ись низко, чтобы увидеть этих общих врагов, потому как уже никто в этом рае пернатых не чувствовал себя в безопасности в собственном гнезде. Легавая со своим дьявольским нюхом находила даже наиболее тщательно спрятанные гнездовья, а Рекс помогал в их разорении, не опасаясь ни тяжелых клювов диких гусей, ни их бьющих, словно молотилки, крыльев. Лишь журавли и аисты своими страшными клювами заставляли себя уважать. На них псы не нападали, хотя легавая не раз их выслеживала. И так им полюбилась жизнь, полная ярких переживаний и чудесных приключений, что они почти позабыли о людях и их мире…
Лишь иногда, по ночам, когда легавая спала, нежно прижавшись к Рексу, в нем пробуждалось что-то вроде тоски по усадьбе и по давно уже не приходившему Немому. А со временем любовница начинала тяготить его, ему опротивела та жестокость, с которой она терзала побежденных. Он уже пресытился мясом и кровью, пресытился любовью и пресытился счастьем этой дикой жизни. Рекса начинала беспокоить непонятная тревога о завтрашнем дне. Временами он чувствовал какую-то недалекую опасность. Как-то раз, почуяв струю порохового дыма, пес задрожал в тревоге. А однажды ночью четко услышал эхо далеких выстрелов. Или голос барыни вновь гремел в его ушах так страшно, что Рекс убегал из своего логова. Не рассказывая о своих терзаниях, он мог порой улизнуть на самый край болот и в нарастающей тоске ловил отзвуки, долетавшие со стороны усадьбы. Тут же перед его глазами вставали воспоминания о перенесенных обидах, и в нем пробуждалась такая дикая жажда мести, что пес выл от бессильной ярости, роя землю когтями. После этих тайных прогулок он становился будто бы нежнее с легавой, но при этом более жестоким ко всему, что попадалось ему в лапы.
Одной лунной, наполненной непередаваемым пением ночью Рекса разбудил тревожный крик гусей, за которым наступила внезапная гробовая тишина. Суки рядом не было – она лежала перед избушкой, била хвостом и клацала дрожащими челюстями. Поверху стелился какой-то странный настораживающий запах. Пес вскочил на крышу избушки и, потянув носом на все стороны, несмотря на сильный запах болот и журавлиных гнезд, отчетливо почувствовал волчий смрад.
Готовый к прыжку и борьбе, Рекс поводил носом и ушами во все стороны. Волк притаился где-то недалеко, ходил кругами; треск сухих стеблей и шорох задеваемых им камышей, напитанных ночной росой, были все ближе. Наконец в тишине раздалось короткое лающее ворчание. Сука, сделав пару бешеных прыжков и неожиданно развернувшись, забилась в самый темный угол избушки. Рекс бросился огромными скачками навстречу врагу. Волк удрал, и все успокоилось. Но на следующую ночь, когда луна взошла над лесами и заиграла искрами на мертвых черных водах, из ольховых зарослей послышалась любовная песнь волка. Песнь была полна таких страстных рыданий и пронизана такой тоской и призывностью, что легавая, несмотря на тревогу, как будто инстинктивно кинулась к нему.
И тогда голос пса, как зловещий рокот, загрохотал в ночной тиши.
– Чего хочешь, крысоед? Помнишь, как я твоему отцу лапы переломал?
Тревога объяла болота, когда, подобный грому, раздался второй голос:
– Пожиратель помоев! Лизатель кастрюль, слушай, что говорит свободный господин!
– Смердящий помет паршивой матери!
– Тебе только гусей сторожить и сносить удары от хозяина! Я еще повыпущу тебе кишки, так и знай!
– Девки прогнали тебя метлами с помойки, так ты сюда явился, дохлятина!
– Ты, кожаный мешок, я ни одной твоей косточки целехонькой не оставлю!
– Я оттащу твой труп на навозную кучу, пусть тебя там вороны расклюют.
– Молчи, лакей, сорвавшийся с цепи! Молчи, когда говорит свободный!
Легавая вернулась и, будто окаменев на месте, с задранной головой, поднятой лапой, полная дрожи, опасений и наслаждения, ожидала конца этой песни, которая, словно буря, неслась в ночной тиши так, что все вокруг умолкло и попряталось в самых тайных убежищах. Даже ветер притих, встала вода, а наклонившиеся деревья и тростники, казалось, прислушивались к этому воющему урагану ненависти.
– Живодеры выделают твою шкуру, чтобы мне было на чем лежать! Иди ближе, трусливый баран, ближе, я тебе клыками ребра пересчитаю! Ближе! – выл Рекс с презрением.
– Ублюдок! Я еще отпраздную свадьбу с твоей сукой, а ты, пес, на ней споешь!
– Я жду тебя, дохлая падаль! Смерть тебе пропою! Смерть! – завыл Рекс и мощными прыжками достиг зарослей, в которых мелькали зеленоватые зловещие глаза. Пес и волк бросились друг на друга и сплелись в смертельной схватке. Они метались по земле клубком страшных воплей, хрипов, борьбы и жестокой ненависти. Более рослый, хотя и не настолько сильный и опытный в драках, Рекс схватил волка и, придушив его, яростно бил им о землю. Волк, последним усилием вырвавшись из лап смерти, понесся прочь с безумным воем.
Борьба длилась недолго, но Рекс, смертельно уставший, обагренный кровью, истерзанный когтями, рухнул на землю. Легавая, покорно скуля, зализывала его раны и, пока они не зажили, исправно приносила ему пойманных птиц. И несмотря на то что при воспоминании о побежденном ее охватывала дрожь неудовлетворенного желания, она верно и с безграничным послушанием служила победителю.
Все вновь стало по-старому, но оба они, вдохновленные триумфом, просто обезумели, все болота огласились неумолкающими стонами убиваемых без милосердия и необходимости. Рекс, упоенный победой, силой, страхом, который он пробуждал в окружающих, и обожанием суки, считал себя полноправным хозяином этих бескрайних трясин и распоясался до такой степени, что готовился бросить вызов людям.
Но произошло нечто совершенно непредвиденное.
Как-то ближе к вечеру, когда оба они спали в тени избушки, солнце уже садилось за лесом, а ветер приносил приятный холодок, стадо журавлей поднялось в воздух и, сделав несколько кругов, опустилось на землю недалеко от спящих.
Рекс открыл зоркие глаза, а легавая ощерилась.
Огромная дрожащая тень на минуту заслонила солнце, и туча аистов бесшумно опустилась рядом с журавлями. Затем спустились, кружась, хохлатые цапли. За ними длинными полосами потянулись дикие гуси. Крачки камнем рухнули вниз. А за ними летели бесчисленные стаи мелких птиц. Как будто все, у кого есть крылья, собрались вместе, покрыв окружающие луга, тростники и деревья пернатой волной дрожащих, взбудораженных крыльев.
Псы сорвались с места и, лая, начали грозно наступать.
Зашумел вихрь лопочущих крыльев, тысячи острых, словно пики, клювов повисли над ними, как будто шипение тысяч змей пронзило воздух, и псы завыли в смертельной тревоге, не зная, куда бежать, ибо эти фаланги двинулись на них одновременно и со страшным спокойствием.
Огромные серые журавли, покачивающиеся на своих будто отлитых из позолоченной стали ногах, шли первыми, кивая походящими на булавы головами.
Словно облаченные в траурные черно-белые одежды, аисты заходили сбоку целой толпой, угрожая страшными дротиками клювов.
Серые цапли, по-боевому потряхивающие хохолками, наступали крадущимся шагом. Дикие гуси, переступая с ноги на ногу и хлопая готовыми к битве крыльями, напирали с дикой злобой. Их тупые клювы на выгнутых шеях били, словно молоты. Они наступали со всех сторон, сжимая ощетинившийся клювами круг. Чайки, низко кружа, разрывали воздух бесконечными стенаниями. А остальная пернатая орда подняла оглушающий крик и хлопала крыльями.
