несколько месяцев тому назад — на призывном пункте. И всегда у меня был пульс семьдесят два. А сейчас я волнуюсь. Но каким, интересно, будет пульс у адмирала, когда он увидит вражеский флот? Неужели семьдесят два? Мне нужно что-то принять, чтобы снять волнение и получить требуемый результат.
В аптеке он попросил двойную порцию брома, одну для совести, другую — для нервов. Успокоительное подействовало. Перед тем как зайти в приемную капитана Гримма, Вилли в последний раз пощупал пульс. Семьдесят пять. Он открыл дверь, не сомневаясь в успехе.
Первым делом ему бросился в глаза синий рукав с четырьмя золотыми нашивками. Рукав летал перед лицом толстой медсестры, сидевшей за столом. Капитан Гримм, седой и очень усталый, потрясал пачкой каких-то документов и жаловался на плохой учет морфия. Он повернулся к Вилли.
— Что вам, юноша?
Вилли протянул ему конверт. Капитан Гримм проглядел направление.
— О, Боже. Мисс Норрис, когда я должен быть в операционной?
— Через двадцать минут, сэр.
— Хорошо, Кейт, идите в комнату для осмотра. Я зайду к вам через пару минут.
— Есть, сэр. — Вилли прошел в указанную комнату, закрыл за собой белую дверь. В маленьком помещении было жарко, но он не решился открыть окно. Походил вдоль стен, читая надписи на бутылках в застекленных шкафах, поглядел в окно, выходящее на серые и скучные здания Бруклина, зевнул. Он ждал две минуты, пять, десять. Бром и жара разморили его. Вилли улегся на кушетку, решив, что отдых ему не повредит.
Когда он открыл глаза, часы показывали половину шестого. Забытый американским флотом, он проспал восемь часов. Ополоснув лицо над раковиной, пригладив волосы, Вилли вышел в приемную с видом мученика. У толстой медсестры отвисла челюсть.
— Святый Боже! Вы еще здесь?
— Никто не разрешал мне уходить.
— Но, мой Бог! — она вскочила. — Вы же здесь с… Почему вы никого не позвали? Подождите, — она прошла в кабинет и тут же вернулась с капитаном.
— Юноша, извините меня. Операции, совещания… Прошу ко мне в кабинет.
В уставленной книжными полками комнате он попросил Вилли раздеться до пояса, осмотрел его спину.
— Достаньте пальцами пола.
Вилли достал. Не без труда. В улыбке капитана Гримма сквозило сомнение. Он взял Вилли за руку. Тот чувствовал, что пульс у него частит.
— Доктор, у меня все в порядке, — воскликнул он.
— У нас строгие правила. — Капитан пододвинул к себе медицинскую карту Вилли. — Вы знаете, в этой войне потери на флоте больше, чем в армии.
— Я хочу быть моряком, — только произнеся эти слова, Вилли осознал, что они соответствуют действительности.
Доктор посмотрел на него, добродушно улыбнулся. И написал: «Легкое искривление позвоночника, в пределах нормы. Пульс нормальный. Дж. Гримм, главный врач, Бруклин». Он скомкал и бросил в корзинку направление, а остальные документы вернул Вилли.
— Не молчите, юноша. Подавайте голос, если попадаете в столь глупую ситуацию.
— Есть, сэр.
Капитан занялся лежащими на столе бумагами, и Вилли ушел. Ему подумалось, что его морская карьера состоялась лишь благодаря смущению доктора, продержавшего пациента восемь часов, но исход медосмотра не мог не радовать. Вернувшись в Ферналд-Холл, он отдал медицинскую карту младшему фармацевту медпункта. Лицо Уэрнера вытянулось, когда он прочитал заключение капитана Гримма. Правда, он выдавил из себя улыбку.
— Г-м-м. Значит, прошел. Превосходно.
— Увидимся в Токио, доктор, — улыбнулся на прощание Вилли.
В его комнате Кеггс и Кифер возились с ружьями. Еще одно ружье, с инвентарной биркой, лежало на койке Вилли.
— Ружья на флоте? — удивился он.
— Как видишь, — ответил Кифер. Он разложил на столе детали спускового механизма. Кеггс обреченно клацал затвором.
— Мы должны научиться разбирать и собирать его за две минуты, — простонал он. — К завтрашнему утру. Меня вышибут, это точно.
— Не суетись понапрасну, — подбодрил его Кифер. — Дай-ка мне эту игрушку, и я покажу тебе, что надо делать. Черт бы побрал эту пружину.
Южанин терпеливо объяснил соседям по комнате особенности «Спрингфилда». Кеггс оказался понятливым учеником. Его длинные, костлявые пальцы усвоили основную тонкость, заключающуюся в установке тугой пружины в затвор при сборке. Он просиял, несколько раз собрав и разобрав ружье. Вилли тщетно пытался последовать его примеру.
— Лучше б меня отчислили из-за кривого позвоночника. Это более почетная причина. Завтра меня вышибут с флота. Залезай на место, проклятая пружина… — Ружье он держал в руках впервые в жизни.
— Упрись тыльной частью затвора в живот, — поучал Кифер. — А теперь сжимай пружину обеими руками.
Вилли так и сделал. Пружина поддалась. Ее торец зашел в опорное кольцо.
— Получилось! Спасибо, Ролло… — В этот момент пружина, еще не севшая на место, выскользнула из его пальцев и вылетела из затвора прямиком в раскрытое окно.
Кифер и Кеггс в ужасе уставились на Вилли.
— Это плохо, да? — промямлил тот.
— Ружье выдано тебе, парень, так что… — южанин подошел к окну.
— Я сбегаю вниз, — предложил Вилли.
— Во время самостоятельной подготовки? Двенадцать штрафных баллов, — покачал головой Кеггс.
— Идите сюда, — подозвал их Кифер. Пружина лежала в канавке дождевого стока на карнизе под окном. Такой карниз был только между десятым и девятым этажами.
— Я ее не достану.
— Надо, парень.
Кеггс выглянул в окно.
— Конечно, не достанешь. Только свалишься.
— И я о том же, — Вилли не был сорвиголовой. Он и в горы-то ходил без особой охоты и обязательно в большой компании. Он ненавидел высоту и ненужный риск.
— Послушай, парень, ты хочешь остаться на флоте? Полезай туда. Или ты хочешь, чтобы это сделал я?
Вилли вылез на карниз, уцепившись за раму. В темноте стонал ветер. Далеко-далеко внизу перемигивался огнями Бродвей. Карниз, казалось, уходил у него из-под ног. Он протянул руку, выдохнул: «Еще пару футов».
— Будь у нас веревка… — Кифер помолчал. — Значит, так. Один из нас вылезает на карниз вместе с тобой. И держится за окно. Ты держишься за него.
— Давайте покончим с этим, — озабоченно вмешался Кеггс. — Если его заметят, отчислят нас всех. — Он вылез на карниз, взял Вилли за руку. — Давай. — Вилли отцепился от окна, шагнул вниз по карнизу, наклонился, поднял пружину, сунул в карман.
Энсин Экрс мог бы найти более удобное время для обхода десятого этажа, он он выбрал именно этот момент.
— Смирно! — гаркнул он, входя в комнату. — Что тут происходит, черт побери!
Кеггс в испуге выпустил руку Вилли, но тот успел ухватиться за его колени. Курсанты едва не свалились вниз, но жажда жизни оказалась у Кеггса сильнее страха перед энсинами. Он перевалился через подоконник и упал на пол, втянув за собой Вилли. Энсин Экрс на мгновение лишился дара речи. Вилли поднялся и достал из кармана пружину.
— Я… она была на карнизе…
— Как она туда попала? — рявкнул Экрс.
— Улетела…
Кровь бросилась в лицо Экрсу, словно его обозвали рогоносцем.
— Улетела? Послушайте, вы…
— Я собирал ружье. И она улетела, — торопливо добавил Вилли.
Экрс оглядел юношей. Ужас Кеггса, испуг Вилли, напряженное молчание Кифера не могли быть фальшивыми. Похоже, Вилли не врал. Экрс вспомнил, что два месяца тому назад сам был курсантом.
— Вам следует дать по пятнадцать штрафных баллов, — пробурчал он. — Считайте, я вас предупредил… Можете продолжать. — И он вышел из комнаты.
