Поняв, что Иону интересует только живопись, Луиза забросила литературу. Теперь она посвятила себя пластическим искусствам, стала бегать по музеям и выставкам и таскала за собой Иону, который плохо понимал, что́ рисуют его современники, и стеснялся этого. Впрочем, его радовало, что он узнает так много обо всем, что касается области искусства. Честно говоря, на следующий день он даже не помнил имени художника, чьи работы только что посмотрел. Однако Луиза был права, безапелляционно напоминая ему одну из истин, усвоенных ею в период увлечения литературой, а именно что на самом деле никто ничего не забывает. Звезда, безусловно, защищала Иону, который мог без угрызений совести соединять удобство забывчивости с уверенностью памяти.
При этом чудеса преданности, которые демонстрировала Луиза, расцвечивали повседневную жизнь Ионы самыми невероятными красками. Этот добрый ангел избавлял его от необходимости покупать обувь, одежду и белье, что сокращает и без того короткую жизнь любого нормального мужчины. Она взяла на себя тысячи забот, изобретенных специально для пустой траты времени, от непонятных бланков службы социального страхования до бесконечно обновляемых правил налогообложения. «Да, конечно, – говорил Рато, – но она не может пойти за тебя к зубному врачу». Луиза не ходила, но звонила и назначала самое удобное время приема; она занималась сменой масла в машине, номерами в гостинице на время отпуска, углем для отопления дома; сама покупала подарки, которые собирался дарить Иона, выбирала и посылала цветы и еще иногда по вечерам находила время зайти к нему постелить постель, чтобы избавить его от этих хлопот, перед тем как отправиться спать.
И так же естественно, с тем же успехом она оказалась в этой самой постели, потом назначила время посещения мэрии, отвела туда Иону за два года до того, как его талант наконец признали, и организовала свадебное путешествие таким образом, что им удалось посетить все музеи. При этом Луиза заблаговременно, в самый разгар жилищного кризиса, нашла трехкомнатную квартиру, в которой они и поселились по возвращении. Затем она произвела на свет одного за другим двух детей, мальчика и девочку, согласно своему плану, который состоял в том, чтобы родить троих, и который был осуществлен вскоре после того, как Иона оставил работу в издательстве и целиком посвятил себя живописи.
Впрочем, родив, Луиза стала заниматься только детьми – вначале одним ребенком, а потом всеми. Конечно, она еще пыталась помогать мужу, но времени не хватало. Без сомнения, она сожалела, что забросила Иону, но решительный характер не позволял ей задумываться над этим. «Тем хуже, – говорила Луиза, – у каждого свое ремесло». Иона не скрывал, что эти слова привели его в восторг, потому что он, подобно всем художникам того времени, хотел, чтобы его считали ремесленником. Итак, ремесленника немного забросили, и ему пришлось самостоятельно покупать башмаки, хотя в этом не было ничего особенного, Иона не мог не порадоваться сложившемуся порядку вещей. Конечно, ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы пройтись по магазинам, но наградой за это усилие стали часы одиночества, которые так ценят люди, живущие в счастливом браке.
Проблема жизненного пространства волновала его гораздо больше, чем все остальные проблемы семейной жизни, потому что и пространство, и время вокруг неизменно сужались. Рождение детей, новая работа Ионы, тесное жилье и скудость пособия, не позволявшая купить квартиру побольше, оставляли весьма ограниченное поле для активной деятельности Луизы и Ионы. Квартира находилась на втором этаже бывшего особняка восемнадцатого века, в старом квартале столицы. В этом округе жили многие художники, неизменно уверенные в том, что поиск нового должен вестись в окружении старины. Иона, разделявший их уверенность, очень радовался, что они поселились в этом квартале.
