— Что ты говоришь? Почему ты так говоришь? Я буду любить вас одинаково.
— Я не хочу одинаково. Я хочу, чтобы ты любила только меня, как ты любила меня давно!
Инна молчит. Подбирает растерянные слова.
— Тебе хорошо было в детском доме? — спрашиваю я Зину.
Она поворачивает ко мне сердитое лицо.
— Ты сама знаешь, ты сама видела, там бьют, там всё отнимают те, кто старше.
— Стоп. Значит, ты тоже отнимала у тех, кто был младше?
— Конечно! — смеётся Зина.
— А что ты делала, когда старшие отнимали у тебя?
— Как что? Я же сказала, отнимала у младших.
— А если бы младших и более слабых не было, что бы ты делала?
Зина вытаращивает свои голубые, в самом деле похожие на Иннины, глазки.
— А если бы младших не было, что бы ты делала? — повторяю я свой вопрос.
Зина давно уже слезла с Инниных колен и стоит передо мной. Тощая, всклокоченная.
— Ревела бы!
— А теперь представь себе, ты — Туся, тебя накололи лекарствами, тебе переливают кровь, ты сейчас можешь умереть.
— Как же! Могу! Я стою перед тобой! Вот она я!
— Нет, это не ты, ты лежишь там. Так в жизни и бывает: сегодня плохо ей, завтра тебе. Плохо сейчас тебе!
Зина затопала ногами.
— Не хочу тебя слушать! Не могу умереть! Я вот я! Ты — плохая! Ты хочешь, чтобы я могла умереть.
— Ты хочешь, чтобы Туся умерла, — пожимаю я плечами. — Ты — плохая, недобрая!
Инна — статуя удивления и растерянности. Рот разинут. Она ничего не понимает.
— Вот тебе, вот! — Зина бьёт меня кулачками по коленям.
— Ты что, доченька, ты что? — приходит в себя Инна. — Разве можно бить человека?
— Все всех бьют. Я вся побитая.
— Только плохие бьют.
— Посмотрись в зеркало, вон, видишь, зеркало, какая ты красная, какая злая! — говорю я. — Ну же, иди посмотри. Ты нравишься себе? Чем ты лучше воспитательницы, которая била тебя?
— Я не хочу быть лучше! — кричит Зина и плачет. Она плачет обиженно, захлебываясь, и Инна кричит мне:
— Зачем ты раздражила её? Она плачет!
Я и так вижу, она — плачет, но, словно бес вселился в меня, говорю:
— Тебе больно. И Tyce будет больно, если ты обидишь её. Помолись за её жизнь! Будет хорошо Tyce, будет хорошо тебе. Злых никто не любит. Если мама поймёт, что ты злая, не будет любить.
— Зачем ты так?! — кричит на меня Инна. — Довела до слёз!
— Я тебе помогаю, неужели ты не понимаешь?
Римма несёт Тусю. Туся укутана в одеяло.
— Поехали. Она пришла в себя, но ей нужно спать. Ей обязательно нужно долго спать. Предложили оставить её в реанимации, но мне не понравилась обстановка в больнице: на двадцать детей одна завитая девица с равнодушным взглядом, я под расписку забрала Тусю. Теперь, Инна, вся ответственность ложится на тебя.
Инна берёт Тусю на руки, прижимает к себе.
Я веду за руку Зину:
— Я — твоя тётка. Тебе придётся слушать меня. Я — мамина сестра, слышишь? Меня зовут Поля. Ты постараешься полюбить Тусю, хорошо? Ты сильно постараешься помочь маме заботиться о Tyce, хорошо? Если ты станешь доброй, если не будешь обижать Тусю, у тебя сразу сложится большая семья, и ты уже никогда не будешь одна, и тебя никто не обидит. У тебя есть мама, сестра, тётя — это я, и ещё будет бабушка Маша. Если же ты останешься злая, то у тебя не будет ни сестры, ни тёти, ни бабушки Маши, а мама помучается с тобой, помучается и отдаст тебя обратно в детский дом.
Весь путь по коридорам, по улице к машине я шепчу Зине свои слова.
Этот июньский день никак не кончается. Но, слава богу, уже десять вечера. Если мы уедем сегодня, то уедем в одиннадцать. Поезд, как объяснила Римма, — долгоиграющий. До нашего города — пять часов езды, а он идёт всю ночь, восемь с половиной, специально чтобы люди могли выспаться.
— Тебе выгодно очень любить свою сестру, очень заботиться о ней, она тоже будет заботиться о тебе.
Ужин остыл, но Римма его не греет. Решается вопрос, мы едем сегодня или остаёмся ночевать.
— Врачи сказали, жизнь сейчас вне опасности, только нужно два-три дня отсыпаться — приходить в себя, — повторяет Римма.
Глава седьмая
Встречала нас Леонида.
Коротко стриженная, в мужском костюме, голос — густой, низкий.
— Здравствуй, — улыбается Леонида Инне. Видит, что Туся на её руках спит, и начинает говорить шёпотом: — Мы тебе тут собрали немного, на первый месяц, пока устроишься. — Подхватывает на руки Зину. — Привет, красавица. Теперь у тебя большая семья, в обиду не дадим.
Зина — сонная, кладёт голову на Леонидино плечо и дремлет.
Машина у Леониды не такая красивая, как у Риммы, но внутри — уютно: красный плюш, на зеркале болтается медвежонок.
Леонида смотрит на меня в упор, кладёт мне на колени сонную Зину.
— Куда едем, девушки?