— Можно подумать, что какая-то высшая сила не хочет, чтобы я служил на флоте, — вздохнул Вилли.
— Забудь об этом, приятель. Полоса неудач кончится, — глубокомысленно заметил Кифер.
В подготовку к экзаменам они вложили все. У каждого из обитателей комнаты 1013 были свои сильные стороны. Кеггс хорошо разбирался в навигации и конструкциях силовых установок. Его карты и рисунки котлов не имели равных, и он охотно помогал Киферу и Вилли. С теорией у него было похуже, и он вставал за два часа до общей побудки, чтобы выкроить дополнительное время для занятий. Его лицо осунулось, глубоко запавшие глаза горели, как две свечи, но он не провалил ни одного зачета.
Кифер часто получал неуды и выплывал лишь по среднему баллу. Его коньком стал внешний лоск. Вилли не мог решить, врожденный ли это дар, или приобретенный, но в училище не было более аккуратного матроса, чем Кифер. Его койка, книги содержались в идеальном порядке. Всегда выглаженная форма, начищенные ботинки, выправка не остались незамеченными начальником училища. Кифера назначили командиром батальона курсантов.
Вилли Кейт стал непререкаемым авторитетом десятого этажа в вопросах корабельного вооружения. Откровенно говоря, он ничего в этом не понимал, но так случилось, что уже в первую неделю им пришлось писать жуткую контрольную по вооружению, целью которой, этого и не скрывали, являлся отсев слабаков. Естественно, все зубрили как проклятые. И Вилли тоже, но одна страница никак не давалась ему. Речь там шла о подшипнике без трения. Кифер и Кеггс сдались и пошли дальше. Вилли прочел эту страницу семнадцать раз, затем дважды вслух и уже смирился с тем, что все старания напрасны, но неожиданно для себя заметил, что целые предложения отложились у него в памяти. Еще через полчаса он зазубрил всю страницу, слово в слово. И конечно же, основным вопросом экзаменационного билета стал «Механизм действия подшипника без трения». Вилли без труда перенес на бумагу весь текст, хотя разбирался в нем не больше, чем в каком-нибудь философском трактате, написанном на хинди. Естественно, его работа оказалась лучшей в училище.
— Младший матрос Кейт, — объявил на построении энсин Экрс, — вам объявляется благодарность командования за блестящую контрольную работу по курсу «Вооружение». Только вы смогли внятно объяснить, что такое подшипник без трения.
Репутацию следовало поддерживать, к каждой контрольной приходилось готовить ответы на десятки глупых вопросов, так что со временем Вилли мог охарактеризовать любую деталь корабельных орудий, понятия не имея, что означали его слова.
Последнее не слишком волновало его, так как незадолго до экзаменов он получил наглядный урок флотской педагогики. Как-то вечером Вилли прочел в учебнике «Подводная война», выпущенном в 1935 году, следующее: «Подводные лодки из-за малого радиуса действия более всего пригодны для защиты побережья». В это время наци каждую неделю топили несколько американских транспортов у мыса Гаттерас, в четырех тысячах миль от побережья Германии. Хохотнув, Вилли не преминул показать это место в учебнике Киферу и Кеггсу. Не так уж часто удавалось им поймать флот на ошибке. А наутро, на уроке тактики энсин Брэйн вызвал Вилли.
— Кейт.
— Да, сэр.
— Какие задачи могут выполнять подводные лодки с наибольшей эффективностью и почему?
В руке преподаватель держал раскрытый томик «Подводной войны» выпуска 1935 года. Преждевременно полысевший, всегда насупленный, чрезмерно суровый, двадцатипятилетний энсин был инструктором по строевой подготовке и в глаза не видел настоящей подводной лодки. Но читать он умел.
Вилли замялся.
— Ну, Кейт?
— Сэр, вы спрашиваете о сегодняшнем положении вещей или о том, как было в 1935 году?
— Я задаю вопрос сегодня, а не в 1935 году, — нахмурился Брэйн.
— Немцы топят немало судов около мыса Гаттерас, — запустил Вилли пробный шар.
— Это мне известно. Но у нас не обзор текущих событий, а семинар по тактике. Вы приготовили урок?
— Да, сэр.
— Отвечайте на вопрос.
Вилли мгновенно оценил ситуацию. Едва ли его могли спросить еще раз до экзаменов.
— Подводные лодки, из-за малого радиуса действия, наиболее всего подходят для защиты побережья.
— Правильно, — энсин Брэйн поставил Вилли «отлично». — Зачем вы только тянули время.
Так что Вилли зубрил и зубрил. Наступил судный день: и комната 1013 сдала экзамены в полном составе. Колтен из 1012 и Костер из 1014 вновь отправились на призывные участки. Колтен, сын влиятельного вашингтонского адвоката, не утруждал себя занятиями и нарушал распорядок дня. Вилли куда больше сожалел о неудаче Костера, добродушного, изнеженного юноши, которого воспитывали тетки — старые девы. И очень расстроился, когда, заглянув в 1014, увидел пустую койку. Много позже Вилли узнал, что Костер погиб при высадке в Салерно.
Теперь они стали курсантами, военными моряками, получив синюю форму, белую офицерскую фуражку и, самое главное, свободу по субботам, с полудня до полуночи. Судный день пришелся на пятницу. Они не покидали стен училища три недели. Вилли позвонил Мэй Уинн и попросил встретить его у дверей Ферналд-Холла в одну минуту первого. Мэй приехала на такси, прекрасная и удивительная, и когда она страстно приникла к Вилли, тому привиделась собственная свадьба со всеми вытекающими последствиями. Он еще целовал Мэй, когда с сожалением отказался от этих мыслей по прежним причинам. Они поехали в «Луиджи», и Вилли, опьяненный красотой девушки и вином, которого не пробовал три недели, съел две пиццы.
— Мэй, — он взглянул на часы, — я должен тебя покинуть.
— О? Разве ты не свободен до полуночи?
— Мне надо заехать домой.
— Конечно, — свет померк в глазах Мэй.
— На полчаса, максимум на час. Сходи в кино. Или на дневной спектакль. Мы можем встретиться… — он вновь посмотрел на часы, — в половине шестого.
Мэй кивнула.
— Гляди, — он достал из кармана деньги. — Сто двадцать долларов. Сегодня погуляем на славу.
— Стипендия?
— Двадцать из них.
— А еще сто?
Вилли как-то сник.
— От мамы.
— Я сомневаюсь, что она одобрит такие расходы, — Мэй не сводила с него глаз. — Она знает о моем существовании, Вилли?
Тот покачал головой.
— Ты у нас очень предусмотрительный. За этим невинным личиком прячется большой хитрец, — протянув руку, она погладила Вилли по щеке.
— Где мы встретимся? — Вилли тяжело поднялся, его желудок переполняли тесто, сыр, помидоры, вино.
— Где хочешь.
— «Сторк Клаб»?
Мэй кивнула. Они расстались у дверей ресторана. В поезде Вилли заснул, но открыл глаза перед самым Манхассетом.
4. Трудности курсанта Кейта
В Манхассете Кейты жили в большом, с двенадцатью комнатами, доме, построенном в голландском колониальном стиле, с белыми колоннами, высокой крышей и множеством окон. Дом стоял на холме, окруженный двумя акрами лужков, елей, кленов и дубов. Родственники миссис Кейт подарили ей этот дом на свадьбу, а ежегодный доход с ценных бумаг банка Род-Айленда позволял содержать его в идеальном порядке.
По кленовой аллее он подошел к парадной двери. В гостиной его ждали. Мать обняла Вилли. Родственники и знакомые, подняв бокалы, приветствовали героя войны. Лучший фарфор и серебро стояли на обеденном столе, в камине потрескивали поленья.
— Пора, Мартина, — крикнула миссис Кейт, — давайте бифштексы… Мы устроим тебе пир, Вилли. Все, что ты любишь… Устрицы, луковый суп, бифштекс, картофельное пюре, кофе по-баварски. Ты же умираешь от голода, не так ли?
— Я готов съесть целую лошадь, — ответил Вилли. Героизм может проявляться по-разному. Вилли сел за стол и начал есть.
— Не сильно ты и проголодался, — вздохнула миссис Кейт, видя, как ее сын давится бифштексом.
