обиды, и боль неумолимыми ударами принялась перековывать его душу на человеческий лад. Он не знал, откуда это взялось и за что ему такие мучения. И в конце концов у него в сердце осталась безграничная нежность, стремление заботиться о слабых, нести помощь и делиться чувствами.
Музыка утихла, и кукла лежала с закрытыми глазами, но с играющей на губах едва заметной полуулыбкой.
– Спи спокойно, барышня! – растрогался парень и осторожно, словно ребенка, взял ее на руки.
Он уложил куклу в свою постель, прикрыл периной и встал на стражу с охотничьим ножом в руке. Временами, прислушиваясь к ее дыханию, он беспокоился, что она лежит тихая, холодная и словно мертвая, кукла внушала ему растущую тревогу и какое-то суеверное почтение. Она казалась Немому живым существом, он только долго не мог понять, почему она так непохожа на тех, кого он видел в усадьбе, и вдруг наконец его осенило.
«Зачарованная! Не иначе как зачарованная!» – размышлял парень, вспоминая рассказы, которые слушал в усадебной кухне зимними вечерами – о заколдованных принцессах, рыцарях и людях, превращенных в деревья и животных.
– Зачарованная! Только бы найти это волшебное слово, произнести его – и она тут же оживет, – лихорадочно бормотал он, представляя себе, как разрушит чары и приведет ее к королю-отцу, который отдаст ему девушку в жены, и будет Немой ходить в золоте и серебре, и будет господином похлеще своего барина. Так мечтая, парень заснул. Сквозь сон он что-то кричал и даже сбросил ботинки, которые вдруг стали жечь ему ноги, а на рассвете вскочил с постели.
– Зачарованная! Хоть бы найти это слово! – беспокоился он, вглядываясь в лицо спящей.
Над стадами раздался какой-то крик, который повторялся все громче и сильнее.
– Журавли! Журавли! – звучали голоса будто бы со всех сторон земли.
Так и было: с каждой минутой доносившееся с запада курлыканье становилось все пронзительнее, а затем огромные журавлиные стаи, описывая круги, стали спускаться все ниже. Какое-то время они кружились над стадами и, направив стрелы своих косяков на восток, взвились в синеву и поплыли, отмечая свой небесный путь жалобными голосами.
Все стада торжественно и сосредоточенно двинулись за ними.
Волна шириной в несколько миль пошла с диким шумом через поля и леса, через города и деревни, оставляя после себя лишь вытоптанные пустоши, тишину и смерть.
Край вокруг становился все более гористым и сухим; высокие, еще далекие горные пики, играющие на солнце своими снегами, исчезли – их заслонили холмы, поросшие лесами, полными глубоких долин и оврагов, так что лишь журавлиный крик, будто неумолкающая песнь облаков, вел их через лабиринты полутемных лесов и ослепляющих вершин.
Немой, повесив ботинки на шею жеребца, в одно из голенищ посадил свою «зачарованную принцессу», так что издалека каза-лось, что она стоит на коне. Псы радостно лаяли, завидев ее улыбающееся лицо, а птицы с щебетом садились на ее вытянутые ручки. Парень ревниво отгонял всех, охраняя куклу как зеницу ока. Он оберегал ее от зноя и в жаркий полдень прикрывал ее голову зелеными веточками. А ночами, во время отдыха, когда никто не видел, на коленях таинственно шептал ей что-то на ухо, с трепетом ожидая ответа.
«Хоть бы найти это слово, – постоянно мучился Немой. – Хоть бы ее расколдовать – и я сразу оставил бы это быдло. Ведь я человек! – убеждался он, глядя на море голов своих попутчиков. Он чувствовал себя среди животных все более чужим и совершенно другим. Парень сердился на них за бунт против людей, не признавал его причин, а цель считал безумной. – В ярме или на свободе – быдло остается быдлом», – сурово думал Немой, но теперь он начал испытывать неизвестное ему раньше сочувствие к животным, сносившим многочисленные страдания.
Дорога становилась все тяжелее и утомительнее. Стояла ужасная жара; солнце жгло немилосердно от восхода до самого заката, не было ни малейшего дуновения ветра, воздух превратился в жидкий страшный огонь, земля обжигала, горные речки едва серебрились тут и там узкими водными полосками. Долины были залиты обжигающим кипятком. В лесах сожженные мхи и травы не приносили прохлады, деревья не давали тени. Все меньше было возделываемых полей, все реже встречались деревни, а пропитание становилось все скуднее. Были дни, когда его не хватало на всех. Десятки тысяч голов укладывались на отдых голодными и смертельно уставшими. А ночи стояли все такие же жаркие и напитанные неугасимым зноем, покрытое звездами небо висело над землей словно райский сад, распускающийся серебристыми цветами, но земля превращалась в ад, не давая ни покоя, ни сна. Высохшие от жажды глотки дышали страданием. Голод скручивал внутренности. Тысячи безжизненно валились на землю. В темноте раздавались пока еще тихие жалобы, ропот и стоны. Но вера в будущее была сильнее жизненных потребностей, даже сильнее смерти. И как только на рассвете волки провыли подъем, а из-под облаков начали доноситься звуки журавлиной песни, они отправились в дальнейший путь, неутомимые, непоколебимые, не оглядываясь на тех, кто своими костями все чаще отмечал дорогу, на тех, кого без числа уносили голод, измождение, болезни и какие-то жестокие неведомые враги. Они двигались окутанные дорожной пылью, будто серым тяжелым облаком, клубящимся низко над землей и, как перед бурей, издающим рев, ржание и топот.