Я говорю адрес. Куда ещё мы можем ехать с двумя детьми, как не в наш с мамой дом?!
Из машины Город кажется другим, чем когда идёшь вдоль высоких стен: дома видишь со стороны, они уходят вверх и вдоль улицы.
Дома, загораживающие солнце, тихий голос Леониды, рассказывающий об экстренном собрании, посвящённом Инниному, по словам Леониды, подвигу, тяжесть Зины… — это моя новая жизнь, я в ней участвую. У меня затекли руки, но на душе — тихо и спокойно.
Леонида родилась в семье священников. Дед был священником, отец — священник. И мать, регент хора, целые дни проводит в церкви.
Детство — в церкви.
— Закрой глаза, доченька, ощутишь, как ангелы касаются тебя своими крыльями, — говорила мать. — У тебя есть твой ангел, он защищает тебя. Закрой глаза, увидишь Свет, это Бог посылает его тебе!
Леонида закрывала глаза, и попадала в Свет, и видела ангелов. Они не касались её своими крыльями, потому что она летела рядом с ними в Свете, они были с обеих сторон. Она не чувствовала своего тела и сопротивления воздуха не чувствовала. Звучала музыка, совсем незнакомая, без инструментов, светом плескалась в глазах и в ушах.
— Очнись, доченька! — достигал её наконец шёпот матери. — Пора идти домой.
Леонида бежала в церковь, если разбивала коленку, шептала:
— Уйми, Боженька, боль.
Бежала в церковь, когда получала «двойку»:
— Помоги, Боженька, сделай так, чтобы папа не расстроился, я исправлю.
Папа — не только священник, он — просветитель.
Он раздаёт людям книги о религии, читает лекции в разных местах и в её школе.
Однажды сказал ей:
— Учись, дочь, хорошо, найдёшь себе умное дело на целую жизнь, будешь служить людям.
«Я хочу быть священником, как ты», — чуть не вырвалось у неё.
Отец хотел сына и назвать его хотел Леонидом — в честь своего отца. Родилась девочка, и врачи сказали матери, что больше детей у неё не будет. Леониду назвали в честь деда. «Жаль, что не будет у меня сына — продолжать моё дело», — как-то услышала она разговор отца по телефону.
Однажды, ей было тогда четырнадцать лет, она, как обычно, пришла в Церковь и — словно впервые увидела лик Христа. Ей показалось… глаза Христа чуть приоткрыты, на своих руках и ногах она ощутила Его боль, ощутила Его жажду, Его муку… Часто, с раннего детства, она представляла себе, как мучился Христос, как умер, как воскрес и как возносился в Свете к своему Отцу! И вдруг сейчас, в пустом Храме, она зажмурилась — такой Свет неожиданно возник вокруг лика Христа, и муки растворились в Свете. Увидела: глаза Христа раскрылись широко, и её ослепил Свет из Его глаз. Она бросилась перед Ним на колени и стала молиться о Нём, она радовалась за Него: что он больше не мучается, что ему теперь хорошо. Она благодарила Христа за то, что Он дал ей возможность увидеть Свет и Его в Свете, за то, что Он сейчас здесь, рядом с ней, за то, что Он дал ей таких родителей, она молилась истово, всю себя вкладывая в свои слова. А потом пожаловалась Ему: передала слова своего отца, отец расстроен, что прервётся их род и больше в нём не будет священников. «Что же мне теперь делать? Я хочу быть священником! Я хочу всю жизнь служить Тебе! — сказала она. И осмелилась — попросила: — Открой мне моё назначение на земле».
Голос, как ей показалось, родился из глаз Христа:
— Ты будешь священником. Иди и неси Моё Слово людям!
Подошёл отец.
Глаза Христа снова закрыты, и свет — обычный.
Отец опустился рядом и тоже стал молиться.
А когда они оба встали, она решилась, спросила:
— Папа, а почему, ты говорил, женщина не может быть священником?
— В 523 году был Вселенский Собор. Ты знаешь «Символ веры»? Помнишь слова: «Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца Небу и Земли… во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия Единороднаго, иже от Отца рожденнаго прежде всех век, Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, несотворенна, единосущна Отцу, Имже вся быша… Во едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь». Последние слова говорят о том, что христианская Церковь — апостольская. Христос оставил своё учение апостолам, чтобы апостолы проповедовали Его учение на земле. Среди них — ни одной женщины. Поэтому рукополагать в сан священника имеют право только мужчины. Священник — преемник апостолов, он является рукой Господа Бога, и через него передаётся людям Божеская благодать. Сын Бога воплотился в человека, в мужчину, а не в женщину. Посмотри на икону «Тайная вечеря». Кто окружает Христа? Апостолы. Только мужчины.
— Я всё равно не понимаю. Почему же не может передать таинства священства женщина? — спросила Леонида. — Чем женщина хуже?
— Женщина не хуже, но женщина кормит тело, мужчина окормляет Дух. Женщине дана возможность воспроизводить тело — выносить, выкормить, вынянчить ребёнка.
— Ну и что? В чём противоречие? Почему женщина не может посвятить себя Богу так же, как и мужчина?
— Может. Женщина может стать диакониссой, игуменьей.
Прошло много лет после того разговора. Она читала богословские книги, она думала о том, что говорил ей отец. И — не понимала, не могла справиться с сомнением. Как же отец не видит: женщина в своей утробе выращивает мужчину?! Значит, она изначально более могущественная, чем мужчина. В школе по поведению мальчиков не скажешь, что их Дух намного выше. Разве можно сравнить хоть с одним из них хрупкую Веронику?!