— Так вкусно, что я хочу насладиться каждым куском, — ответил Вилли.
С бифштексом он справился, но, когда перед ним поставили большую чашку кофе по-баварски, природа взяла свое. Вилли побледнел, отвернулся, быстро закурил.
— Мама, я больше не могу.
— Дорогой, ты же совсем ничего не съел. Мы все знаем, что у матросов зверский аппетит. Пожалуйста, выпей кофе.
Отец Вилли внимательно наблюдал за ним.
— Может, ты перекусил перед тем, как приехать домой, Вилли?
— Чуть-чуть, папа, только заморил червячка.
Миссис Кейт разрешила ему вернуться в гостиную, где пылал другой камин. Здесь наш курсант оказался в центре внимания, делясь секретами подготовки морских офицеров и анализируя ход боевых действий на всех фронтах. Три недели он не читал газет, поэтому имел весьма смутное представление о том, что происходит. Но импровизировал на ходу, и ему внимали, как оракулу.
Только в гостиной Вилли заметил, что отец хромает и ходит, опираясь на трость. Какое-то время спустя доктор Кейт прервал вечер вопросов и ответов.
— Хочу воспользоваться отцовским правом и увести от вас сына-моряка, чтобы поговорить с ним наедине.
Он взял Вилли под руку, и они пошли в библиотеку с отделанными красным деревом стенами и полками, уставленными книгами в кожаных переплетах. Окна выходили в сад. На клумбах кое-где лежал снег.
— Ну, Вилли, как тебе служба? — спросил доктор Кейт, закрывая за собой дверь.
— Нормально, папа. Я справляюсь. Что у тебя с ногой?
— Ничего особенного. Нарывает палец.
— Болит?
— Есть немного.
Вилли удивленно глянул на отца. Впервые тот на что-то пожаловался.
— Но ты обращался к врачу?
— Да, конечно. Сделать ничего нельзя. Со временем все заживет. — Взгляды отца и сына встретились. — Я не стал бы уводить тебя от компании, — доктор Кейт, хромая, отошел к окну, — но мы никогда не говорили друг с другом, не так ли? Я ведь не возражал, чтобы твоим воспитанием занималась мать. А теперь ты уходишь на войну.
Вилли не знал, что и ответить. Он чувствовал, отец хочет сказать ему что-то важное, но никак не решит, с чего начать.
— Сам я не был за океаном, Вилли, в первую войну. Может, тебе тоже повезет.
— От судьбы не уйдешь, — улыбнулся Вилли. — Флот тратит на меня немало времени и средств. Если я пройду хорошую подготовку, надо плыть за моря.
Доктор Кейт разгладил усы.
— Ты меняешься. Что тому причиной? Военная служба?
— Боюсь, я все тот же воображала.
— Тебе не пришлось играть на пианино?
— Забыл, как оно выглядит.
— Вилли, — его отец помолчал, — ты познакомился с девушкой?
Пораженный столь прямым вопросом, Вилли не смог солгать.
— Да, папа.
— Хорошей девушкой?
— Изумительной.
— Ты хочешь жениться на ней?
— Нет.
— Почему?
— Ну… она не из нашего круга.
— Не спеши с выводами, Вилли. Привези ее сюда, познакомь с нами.
Перед мысленным взором Вилли возникла маленькая фруктовая лавка в Бронксе, где он однажды побывал. Толстуха, мать Мэй, в бесформенном черном платье. Ссохшийся отец в грязном фартуке, потерявший половину зубов. Его встретили там очень тепло. Лавка сменилась новым образом: миссис Минотти и его мать пожимают друг другу руки. Вилли тряхнул головой.
— Видишь ли, я чуть было не женился на медицинской сестре, — продолжил отец. — Но я не жалею. Мы с твоей матерью жили хорошо… Ну, они, наверное, уже беспокоятся, не случилось ли чего с нами. — Однако он не двинулся к двери.
— Папа, ты хочешь сказать мне что-то еще?
Доктор Кейт помялся.
— Думаю, мы еще успеем поговорить.
— Почему бы тебе не приехать ко мне в училище? Там довольно интересно.
— У меня мало свободного времени.
— Я знаю.
— Пожалуй, я приеду. — Доктор Кейт положил руку на плечо сыну. — Не думай, что это время пройдет для тебя зря, Вилли. Я говорю про службу на флоте.
— Конечно, нет, если я вернусь целым и невредимым. Война может пойти мне на пользу.
— Может. Ну, вернемся к гостям.
Вилли взглянул на часы. Несмотря на протесты миссис Кейт, он попрощался с гостями. Она проводила сына до дверей.
— Когда я увижу тебя снова, дорогой? — спросила она, когда Вилли затянул пояс на синем плаще.
— В следующую субботу, мама, если я чего-нибудь не натворю.
— О, нет. Я приеду к тебе раньше.
Двадцать минут седьмого Вилли влетел в «Сторк Клаб». Снимая в гардеробе плащ, он заметил Мэй. Желание извиниться за опоздание сошло на нет. Она сидела за столиком с Марти Рубином, ее агентом. «И что делает здесь этот еврей?» — недовольно подумал Вилли. Поздоровался он с ними довольно холодно.
— Поздравляю с зачислением в училище. Мэй рассказывала мне о вас, — улыбнулся агент. — Я завидую вашей форме.
Вилли перевел взгляд со своего синего кителя с золотыми пуговицами на однобортный серый пиджак Рубина, слишком свободный по меркам Манхассета и Принстона. Лысоватый, близорукий, толстый агент казался живой карикатурой на штатского человека.
— А я завидую вашему костюму, — с мягкой иронией ответил он и выбрал стул напротив Мэй, так что Рубин оказался между ним и девушкой.
Рубин подозвал официанта.
— Шотландское, — заказал он себе. — А что вы будете пить?
— Двойное шотландское, — ответил Вилли.
— Святый Боже, — Мэй пристально посмотрела на него.
— Мужской напиток для морского офицера, — Рубин поднял полупустой бокал. — Допиваю и ухожу. Мы в ваше отсутствие поговорили о делах.
— Не торопитесь, — остановил его Вилли. — Пообедайте с нами. Извини, что опоздал, Мэй.
— Марти не дал мне скучать. Ничего страшного, — ответила девушка.
— Благодарю, — улыбнулся агент. — Я знаю, когда надо уйти со сцены, — он допил содержимое бокала и встал. — Желаю хорошо повеселиться. Между прочим, ваш обед оплачен.
— Это уже ни к чему, — запротестовал Вилли.
— Я переговорил с Френком, — Рубин кивнул в сторону старшего официанта. — Не позволяй моряку доставать бумажник, Мэй. Они его обсчитают. Ну, счастливо оставаться.
Вилли счел необходимым встать и пожать Рубину руку.
— Мой вклад в победу американского оружия. — И Рубин, чуть косолапя, вышел из зала.
— Как это мило со стороны Марти, — заметила Мэй. — Я об этом не знала.
— Очень мило. И чуть вульгарно. — Вилли отпил из бокала. — Я не люблю, когда мне оказывают непрошенные услуги.
— Иди ты к черту, — фыркнула Мэй. — Марти Рубин — мой лучший друг в этом мире, не исключая и тебя.
— Я в этом не сомневаюсь. Вы неразлучны.
— Его присутствие напоминает мне, что есть еще настоящие мужчины, которые не считают, что девушки предназначены только для того, чтобы их лапать…
— Извини, что я проявил себя таким чудовищем, найдя тебя привлекательной. Возможно, твоему другу нравятся более высокие.
Мэй, помня о своем малом росте, всегда ходила на очень высоких каблуках. На секунду от ярости у нее перехватило дыхание, а затем она набросилась на Вилли.
— Как ты посмел говорить с ним в подобном тоне?
— Я ему не грубил. Наоборот, пригласил к обеду…
— Точно так же приглашают собаку лечь у стула.
— Я хотел побыть с тобой вдвоем, потому что люблю тебя, и мы не виделись три недели.
— Три недели и сегодняшний день.
— Совершенно верно.
— Плюс еще один час.
— Я извинился за опоздание.
— Конечно, мне следовало сидеть этот час одной, как какой-нибудь шлюшке, которая ждет, пока ее подцепят.