Их квартира, во всяком случае, была старинной. Правда, некоторые очень современные изменения делали ее оригинальной, прежде всего за счет того, что, несмотря на небольшую площадь помещения, люди могли наслаждаться в нем большим объемом воздуха. Невероятно высокие потолки и роскошные окна, украшавшие комнаты, свидетельствовали о том, что эти комнаты с величественными пропорциями предназначались для пышных приемов. Однако необходимость уплотнения городского жилья и высокие налоги на недвижимость вынудили прежних владельцев разделить слишком просторные залы перегородками, увеличив тем самым количество стойл, которые они сдавали за хорошие деньги стаду квартиросъемщиков. При этом они не позволяли снизить цену на то, что называли «большой кубатурой воздуха». Это достоинство не подвергалось сомнению. Просто нужно было связать его с трудными обстоятельствами, вынудившими владельцев разделить таким образом комнаты с высоченными потолками. В противном случае они, разумеется, пошли бы на необходимые жертвы, чтобы предоставить дополнительные жилые помещения молодому поколению, в то время очень склонному к браку и к продолжению рода. Впрочем, кубатура воздуха обладала не только преимуществами. Из-за нее становилось трудно обогревать комнаты зимой, что, к сожалению, вынуждало владельцев повышать надбавку за отопление. Летом из-за большой площади застекления свет вторгался буквально во все уголки помещения – жалюзи отсутствовали. Владельцы не позаботились об их установке, безусловно, напуганные высотой окон и стоимостью работ. В конце концов, плотные шторы могли играть ту же роль и не создавали никаких проблем с себестоимостью, так как их оплачивали жильцы. К тому же владельцы не отказывались помочь им и предлагали шторы из собственных магазинов по самым низким ценам. Можно сказать, что жилищная филантропия была для них любимым делом. В обычной жизни эти новые аристократы торговали перкалем и бархатом.
Иона пришел в восторг от достоинств квартиры и без труда смирился с ее недостатками. «Как вам будет угодно», – сказал он владельцу по поводу платы за отопление. Что касается штор, он соглашался с Луизой, считавшей, что достаточно будет повесить их в спальне, а остальные окна оставить незанавешенными. «Нам нечего скрывать», – говорила эта простодушная женщина. Ионе особенно понравилась самая большая комната, потолок которой оказался настолько высок, что не могло идти и речи об установке на нем системы освещения. Войдя в квартиру, вы сразу попадали в эту комнату, откуда узкий коридорчик вел в две другие смежные. В дальнем конце квартиры располагались кухня и места общего пользования с закутком, носившим гордое имя душевой. Он и в самом деле мог бы заслужить это название, при условии, что там установили бы соответствующее устройство, поставили бы его вертикально и кто-то согласился бы стоять под благотворными струями, сохраняя при этом полную неподвижность.
Невероятная высота потолков и теснота комнат превращали квартиру в странное нагромождение параллелепипедов с огромным количеством стекол в окнах и дверях, где не хватало места для мебели, а люди, терявшиеся в резком белом свете, казалось, колыхались, подобно поплавкам в вертикальном аквариуме. Более того, все окна выходили во двор, то есть находились на небольшом расстоянии от других таких же окон, за которыми можно было рассмотреть высокие очертания еще одних окон, выходивших уже во второй двор. «Это стеклянный кабинет», – восхищенно говорил Иона. По совету Рато было решено устроить супружескую спальню в одной из двух маленьких комнат; во второй в недалеком будущем предстояло поселиться ребенку. Большая комната днем служила мастерской для Ионы, а по вечерам и во время еды превращалась в гостиную. Впрочем, поесть можно было и на кухне, при условии, что один из супругов соглашался есть стоя. Рато, со своей стороны, увеличил количество полезных приспособлений в квартире. С помощью раздвижных дверей, откидных и складывающихся столиков ему удалось преодолеть недостаток мебели и в еще большей степени придать этой оригинальной квартире вид шкатулки с сюрпризами.
Однако когда комнаты заполнились картинами и детьми, настало время безотлагательно задуматься о новом жилище. Действительно, до рождения третьего ребенка Иона работал в большой комнате, Луиза вязала в супружеской спальне, а двое малышей обитали в последней комнате и по мере возможности разгуливали по всей квартире. Новорожденного решили поместить в уголке мастерской, который Иона отгородил, расставив картины в виде ширмы; это давало возможность слышать ребенка и сразу мчаться на его призывы. Впрочем, Ионе ни разу не пришлось побеспокоиться, Луиза его опережала. Она не дожидалась, пока ребенок раскричится, чтобы войти в мастерскую, конечно, соблюдая все меры предосторожности, и всегда на цыпочках. В один прекрасный день тронутый этой предупредительностью Иона заверил Луизу, что он вовсе не так чувствителен и звук ее шагов не отвлекает его от работы. Луиза ответила, что дело еще и в том, чтобы не разбудить ребенка. Восхищенный проявлением материнской любви, Иона от души посмеялся над таким пренебрежением. В результате он не осмелился сказать, что осторожные шаги Луизы мешали ему больше, чем если бы она внезапно врывалась в комнату. