– Он там! Впереди! Видите? Рукой указывает дорогу!..
Вдруг все увидели то, чего жаждали их сердца: огромная тень замаячила в тумане.
– За ним! Пусть он нас поведет! Веди нас! Спасай! За ним!
Вырвался рев, подобный грому, и все табуны ринулись за этой тенью.
Остался лишь Рекс с приближенными, не понимая, что произошло.
– Они еще вернутся, – успокаивал Хромой, – просто сейчас побежали искать солнце. Разве быдло понимает, что оно делает?
– Сколько же их погибнет на этот раз!
– Останется столько, что для нас хватит!
– Не неси глупостей! Мне их очень жаль. А до счастья еще далеко…
– Жалость – добродетель рабов. Из-за глупой жалости гибнут цари и их царства.
– Волчьи законы! Ты своими клыками можешь завоевать этот мир, но не сумеешь его удержать.
– Слушай же, царь рабов, я не хочу править, я хочу всего лишь жить для себя… жить свободным!.. – И они продолжали спорить, а в это время обезумевшие табуны со всех сил мчались за Немым. Казалось, что они видят его прямо перед собой. На сером фоне ночи парень виднелся огромным силуэтом – он несся на коне, развевавшийся на ветру плащ спадал с его плеч красным облаком, спутанные светлые волосы блестели лунным отблеском; он прижимал к груди принцессу, а правой рукой указывал куда-то вперед. Они напирали плотными рядами, не спуская с него глаз. Шумели, как неудержимая волна, сносящая на своем пути все преграды. В голове у них было только одно: они возвращаются в свои жилища; возвращаются к людям, возвращаются к потерянному счастью. Ежеминутно раздавался триумфальный радостный рев. Стада неслись будто на крыльях. Они уже чувствовали ноздрями зеленые всходы на полях, в их душах звенели жаворонки, пахнущий свежей зеленью ветер холодил разгоряченные глаза. Быстрее! Быстрее! Быстрее. Их недовольство все возрастало. И никто уже не помнил, сколько длится эта погоня за химерой. И никто не жаловался на трудности и мучения. Тысячи ослабевших отставали, тысячи гибли под копытами собратьев, но остальные мчались без отдыха. Еще один прыжок – и наступит новый день, покажутся деревни, засверкает солнце! Быстрее. Вперед. Быстрее.
Вдруг совершенно неожиданно они врезались лбами в груду скал, так что первые ряды разбились о них и рухнули в необозримую пропасть. Дорогу им преградили черные, лениво колышущиеся воды, из которых неустанно били в черное асфальтовое небо огромные столбы огня. Какие-то страшные крылатые чудовища мелькали в кровавом дыму. Тряслась земля. Береговые скалы рассыпались в прах. И никто не отзывался ни единым звуком. Даже рев ужаса замер в онемевших глотках. Мертвая тишина господствовала безраздельно. Призрак Немого развеялся в этих угрюмых пустынях. Кровавые волны принялись тихо вздуваться, подниматься и длинными языками смывать стоящих рядом. Стада отступали в ужасе перед новой опасностью. Воды словно подбирались к ним и, угрожающе громоздясь, доставали все дальше, обходя с боков, и напряженным внезапным броском хватали в свои хищные объятия.
Смертельный страх отбросил их далеко назад и обратил в дикое, безумное бегство…
Они неслись без памяти и цели, пока не уперлись в какие-то колючие непроходимые заросли. Тогда они развернулись в противоположную сторону и после долгого бега угодили в дышащие убийственными испарениями болота, по которым кружили зеленоватые блуждающие огни, похожие на волчьи глаза. Они вновь повернули в другую сторону и с отчаянным упорством снова попытались найти выход. Они словно ходили по заколдованному кругу, не в состоянии никакими усилиями и страданиями вырваться из него. Они жаждали наступления дня или хотя бы сияния звезд, хотя бы самого бледного рассвета – а туманы все еще покрывали мир, все еще висели пушистые непроглядные облака, и все еще влачилась эта вечная ночь без конца. Нигде не было выхода и не было спасения. И напрасно налитые кровью и мукой глаза искали Немого. Напрасно все ревели в тоске по нему, так что ночь наполнилась стонами горестных жалоб и сиротским плачем погибающих.
Казалось, они были морем, навеки заключенным в тесные скалистые берега и пытающимся сопротивляться своей судьбе.
VII
Должно быть, уже наступало утро, когда Рекс, спящий на холме под пологом кустов, резко отряхнулся от росы, обильно стекавшей с обвисших ветвей. Пес потянул носом – откуда-то веял влажный и теплый ветер; туман как-то странно клубился, потеплевший воздух предвещал перемены. Он отряхнулся еще раз и, поведя глазами в беспокойной тьме, замер в изумлении: тут и там проглядывали звезды. Рекс прижался к земле, затаил дыхание и лишь спустя долгую мучительную минуту вновь поднял голову вверх: высоко, над стремительно рассеивающимися туманами, сверкали тысячи мерцающих звезд. Пес не вскочил с места, не залаял, даже не шелохнулся – лишь, приглушая дрожащее сердце, лихорадочно впивался глазами в эти серебристые искры. Рекса словно окатили кипятком, его била такая горячечная дрожь, что он снова и снова пытался охладиться, облизывая мокрые листья и ветви.