— Мэй, я рад, что он составил тебе компанию. Я сожалею о том, что мне пришлось уехать. Теперь мы вместе. Давай начнем новый отсчет времени, — он взял Мэй за руку, но та тут же вырвалась.
— Похоже, ты не любишь евреев. И итальянцев тоже. У них много общего.
— Ты действительно хочешь поссориться.
— Да!
— По какому поводу? Надеюсь, не из-за Марти Рубина?
— Нет. Из-за нас. — Пальцы Мэй сжались в кулачки.
У Вилли защемило сердце, такой прекрасной казалась она ему в сером платье, с темно-рыжими волосами, падающими на плечи.
— А может, мы сначала пообедаем?
— Я не хочу есть.
— Слава Богу. Мне тоже кусок в горло не лезет. Пойдем-ка в «Таити». Пропустим по стаканчику, а потом начнем ссориться.
— Почему там? Если ты думаешь, что я сохранила сентиментальные воспоминания о том заведении, ты ошибаешься.
— Туда придут мои соседи по комнате…
— Хорошо. Мне все равно.
Но когда они приехали в «Таити», гардеробщица, и мистер Деннис, и музыканты окружили Вилли, восторгаясь его формой и подтрунивая над его романом с Мэй. Пожар ссоры угас. Надувшись, они сидели за столиком, изредка поднося к губам бокалы. А зал заполнялся шумной толпой, главным образом офицерами армии и флота и их девушками. Около десяти часов из сигаретного дыма вынырнул Роланд Кифер с всклокоченными волосами, мятым воротничком, налитыми кровью глазами. На его руке висела толстая блондинка лет тридцати пяти, в розовом сатиновом платье. Черты ее лица едва проступали под густо наложенной косметикой.
— Привет, Вилли! Привет, дружище! Как сегодня дела с боевой пружиной? — Весело хохотнув, он оглядел Мэй. Вилли поднялся и представил его. Кифер поздоровался с девушкой подчеркнуто галантно, словно разом протрезвел.
— Слушай, а ты знаешь, что отмочил старина Кеггс? — лицо Кифера расползлось в улыбке. — Пошел на концерт. Клянусь, это правда. Ему дали пригласительный билет в офицерском клубе. Он хотел, чтобы я составил ему компанию. Я ответил: «Как бы не так». — Он ущипнул блондинку за руку. — Мы устроим концерт, правда, красотка?
— Не охальничай, — ответила блондинка. — Почему ты не знакомишь меня со своими друзьями?
— Это Тутси Уивер, старики. Тутси, этот парень учился в Принстоне.
— Добрый вечер, — улыбнулась блондинка.
— Ну, еще увидимся, — и Кифер потащил Тутси к бару. — Нам надо выпить.
— Не забудь, — крикнул вслед Вилли, — пять штрафных баллов за каждую минуту опоздания после полуночи.
— Парень, я могу определять время без всяких часов, — ответил Кифер. — Счастливо оставаться.
— Какой странный вкус у Кифера. — Вилли сел.
— Возможно, он думает то же самое о тебе, — возразила Мэй. — Закажи мне еще коктейль.
А тем временем на эстраде комиков сменила певичка, затем артисты в забавных костюмах разыграли смешную сценку. После них на эстраду поднялся ведущий развлекательной программы.
— Дорогие друзья, сегодня среди нас две знаменитости, мастерством которых наши постоянные посетители наслаждались прошлым мартом. Мэй Уинн, прекрасная певица, недавно с успехом выступавшая в Криптон-Рум, и Вилли Кейт, который теперь с оружием в руках защищает нашу страну. — Он посмотрел на столик, за которым сидели Мэй и Вилли, и хлопнул в ладоши. Розовый луч прожектора осветил их. Неохотно они поднялись. Раздались громкие аплодисменты. — Может, мы попросим нашу очаровательную пару выступить перед нами. Они очень подходят друг другу, не так ли, друзья?
— Нет, нет, — пробормотал Вилли, Мэй покачала головой; но аплодисменты грозили перейти в овацию.
— Моцарт! — крикнула гардеробщица и остальные подхватили: «Моцарт! Моцарт!» — даже не зная, о чем идет речь. Отступать было некуда. Они пошли к пианино.
Мэй пела изумительно. Сладкая грусть слышалась в ее голосе. Шум стих, нотки прощения и сожаления об ушедшей любви прорывались сквозь сигаретный дым и пары алкоголя, трогали душу всех мужчин, которым вскоре предстояло покинуть дом и отправиться на войну. Трогали даже тех, кто предусмотрительно позаботился о том, чтобы никуда не уезжать, и теперь начинал стыдиться своей предусмотрительности. Тутси Уивер у стойки бара вытирала глаза надушенным платочком.
Мэй запнулась на последних словах. Гром аплодисментов заглушил пианино. Девушка поспешила к столику, даже не поклонившись. На эстраде появилась джаз-группа из трех музыкантов, танцевальную площадку заполнили пары.
— Впервые мне так хлопали, — прошептала Мэй.
— Ты пела божественно, — ответил Вилли.
— А теперь можно и поссориться. — Мэй осушила бокал. — Я больше не хочу тебя видеть, Вилли.
— Я тебе не верю.
— Не звони мне в кондитерскую. Я не подойду к телефону.
— Почему? Почему?
— Поставим вопрос по-другому. Ты женишься на мне?
Вилли крепко сжал губы и уставился на свой бокал. Оглушающе громко играл трубач. Танцующие иногда задевали их столик.
— Пойми меня правильно, Вилли. Такого я от тебя и не ждала. Это моя вина. Ты честно рассказал мне о своей семье. А я допустила ошибку. Забыла, что для тебя я всего лишь Тутси Уивер.
— Послушай, Мэй.
— О, конечно, не такая толстая, помоложе, поинтереснее… Ты пригласил бы кого-нибудь из нас домой, познакомил бы со своей матерью?
— Мэй, мы же еще дети… Через три месяца я уйду в море…
— Я знаю. Ты — прелесть, Вилли. Надеюсь, когда-нибудь ты найдешь себе чудесную девушку. А я не хочу быть Тутси еще три месяца. Даже еще один вечер. Даже еще одну минуту, — она встала, ее глаза наполнились слезами. — И пусть никто не скажет, что ты получил из-за меня штрафные баллы. Пошли.
Они сели в такси и слились в страстном поцелуе. Раньше они так не целовались. То было не удовольствие, но пытка, прекратить которую не хотел ни один из них. Такси остановилось у входа в Ферналд-Холл. Часы на руке Вилли показывали одиннадцать двадцать пять.
— Поезжайте дальше, — сдавленным голосом попросил Вилли.
— Куда, мистер?
— Все равно. Вдоль Риверсайд Драйв и обратно. Но мы должны вернуться сюда к полуночи.
— Хорошо, мистер.
Водитель завел мотор и опустил матовую панель, отделяющую его от пассажиров. Такси тронулось с места. Поцелуи сменились нежными словами. Мэй прижала голову Вилли к груди и поглаживала его волосы.
— Иногда я думаю, что нравлюсь тебе…
— Я не знаю, почему бог создает таких бесхарактерных людей, как Вилли Кейт…
— Ты знаешь, что говорит Марти Рубин?
— К черту Марти Рубина.
— Ты сердишься на него, Вилли, но он — твой друг.
Вилли поднял голову.
— Мы поссорились только из-за него.
— Я спросила Марти, как мне быть.
— И он сказал: «Выкинь его из головы».
— Нет. Он сказал, что ты, по его мнению, действительно любишь меня.
— Да здравствует Марти.
— Он предположил, что твоя мать отнесется ко мне более благожелательно, если я поступлю в колледж.
Вилли как громом поразило. Дело начинало принимать серьезный оборот.
— Я могу поступить в Хантер, занятия там начинаются с февраля. Хотя ты и считаешь меня необразованной, школу я закончила с хорошими оценками. Мне даже полагалась стипендия. Марти говорит, что организует мне разовые выступления в Нью-Йорке и пригородах, так что от голода я не умру. И петь я буду только по вечерам.
— А ты сможешь вернуться к учебе?
— Силы воли мне хватит.
Вилли видел, что это правда. Она уже не хотела быть подружкой для развлечений, она бросала вызов его матери в борьбе за него. В несколько минут все изменилось. Голова у Вилли пошла кругом.