Спустя долгие дни непрерывного путешествия они оказались на каком-то необозримом плоскогорье. Заснеженные, вечно далекие горные вершины вновь показались во всем своем величии. Они возвышались на фоне неба, будто алтарь страшного божества, скрытого в облаках. Звери приветствовали горы ревом всеобщего восторга. В их мечтах замаячил конец всех страданий, а их разгоряченные глаза уже видели за этими величественными горами свободу и счастье. Радость и вера укрепили сердца и наполнили их страстной надеждой. Стихли жалобы. Повеяли холодные ветры, и дни стали прохладнее, а большая река с глубокими берегами была полна чистой студеной воды. Пугала лишь степь, раскинувшаяся вокруг, словно необъятный стол с разбросанными тут и там грудами выветренных скал, островками деревьев и зарослями тернистых кустов. Ржавую потрескавшуюся землю покрывала трава, напоминающая старый всклоченный лишайник, и низкий кровавый мох. Какие-то неизвестные животные пугливо пробирались мимо, а холодными ночами от долгожданного сладкого сна путешественников отрывал глухой страшный рев, похожий на подземный рокот. Этого рева боялись волки, и псы прятались от него среди коров. Но никто из животных больше не видел человека, даже птицы, кружащие высоко над землей. И ни следа поселений, ни дорог, ни запаха дыма. Их окружал совершенно новый, страшный своей чуждостью мир.
Пришел голод, рядом уже не было заготовленных людьми запасов, звери были вынуждены питаться жесткой, словно щетина, травой и колючими, горькими как полынь растениями.
– Здесь нет лугов! Нет картошки! Нет зерна! Нет клевера! – застонали стада.
Безграничное удивление рождало в них беспокойный страх. Они ничего не понимали. Животные были уверены, что повсюду их ждут неисчерпаемые запасы и лишь человек из подлости запрещает ими воспользоваться. Куда же подевались полные амбары? Где картофельные поля? Где зерно? Где обильные пастбища? Что с ними стало?
Люди теперь ничего не запрещают, ведь их нет! И нет запасов! Внутри стад закипали глухие терзающие чувства, которые не находили себе выхода перед лицом этих страшных фактов.
И Рекс метался, не понимая этого, а Немой язвительно бормотал:
– У вас есть свобода – зачем вам пища? Если люди не посеют – вы не пожрете. А они справятся и без вас. Никто в этом не признается, но все хотели бы вернуться к полному корыту. Лишь волки себе брюхо отрастили, но и они сыты этим счастьем по горло!
– Хоть бы мы все до одного передохли с голоду, никто под ярмо добровольно не вернется.
– Скоро передохнете. И я с вами, – грустно добавил парень.
– Дикие стаи справляются и без человеческой помощи, справимся и мы. А о возвращении молчи, иначе я прикажу тебя растоптать. К тому же мы уже совсем близко.
– Ты точно знаешь, ты ж среди этого быдла прям царь зверей, но аисты мне донесли…
Пес больше не хотел его слушать и, рявкнув на жеребца, помчался к реке, где стада расположились на отдых, щипая скудную колючую траву. Все глубже беспокоило его это затягивающееся путешествие. Шел день за днем, а проклятая бесплодная степь казалась бесконечной. Не раз он выбегал далеко вперед и, забравшись на какую-нибудь груду скал, пытался разглядеть край этой равнины. Но все напрасно – везде, насколько хватало глаз, простиралась необозримая пустота, будто ржавый саван, покрытый кое-где скудной растительностью и камнями, а над ней висело пустое сероватое безоблачное небо. Лишь огромная цепь снежных вершин скрывала горизонт. На их дороге виднелись обломки скал, напоминающие осколки далеких планет, играющие призрачным светом вечных льдов. Пес отступал перед таким пейзажем в необъяснимом страхе.
Однажды ночью он догнал и принялся расспрашивать журавлей, пролетавших над землей всегда на пару часов раньше, чем по ней проходили стада.
– Далеко! Далеко! Далеко! – пропели они ему в ответ.
Рекс вернулся к своим и стал слоняться между ними. Стада отдыхали на обрывистом берегу реки. Светила полная луна. Звери тихо лежали в полудреме, лишь то тут, то там раздавались сдавленные стоны. Они были безмолвны и погружены в себя, непрестанно пережевывая скудную пищу, но при виде Рекса пробуждались от мертвого оцепенения и провожали его тяжелыми тупыми взглядами, полными безграничной любви. Они были безмолвны и пока со спокойствием переносили все невзгоды. Страдали со смирением по рабской привычке, без стонов и жалоб.
И все же пес почувствовал, что они идут из последних сил и долго уже не продержатся.
Когда Рекс вернулся в свое логово, Немой продолжил прерванный разговор.
– Аисты мне донесли: до гор еще целая неделя дороги, потом горы, потом снова земля, а потом три дня дороги морем. У подножия гор должны быть большие луга, вода и леса.