Туманы, редея, рассеивались, и на темно-синих небесных лугах все пышнее расцветали лучистые цветы звезд.
– Они снова светят! – заскулил про себя пес, боясь спугнуть видение. Оно казалось ему сонным наваждением, и, чтобы его не развеять и не спугнуть, Рекс крепко закрыл глаза и мгновение спустя с надеждой медленно и осторожно поднял веки.
Но чудо не исчезало.
Пес долго и смиренно созерцал его в немой благодарности, пробираемый дрожью счастья. Туманы побелевшими космами засыпали землю, но местами из-под них уже показывались голые холмы и черные верхушки деревьев.
– День наступает! – зрел в нем радостный, безумный крик.
Его тут же охватило желание броситься в самую гущу спящих стад, будить их, лаять и выть на весь мир эту чудесную весть – что закончилась страшная ночь и вот-вот взойдет солнце. Но Рекс не мог шевельнуться, у него не хватало сил даже на то, чтобы завилять хвостом, он лишь задрожал, еще сильнее припал к земле и лихорадочно заклацал зубами.
А день начинался как обычно; небо бледнело, гасли звезды, на востоке начинали тлеть первые розовые зори, а на земле под клубящимися туманами слышался обычный для этой поры оркестр из сопений и сонного рычания. Стада спали крепко.
Пса встревожил этот удивительно глубокий, как ему казалось, сон.
«Многие уже не проснутся при блеске солнца», – думал он, никого не будя. Внезапно он весь сжался и метнул смелый взгляд в отворяющиеся ворота восхода: он снова знал, куда поведет табуны.
Тут же в необозримой вышине зашумели тысячи крыльев, и зазвенело курлыканье журавлей – они вырисовывались на фоне бледного рассвета едва сереющими клиньями. Их крик струился все ниже и мощнее и наконец, разбудив стада, вновь вознесся ввысь и поплыл в сторону далекого солнца.
Сразу же завыли волки, а остальные начали тяжело подниматься ото сна.
Показался взволнованный и удивленный Хромой.
– Журавли. Значит, скоро и день наступит.
– Я же говорил! Они ошалеют при виде солнца, – зарычал Рекс, давая знак к началу похода.
Но никто не спешил отправляться в дорогу. Все рассматривали небо и землю бессмысленными испуганными глазами, еще не совсем понимая эту чудесную перемену. У них болели кости, их мучил голод, а смертельная усталость так истощила их силы, что они не в состоянии были в полной мере осознать собственное спасение. А когда остатки тумана повисли белыми клочьями на кустах и серый день заглянул в их глаза, они принялись оглядываться с удивлением, будто забыв о том, кем были когда-то. Они отступали при виде друг друга, словно перед неведомыми видениями. И выглядели при этом страшно: кожа висела ни них рваными лохмотьями; они были с ног до головы перемазаны грязью и навозом, покрыты ранами и нарывами, так что представляли собой отвратительную картину едва шевелящейся падали. И весь лагерь представлялся одним сплошным морем смрадной грязи, которую постоянно месили тысячи ног. Стада поднимались неохотно, со стоном глухого отчаяния и как будто еще более несчастные в свете поднимающейся зари. Какая-то необъяснимая ненависть и отвращение отгоняли их друг от друга. И не ошалели они от радости, как предполагал Рекс, а совсем наоборот: эти светлые и отрезвляющие дневные лучи, показавшие действительность во всей ее красе, пробудили в них горькое сожаление и беспокойство – пурпурные зори восхода раздражали их глаза, расцветающие на небе оттенки зелени причиняли боль, сам утренний свет, который представлял все вокруг в обыкновенном, но при этом каком-то ужасном виде, пугал их. Они увидели друг друга такими жалкими, ничтожными и всего лишенными, что почувствовали себя несчастным стадом существ, приговоренных к новым мучениям. Отчаянный рев разорвал воздух и несся над лагерем, как долго несмолкающая буря. И несмотря на волчьи клыки и песий лай, стада так и не удавалось сдвинуть с места.
Необъяснимый страх терзал их, будто когтями. Они боялись наступающего дня; в эти долгие безжалостные ночи они забыли о себе, забыли даже о собственной жизни и со спокойной отрешенностью двигались к смертельной пропасти. Так им было хорошо тосковать, проклинать и подыхать. Так хорошо было забыть о себе и чувствовать себя лишь слепой и безвольной частичкой огромной массы. А этот страшный день будит их от смертельной дремы, заставляет жить и думать. Кто ж найдет в себе силы нести такое бремя? И куда они опять должны направиться? И зачем? Давняя уверенность и надежды умерли в них навсегда. И будто в первый раз они увидели над собой бледные небесные просторы, зубчатые гребни гор и далекие пустые пространства этого мира. Эта бескрайность показалась им такой страшной и такой давящей, что чудовищный страх лишил их остатков разума. Усиливающееся с каждой минутой раздражение доводило их до безумия; здесь и там гремели гневные голоса, копыта яростно били и рыли землю, а внезапная неудержимая злоба сталкивала их между собой. Они топтали и били друг друга без какой-либо причины. Просыпались давно забытые обиды и претензии. Каждый чувствовал себя пострадавшим и вымещал сво