— Скажу тебе честно, Мэй. Моей матери безразлично, будешь ты учиться или нет.
— А тебе?
Вилли заглянул ей в глаза, дрогнул, отвернулся.
— Не волнуйся, дорогой, — с внезапной сухостью продолжила Мэй. — Я предсказала Марти твой ответ. Я тебя не виню. Нет. Скажи водителю, чтобы он отвез тебя в училище. Уже поздно.
Но когда такси остановилось у Ферналд-Холла и Вилли надо было вылезти из машины и оставить Мэй навсегда, он не смог этого сделать. Без трех минут двенадцать он разразился пылкой речью, пытаясь вернуть утраченные позиции. А к училищу стекались курсанты, кто твердо держась на ногах, кто заметно пошатываясь. Некоторые целовались с девушками прямо на ступеньках. Суть мольбы Вилли сводилась к следующему: он и Мэй должны жить сегодняшним днем, собирать те розы, до которых могут дотянуться, пить тот нектар, что стоит под рукой, потому что мертвые не возвращаются, а юность уходит без следа.
Говорил он ровно три минуты. Пары на ступеньках расстались. Поток курсантов иссяк. Но Вилли, осознавая, что начался отсчет штрафных очков, не мог не дождаться ответа Мэй. Как он надеялся, короткого и благосклонного.
— Послушай, дорогой Вилли, в последний раз, потому что между нами все кончено. Я — бедная девушка из Бронкса, и у меня полно забот. Я не хочу добавлять к ним бессмысленное романтическое увлечение. У меня отец и мать с лавкой, не приносящей дохода. Один мой брат в армии, а другой — бездельник, от которого можно ждать одних неприятностей. Я ничего не хочу, кроме как заработать немного денег и спокойной жизни. Мне хватило глупости влюбиться в тебя, не знаю, как я на это пошла, наверное, потому, что ты еще больший дурак, чем я. Эмоциональное развитие у тебя, как у пятнадцатилетнего подростка, и ты похож на кролика, когда у тебя на затылке торчат волосы. Наверное, я слишком увлеклась современной литературой. Даю слово, что теперь буду иметь дело только с теми, кто бросил учиться после школы, и… — она запнулась и раздраженно добавила: — Почему ты все время смотришь на часы?
— Я набираю штрафные баллы.
— Убирайся… убирайся из моей жизни. Я не хочу тебя видеть! — разбушевалась Мэй. — Должно быть, Бог дал мне тебя в наказание за то, что я не хожу к мессе. Убирайся!
— Я люблю тебя, Мэй. — Вилли открыл дверцу.
— Сгинь, — она вытолкнула его из кабины и захлопнула дверцу.
Вилли влетел в Ферналд-Холл. Гигантские часы над лестницей улыбались ему четырьмя минутами первого. А под часами расхаживал энсин Брэйн.
— А, если не ошибаюсь, курсант Кейт?
— Да, сэр. — Вилли вытянулся в струнку.
— По списку вы значитесь опоздавшим из увольнения. Единственный в Ферналд-Холле, курсант Кейт. Я надеялся, что это ошибка. — Его плотоядная улыбка говорила об обратном. Он весь светился от удовольствия.
— Извините, сэр. Дело в том…
— Дело, курсант Кейт? Дело? Единственное, относящееся к происшедшему дело состоит в том, курсант Кейт, что у вас теперь двадцать штрафных баллов, больше, чем у кого бы то ни было в Ферналде, курсант Кейт. Что вы думаете об этом деле, курсант Кейт?
— Я сожалею об этом, сэр.
— Сожалеете. Благодарю вас, курсант Кейт, что поставили меня в известность о вашем сожалении. Я-то по своей глупости вообразил, что вы рады двадцати штрафным баллам, курсант Кейт. Но, возможно, вы привыкли к такой глупости. Вы, возможно, думаете, что мы все глупцы. А может, вы думаете, что глупы и правила, принятые в этом училище? Или что они писаны не для вас, и вы имеете право нарушать то, что является законом для простых смертных? Так о чем вы думаете на самом деле, курсант Кейт?
Курсант, несший вахту на шканцах, уголком глаза следил за диалогом, гадая, найдет ли Вилли разгадку этого ребуса. Но тому хватило ума молчать, уставившись в стену над головой энсина Брэйна.
— Пятьдесят штрафных баллов означают исключение из училища, курсант Кейт, — промурлыкал инструктор строевой подготовки.
— Я знаю, сэр.
— Вы создали хороший задел, курсант Кейт.
— Больше этого не повторится, сэр.
— Сражения выигрывают по часам, курсант Кейт. Атака всегда начинается в назначенное время, а не на четыре минуты позже. Четырехминутная задержка может привести к гибели четырех тысяч человек. Весь флот может затонуть за четыре минуты, курсант Кейт. — Энсин Брэйн выдержал многозначительную паузу. — Можете идти, курсант Кейт.
— Благодарю вас, сэр.
Вилли отдал честь и пошел на десятый этаж пешком. Лифт выключался ровно в полночь.
5. Место службы — «Кайн»
Следующий день, воскресенье, к радости курсантов выдался ясным и солнечным. По желанию командующего Третьим военно-морским районом в этот день проводился смотр-парад будущих морских офицеров. Другие отделения училища, Джонсон-Холл и Джон Джэй-Холл, вместе с курсантами из Ферналда формировали колонну в две с половиной тысячи человек. После завтрака курсанты надели синюю парадную форму и выстроились в вестибюле, с ружьями, в крагах, с портупеями. Их осматривали один за другим, словно каждый курсант собирался пообедать с адмиралом, а не пройти мимо него в одной из шеренг. Штрафные баллы начислялись за пятно на воротничке, недостаточно блестящие ботинки, излишне длинные волосы. Касание руки энсина Брэйна шеи курсанта означало, что тот получал пять штрафных баллов, о чем шедший следом писарь делал пометку в журнале. Рука Брэйна коснулась и Вилли. С двадцатью пятью баллами он вырвался далеко вперед. Ближайший преследователь набрал всего семь.
Оркестр из шестидесяти курсантов играл бравурные марши, уповая на громкость, а не на гармонию, развевались знамена, примкнутые штыки сверкали на солнце, когда шеренги курсантов двинулись на южный плац. На трибунах за проволочным заграждением собрались сотни людей: родители, подружки, прохожие, студенты колледжей, дети. Репертуар оркестра быстро иссяк, и они пошли по второму кругу, начав с «Якорь поднят»[4]. Когорты Джонсона, Джон Джэя и Ферналда выстроились на плацу. Бессчетные шеренги белых, с золотой кокардой фуражек, сверкающих штыков, обтянутых в синее плеч, суровых юных лиц. Порознь они были испуганными мальчишками, стремящимися не привлекать внимания, но их общность создавала ощущение таящейся в них грозной силы. «ОТДАТЬ ЧЕСТЬ!» — громыхнули развешанные по столбам репродукторы. Две с половиной тысячи рук взметнулись к фуражкам. Адмирал вышел на плац, с сигаретой, в сопровождении офицеров, державшихся на расстоянии, соответствующем числу нашивок на их рукавах. Энсин Брэйн вышагивал позади колонны, тоже курил, но затоптал сигарету, едва адмирал бросил свою.
Небольшого роста, плотный, седоволосый, он коротко и энергично приветствовал курсантов. Затем начался парад. После недельной подготовки батальоны, чеканя шаг в такт музыке, проходили перед трибуной, поворачивались, перестраивались. Зрители хлопали в ладоши, подбадривали их криками. Подростки маршировали за оградой, подражая курсантам. Адмирал с улыбкой поглядывал на юношей, заиграли улыбки и на доселе суровых лицах инструкторов. Кинокамеры, установленные в кузовах грузовиков по четырем углам плаца, снимали парад для истории.
Вилли четко выполнял все команды, а из головы не выходили мысли о Мэй и штрафных баллах. Его не испугало присутствие адмирала, он твердо решил не допускать никаких ошибок. Марши и торжественное шествие колонн будоражили его, он гордился участием в этом могучем действе. И поклялся самому себе, что станет лучшим курсантом Ферналда.