Послышался долгий свист, настало молчание, и тогда самый крупный журавль, который уже не раз переправлял свой род через моря и горы, вышел вперед и, захлопав крыльями, разразился торжественным курлыканьем.
– Гнусные четвероногие! Ползучие негодяи! Слушайте! Мы проведем над вами суд! Справедливый суд! Бездомные бродяги! Пуща приняла вас, а вы нарушили ее священные законы! Вы убивали без необходимости. Вы убивали ради забавы! Издевались над птенцами! Жили насилием, несправедливостью и преступлениями. Нарушители закона! Дикие гады! Мерзкие кровопийцы! Горе вам, горе! Горе!
– Смерть! Смерть! Смерть! – зловеще закаркала пролетающая стая воронов.
– Мы изгоняем вас из пущи! Возвращайтесь к своим цепям и палкам. Вы недостойны свободы! Порождения тьмы, холода и пещер. Рабы жестоких людей! Такие же, как они – злые, лживые и вероломные. За убитых, за разоренные гнезда, за передушенных птенцов, за нарушение законов – изгоняем вас навсегда! Навсегда!
– Смерть! Смерть! Смерть! – закаркали вороны, спускаясь все ниже.
Круг разомкнулся, открыв среди пернатой толпы широкую улицу.
Псы бросились наутек. Они бежали огромными прыжками, обезумевшие от, казалось бы, неминуемой смерти от этих бесчислен-ных клювов, но ни один клюв их не ударил, ни один коготь их не зацепил, и ни одно крыло не прикоснулось к их напрягшимся на бегу спинам.
Уже наступали сумерки, когда, достигнув полей, они спрятались среди колосьев и улеглись, едва живые от усталости и пережитых тревог. Рекс, тяжело дыша, долго водил налитыми кровью глазами по волнующейся ниве и по орошенному звездами небу, пока вновь не почувствовал счастье от самого только существования. Дрожь все еще пронимала его при воспоминании о раскачивающихся над головой клювах и крыльях.
А легавая, немного передохнув, вдруг поднялась и, потянув ноздрями воздух, понеслась напрямик к дому.
Рекс вскочил на ноги, но остался на месте, прислушиваясь к удаляющимся прыжкам, лишь глаза его погрустнели, из-под опустившейся губы потекла слюна, а гордая, непокорная морда все ниже опускалась к земле.
III
Над Рексом нависла угроза расправы. Люди его изгнали по своей неблагодарности, пернатые его изгнали за непонятные для него провинности, друзья его покинули. Постави-ли на нем клеймо всеобщей ненависти и обрекли на полную мучений жизнь бездомного бродяги.
Пес не сразу понял тяжесть своего положения. Его терзали одновременно страх и гнев, потому как, чувствуя нанесенные обиды, он не понимал их причин. Он будто бился о невидимую стену. Объятый ужасом, он бродил вокруг человеческих жилищ. Рекс то убегал в дальние поля, прятался во рвах, бродил по дорогам и вновь возвращался, не обращая внимания на летящие со всех сторон камни и дикие крики погони. То, скрывшись в придорожных зарослях, целыми днями ловил звуки, доносящиеся со двора. Пес не мог найти Немого: гусей пас другой парень, который давно его недолюбливал. Рекс пытался прокрасться к попугаю, но, на беду, о его позоре уже знали поля, леса и болота. И нигде не находил он сочувствия. Он оказался чужим в этом мире, всеми гонимый и презираемый. Издевались над ним глупые сороки. Вороны преследовали его как помирающего доходягу. Однажды, когда он спал на меже, убаюканный шелестом колосьев, на него обрушились ястребы. До исступления доводили пса гнусные насмешки, слышавшиеся в лае лисиц, и в порыве мести он раскапывал их норы. Не мог он показаться и в парке, потому как пернатый сброд поднимал такой гам, что прибегали люди с кольями. А когда Рекс спрятался от погони в ивовых зарослях у пруда, его заметили аисты и, шумно и страшно заклекотав, принялись бить его своими грозными клювами, да так, что он едва уцелел. Даже из будок былых товарищей при виде его показывались оскаленные клыки, а Кручек в оправдание тревожно лаял ему вслед.