Музыка смолкла. Бой барабанов возвестил о том, что парад подходит к концу. Курсантам осталось лишь разойтись по корпусам. Оркестр в последний раз заиграл «Якорь поднят». Батальон Вилли направлялся к проволочному ограждению, готовясь к повороту перед уходом с плаца. Вилли поднял глаза и встретился взглядом с Мэй Уинн. Та приникла к ограждению, в черном, отделанном мехом пальто. Она помахала рукой и улыбнулась.
— Я буду с тобой. Твоя взяла! — крикнула Мэй.
— Левое плечо вперед — шагом марш! — гаркнул Роланд Кифер.
В то же мгновение командир батальона Джонсон-Холла, проходящего мимо них, крикнул: «Правое плечо вперед — шагом марш!»
Вилли, не отрывая взгляда от Мэй, словно пораженный громом, выполнил не тот приказ и пошел в противоположную от своего батальона сторону. Мгновением позже его отрезала от своих накатывающаяся колонна Джонсон-Холла. Вилли остановился, поняв, что остался один. Стрекочущие неподалеку кинокамеры, казалось, смотрели только на него.
Он огляделся и, когда последний ряд курсантов Джонсон-Холла прошел мимо него, увидел свой батальон, уходящий в дальний конец плаца. Он мог вернуться в строй лишь пробежав сто ярдов на глазах у адмирала. Но и стоять он не мог. Зрители уже показывали на него пальцем. В отчаянии Вилли нырнул в шеренгу курсантов Джон Джэй-Холла, направляющуюся к своему корпусу, на противоположную относительно Ферналда сторону плаца.
— Какого черта тебе здесь нужно? Проваливай! — прошипел курсант, идущий сзади. Вилли влез в цепочку самых высоких курсантов Джон Джэя, образовав впадину в ровном ряду фуражек. Но деваться ему было некуда. — Выметайся отсюда, маленькая обезьяна, а не то получишь пинка!
Но курсанты уже миновали ворота. Вилли обернулся.
— Послушай, приятель, я и так иду ко дну. Я оторвался от своего батальона. Ты хочешь, чтобы меня вышибли?
Курсант промолчал. Они вошли в Джон Джэй-Холл. С криками и смехом курсанты разошлись по лестницам. Вилли остался в вестибюле. Выждав пятнадцать минут, он набрался смелости и пошел к единственной, оставшейся незапертой двери, охраняемой часовым.
— Стой! Кто идет!
Вилли отдал честь часовому, широкоплечему курсанту с желтой повязкой на рукаве. В нескольких футах от двери за столом сидел энсин и проверял контрольные работы.
— Курсант Виллис Севард Кейт, из Ферналда, по официальному делу.
— Какому именно?
— Розыск потерянной инвентаризационной карточки на ружье.
Часовой проглядел висящий рядом с ним список.
— Вы здесь не записаны, Кейт.
— Я пришел сразу же после парада. Извините.
— Покажите пропуск.
Ловушка захлопнулась. Вилли проклял флотскую скрупулезность. Он достал бумажник и показал часовому фотографию Мэй Уинн, улыбающуюся и машущую рукой с карусельной лошадки.
— Все из-за нее, дружище, — прошептал он. — От вас зависит, отчислят меня или нет.
Глаза часового изумленно раскрылись. Стрельнув взглядом на энсина, он отдал честь.
— Проходите, Кейт.
— Есть, сэр. — Вилли отдал честь и вырвался на солнечный свет сквозь единственную брешь, которую не могли закрыть никакие уставы: солидарность замордованных нижних чинов.
В Ферналд он мог попасть тремя путями: через плац, у всех на виду, по улицам, где его мог остановить патруль, и по усыпанной гравием дорожке вдоль плаца, проходящей мимо библиотеки. Вилли выбрал дорожку и скоро оказался среди курсантов Ферналда, собиравших складные стулья, на которых сидела адмиральская свита во время парада. Он подумал, а не смешаться ли ему с ними, но они были в рабочих робах и бросали на него испуганные взгляды, значения которых Вилли не понял. И поспешил дальше. Дорожка вела прямо в Ферналд.
— Курсант Кейт, если не ошибаюсь?
Вилли в ужасе обернулся. Энсин Брэйн, скрытый гранитной колонной у входа в библиотеку, сидел на складном желтом стуле и курил. Затем бросил сигарету на землю, растоптал носком и встал.
— Объясните, курсант Кейт, почему вы находитесь вне вашей комнаты, одеты не по форме и болтаетесь по территории во время занятий?
Сердце Вилли упало.
— Мне нечего сказать, сэр.
— «Нечего сказать, сэр». Прекрасный ответ, курсант Кейт. Абсолютно ясный, но совершенно неприемлемый. — Энсин Брэйн улыбался, как изголодавшийся путник, увидевший куриную ножку. — Курсант Ауэрбах, возьмите командование на себя.
— Есть, сэр.
— А вы пойдете со мной, курсант Кейт.
— Есть, сэр.
В сопровождении энсина Брэйна Вилли без помех вошел в Ферналд-Холл. Они направились к столу дежурного офицера, энсина Экрса. Курсант, стоящий на шканцах, неодобрительно взглянул на Вилли. Слух о штрафных баллах последнего уже разошелся по училищу. А тут новое, ужасное прегрешение. Такое курсанты не хотели видеть и в страшном сне.
— Святая корова, — поднимаясь, воскликнул энсин Экрс. — Неужели опять Кейт?
— Он самый, — кивнул энсин Брэйн. — Наш эталон воинской выучки. Одет не по форме, находился вне училища без увольнительной, использовал время для самоподготовки не по назначению. Объяснений нет.
— Это конец, — выдохнул Экрс.
— Несомненно. Мне его жаль, но не заметить Кейта я не мог.
— Разумеется, — Экрс с любопытством и не без жалости оглядел Вилли. — Вам не нравится морская служба, Кейт?
— Очень нравится, сэр. Просто мне не везет, сэр.
Экрс приподнял фуражку, почесал затылок, с сомнением посмотрел на Брэйна.
— А может, дадим ему пинка, чтобы он разом взлетел на десятый этаж?
— Дежурный офицер — вы, — Брэйн поджал губы. — Два десятка курсантов уже знают об этом. И, по-моему, начальник курса видел его из окна.
Экрс поправил фуражку, вздохнул.
— Да, деваться некуда, Кейт. Пошли.
У двери в кабинет начальника курса они остановились.
— Так что же случилось, Кейт? — тихо спросил Экрс.
В дружеском тоне растворилось различие в званиях двух молодых людей. Вилли внезапно охватило ощущение, что он находится в Зазеркалье. Он же здоров, по-прежнему сияет солнце, в десятке ярдов от Ферналда, на Бродвее, переплет, в который он угодил, сошел бы за шутку. Но он, к несчастью, находился внутри, в Ферналде. Опутанный опереточными законами, он нарушил некоторые из них, и теперь его ждало опереточное наказание. Но этот фарс оказывал непосредственное влияние на реальный мир. То есть вместо того, чтобы, облачившись в синее, пересечь Тихий океан, он, уже в коричневой форме, мог отправиться на другую сторону Атлантического океана. И это обстоятельство не могло не волновать Вилли.
— Какая разница? Благодарю за сочувствие, Экрс.
Энсин понял состояние Вилли.
— Мертон — великодушный человек, — подбодрил он Кейта. — Скажите ему правду. У вас есть шанс. — И он постучал.
Коммандер Мертон, маленького роста, с круглой головой, коротко стриженными волосами и красным лицом, сидел за столом лицом к двери. На столе булькала кофеварка.
— Да, Экрс?
— Сэр… опять курсант Кейт.
Коммандер сурово глянул на Вилли.
— Святой Боже. Что теперь?
Экрс перечислил прегрешения Вилли. Мертон кивнул, отпустил энсина, закрыл дверь и нажал клавишу переговорного устройства.
— Прошу меня не беспокоить до особого указания.
— Есть, сэр, — ответили из приемной.
Коммандер налил чашку кофе.
— Хотите кофе, Кейт?
— Нет, благодарю вас, сэр. — У Вилли подгибались колени.
— Я думаю, вам лучше выпить кофе. Сливки, сахар?
— Без всего, сэр.
— Садитесь.
— Благодарю вас, сэр. — Вежливость испугала Вилли куда больше ярости. В кофе ему привиделся последний ужин приговоренного к смерти.
Коммандер Мертон не спеша пил ароматный напиток. Он был офицером запаса, в мирное время работал в страховой компании, обожал корабли и краткосрочные учебные сборы. Жена часто упрекала его в том, что он тратит на флот слишком много времени. Но война подтвердила его дальновидность. Мертона взяли на действительную службу, и теперь вся семья гордилась тремя нашивками на его рукаве.
— Кейт, — прервал он затянувшееся молчание, — вы ставите меня в неловкое положение. Мне хочется извиниться перед вами за законы военно-морского флота. Сумма штрафных баллов за ваши три новых проступка вкупе с двадцатью пятью баллами, полученными ранее, дает мне право отчислить вас из училища.
— Я знаю, сэр.
— Если только, — коммандер вновь отпил кофе, — вас не побудила к этому экстраординарная, из ряда вон выходящая причина, Кейт. Так что у вас произошло?
Терять было нечего. И Вилли рассказал о ссоре с Мэй Уинн и ее внезапном появлении у ограды. Мертон слушал внимательно. Когда Вилли замолчал, он сложил вместе подушечки пальцев и задумался.
— То есть вы хотите сказать, что из-за девушки временно утратили контроль над собой?
— Да, сэр. Но виноват в этом только я.
— Не вы ли, — продолжил коммандер, — написали прекрасную работу по теме «Подшипник без трения»?
— Я, сэр.
— Это очень сложный вопрос, придуманный для того, чтобы оставить в училище самых лучших. Военно-морской флот, Кейт, не может позволить себе отчислять таких способных курсантов. Вы подвели нас, Кейт.
Взбодрившийся было Вилли снова сник.
— Допустим, я дам вам в сумме сорок восемь штрафных баллов и лишу увольнений до выпуска из училища. Вы сможете закончить его?
— Я хотел бы попытаться, сэр!
— Любое нарушение приведет к исключению: плохо почищенная обувь, длинные волосы, незаправленная койка. Вы будете жить, положив голову на плаху. И так до получения диплома: мне приходилось отчислять курсантов, уже примерявших форму энсина. Три месяца вы не сможете провести вечер с вашей девушкой, Мэй Уинн. Вы согласны на такие условия?
— Да, сэр.
— Почему?
Тут задумался Вилли. Действительно, почему? Перевод в армию не сулил ничего плохого. Наоборот, свободы там было больше.
— Пока мне удавалось все, за что брался, сэр. Правда, я никогда не ставил перед собой высоких целей. Я хочу проверить себя.
— Очень хорошо, встать.
Вилли вскочил, замер. Он вновь вернулся на военную службу.
— Двадцать три штрафных балла и лишение увольнений до окончания обучения, — отрывисто бросил Мертон.
— Благодарю вас, сэр!
— Идите.
Вилли решительно вышел из кабинета. Он чувствовал себя в долгу перед коммандером Мертоном. Соседи по комнате не стали докучать ему расспросами. И он с жаром набросился на учебники.
В тот же вечер Вилли написал длинное письмо Мэй Уинн. Он обещал, что, выйдя из училища, первым делом разыщет ее, если она захочет встретиться с ним. О женитьбе он умолчал. На следующее утро Вилли встал вместе с Кеггсом, за два часа до побудки, и вгрызся в вооружение, тактику, навигацию, обеспечение связи.
Каждый день, от пяти до пяти тридцати у курсантов было свободное время, когда они могли встретиться с родителями и девушками в вестибюле или погулять перед подъездом. Вилли намеревался отдать эти полчаса учебе, но спустился вниз за сигаретами. К своему удивлению, он увидел отца, который, закрыв глаза, сидел в уголке на кожаной кушетке. Его трость лежала на коленях.
— Добрый день, папа!
Доктор Кейт открыл глаза, сердечно поздоровался с сыном.
— А где мама?
— На собрании учредителей в музее. Несколько пациентов рассердились на меня за то, что я отменил прием, Вилли, но я приехал.
— Спасибо, папа. Как твой палец?
— По-прежнему… Слушай, это неплохой корабль, Ферналд…
— Давай пройдемся. Я тебе все покажу.
— Нет. Лучше посидим и поговорим. Что тут у вас такое?
Вилли рассказал о назначении алфавитных флагов, свисающих с потолка, назвал элементы массивного якоря, стоящего в углу, объяснил принцип действия пятидюймовки, украшавшей середину вестибюля. Доктор Кейт улыбался и кивал.
— Ты быстро учишься.
— Это всего лишь слова, папа. Боюсь, на корабле я растеряюсь.
— Только поначалу. Как идут дела?
Вилли помялся. В общем-то, он обрадовался случаю поделиться своими неурядицами с отцом, а не с матерью. Он не знал, как та воспримет происшедшее с ним. А так они могли поговорить как мужчина с мужчиной. Он коротко обрисовал ситуацию, лишь мельком упомянув Мэй. Доктор Кейт раскурил сигару, не отрывая глаз от лица сына, словно оно говорило ему больше, чем слова.
— Тяжелое у тебя положение.
— Довольно-таки.
— Ты думаешь, что выплывешь?
— Если у меня сильная воля, то да. Я всегда думал, что упорства мне не занимать. Теперь я не уверен, так ли это. И мне даже интересно.
— Ты действительно хочешь стать морским офицером?
— Думаю, что да. Я, конечно, не считаю себя новым Джоном Пол Джонсом[5], но мне не хотелось бы вылететь отсюда по собственной глупости.
— Мама говорила тебе о дяде Ллойде?
— А что с ним?
— Его партнер получил сейчас звание полковника. В армейской службе информации. Ллойд уверен, что они могут перевести тебя из училища и добиться того, чтобы ты стал армейским офицером. Твоя мать сейчас хлопочет об этом.
— Я ничего не знаю.
— Все выяснится в конце недели. Мама в своем репертуаре. Хочет довести дело до конца и преподнести тебе на блюдечке.
Вилли глянул в окно. Курсанты гуляли на солнышке перед зданием училища.
— Смогу ли я получить офицерское звание в армии, если меня отчислят?
— Я думаю, это не важно. Даже ускорит дело.
— У меня есть к тебе просьба, папа.
— Да?
— Скажи маме, как можно мягче, чтобы она ни о чем не просила дядю Ллойда.
— Не стоит спешить.
— Я так хочу, папа.
— Пусть это останется резервным вариантом.
— Нет, не нужно.
— А если тебя отчислят на следующей неделе? Грязный воротничок, и ты за воротами, Вилли.
— Если меня отчислят, я буду воевать матросом. — Об этом он еще не думал, но слова сами сорвались с языка.
Бухнул гонг. Доктор Кейт огляделся. Другие посетители двинулись к двери. Он тяжело поднялся, опираясь на трость. Вилли даже испугался.
— Что-то ты не в очень хорошей форме.
— Я живу, — рассмеялся доктор. Он взял Вилли за руку, но не оперся на нее, а просто держал, пока они шли к выходу. — Ну, прощаюсь с узником Ферналда. Я постараюсь подготовить твою мать к этому известию.
— Она сможет приезжать сюда, я буду рад ее видеть.
— Не могу не отметить, что твоя преданность флоту удивляет меня.
— Дело не в преданности. Если хочешь знать, многое из того, что я учу, кажется мне белибердой. Правила, жаргон — это же смешно. Я в ужасе от мысли о том, что люди проводят всю жизнь в этом нереальном мире. Раньше я думал, что этим отличается армия, но теперь убедился, что флот ничем не лучше. Мне все равно. Я выбрал флот. И увижу эту глупую войну с борта корабля.
— Тебе нужны деньги?
Вилли печально рассмеялся.
— Сигареты здесь дешевы. Без налога на табак.
— До свидания, Вилли. — Доктор Кейт задержал руку Вилли в своей чуть дольше, чем следовало. — Многое из того, что ты сказал о флоте, скорее всего, правда. Но я хотел бы стать одним из твоих соседей по комнате.
Вилли улыбнулся.
— Я был бы рад такому соседу. Но ты принесешь больше пользы в Манхассете.
— Я приучаю себя к этой мысли. До свидания.
Глядя на удаляющуюся прихрамывающую фигуру, Вилли думал о том, что до войны ему следовало чаще общаться с отцом.
В последующие недели Мэй часто приходила к нему, веселая и полная раскаяния. Тактично выяснив, когда должна приехать мать Вилли, она в эти дни не показывалась. Дважды Вилли видел, как она входила в Ферналд, когда он разговаривал с матерью, и тут же исчезала, махнув рукой на прощание. В феврале ее визиты стали реже, она поступила в Хантер-Колледж и иногда занималась во второй половине дня. Но она пропускала лекции, чтобы увидеться с ним. Вилли смущало ее возвращение к учебе, но Мэй лишь смеялась над ним.
— Не волнуйся, дорогой, с прошлым покончено. Я делаю это не ради тебя, но по своей воле. Благодаря тебе я решила, что не должна оставаться на всю жизнь необразованной канарейкой.
Вилли стремился к тому, чтобы укрепить свое шаткое положение высокими оценками и постепенно выдвинулся в лучшие ученики. Сначала он вознамерился стать первым на курсе, но скоро понял, что это ему не по силам. Курсант Тобит, с высоким лбом, размеренной, спокойной речью, впитывающий знания, как губка, далеко обошел всех остальных. Следом за ним еще три выдающихся ума. Вилли не мог конкурировать с их фотографической памятью. Он с этим смирился и перестал страдать, получая не самые высокие оценки. В итоге Вилли не опускался ниже двадцать третьего места и не поднимался выше восемнадцатого.
Его неравная борьба с судьбой получила известность. Курсанты и даже энсины любили рассказывать своим подружкам о несчастном бедолаге с сорока восемью штрафными баллами. Огласка сослужила Вилли добрую службу. Ни один энсин, даже педантичный Брэйн, не хотел взять на себя роль палача. Однажды Экрс зашел в комнату во время самоподготовки и увидел, что Вилли спит, уронив голову на стол. Это нарушение оценивалось в восемь штрафных баллов. Вилли дрожал весь день, но Экрс взял грех на душу.
Миссис Кейт пришла в ярость, узнав о случившемся, и искренне жалела сына. Несколько раз она пыталась уговорить его принять предложение дяди Ллойда и уйти в армию, но в конце концов сдалась, увидев, что Вилли близок к победе и безмерно этому рад.
В последние недели. Вилли несколько сдал, отчасти от усталости, отчасти, убедившись в том, что худшее уже позади. Когда вывесили окончательные оценки, за четыре дня до выпуска из училища, он откатился на тридцать первое место.
В тот же день на доске объявлений появился сенсационный документ: перечень видов служб, открытых для выпускников Ферналда. Когда курсанты разошлись по комнатам после утренних занятий, они нашли на койках незаполненные бланки. От каждого требовалось перечислить три наиболее предпочтительных вида службы и обоснование первого выбора.
Никто не знал, как скажутся эти ответы на фактическом решении командования. Ходили слухи, что, четко обосновав свой выбор, можно получить соответствующее назначение. Говорили также, что это ничего не значащая бумажка. Пессимисты утверждали, что она предназначена лишь для того, чтобы выявить тех, кто хочет избежать излишнего риска, и сунуть их в самое пекло. Некоторые советовали соглашаться на самое опасное дело, другие — выразить сокровенное желание. К таким, как Вилли, владеющим слогом, обращались с просьбой написать аргументированное обоснование выбора. Бывший журналист по фамилии Мак Качион заработал кругленькую сумму, беря с каждого по пять долларов.
Кифер сразу же выбрал штабную службу на Тихом океане, сказав: «Это для меня. Буду лежать на Гавайях в окружении медсестричек, да изредка бегать к адмиралу с депешей». Две оставшиеся строки он оставил незаполненными. Кеггс маялся над пустым листком более часа, прежде чем решился взяться за ручку. Его первым выбором стала служба обезвреживания мин, всеобщий кошмар, которого не решился указать в бланке ни один курсант. Во второй строке он написал «Подводные лодки», в третьей, маленькими буквами, «Береговая охрана, Атлантический океан», куда и хотел попасть.
Вилли при заполнении бланка преследовал только одну цель: не уезжать от Мэй. Поэтому в первую строку он внес «Штабную службу, Атлантический океан», резонно предположив, что в этом случае останется на Восточном побережье, а может и в Нью-Йорке. Далее он написал «Большие корабли, Атлантический океан» (большие корабли много времени проводили в порту) и, наконец, «Подводные лодки, Тихий океан», показывая свою бесшабашность. На десятом этаже многие последовали примеру Вилли, посчитав, что смелость лучше всего выказывать в третьем пункте. Заполняя бланк, Вилли полагал, что постиг тайны кадровой политики военно-морского ведомства. Сначала он хотел попроситься в училище офицеров связи с пятимесячным курсом обучения в Аннаполисе. Его окончил брат Кифера, Том. Но Вилли казалось, что в прямой просьбе, да еще связанной с чуть ли не полугодичным пребыванием на берегу, ему откажут. Тома Кифера отправили в Аннаполис после того, как он выразил желание служить на авианосце. Узнав об этом, Вилли решил не упоминать об училище связистов.
За день до окончания учебы во время самоподготовки курсанты десятого этажа дремали над книгами, так как знали, что все отметки выставлены и на большее рассчитывать не приходится. «Приказы о назначении», — внезапно выкрикнули в коридоре. Курсанты сгрудились у дверей. Дежурный старшина нес кипу конвертов. Подойдя к 1013, он сунул два из них в руку Кифера и двинулся дальше.
— Эй, — остановил его Кифер, — нас же трое.
Старшина просмотрел всю стопку.
— Ничего нет. Наверное, приказ на Кейта еще не подписан. Там готовят новую порцию.
Кифер разорвал свой конверт и пустился в пляс.
— Попал! Попал! Штаб, Тихий океан, клянусь богом!
Вилли поздравил его, хлопнув по спине. Но Кифер уже повернулся к Кеггсу.
— Эдди, что с тобой?
Кеггс привалился к стене, дрожа как осиновый лист. Его конверт лежал на столе.
— Что ты вытянул, Эдди? — озабоченно спросил Вилли.
— Не знаю. Я… я не могу его вскрыть, — он смотрел на конверт, как на гранату с выдернутой чекой.
Кифер хмыкнул.
— Хочешь, я вскрою его?
— Пожалуйста.
Южанин не заставил просить себя дважды.
— О боже, — пробормотал он. Кеггс упал на койку, лицом к стене, застонал.
— Что там? — прошептал Вилли.
— Явиться в Сан-Франциско для направления на ЭМТ-21 — корабль ВМС США «Моултон».
Кеггс сел.
— Корабль? Корабль? Не обезвреживание мин? Корабль?
— Корабль, — кивнул Кифер. — Но что такое ЭМТ?
— Какая разница. Корабль! — Кеггс вновь повалился на койку, на этот раз задрав руки и ноги, плача и смеясь одновременно.
Кифер снял с полки альбом «Корабли ВМС, 1942 г.».
— ЭМТ… ЭМТ… Клянусь богом, такого корабля нет… Погодите… Ага… ЭМТ, страница 63.
На нужной странице они увидели довольно странного вида трехтрубный корабль. Кифер прочитал вслух.
— ЭМТ — эсминец-минный тральщик. Эсминец, постройки первой мировой войны, приспособленный для скоростного траления мин.
— О Боже, — выдохнул Кеггс. — Мины. Мины. — Он рухнул на стул.
— Это гораздо лучше, чем обезвреживание мин, — успокоил его Кифер. — Траление — ерунда.
Вилли понимал, что это не так. Они не раз говорили о тралении и решили, что хорошего в этом мало. Он жалел Кеггса. К ним заглядывали соседи по этажу. Большинство курсантов получили то, что просили. Те, кто написал все честно, радовались, остальные — злились. Вилли расстроился, узнав, что в училище связистов попали все желающие, даже указавшие его в последней строчке. Он упустил свой шанс. Но его устраивал и «Штаб, Атлантический океан».
В проеме двери возник дежурный старшина.
— Вот ваш конверт, Кейт. Только что принесли.
В мгновение ока Вилли разорвал его, выхватил лист бумаги, глянул на третий абзац.
«Явиться в Сан-Франциско для направления на ЭМТ-22 — КОРАБЛЬ ВМС США „КАЙН“».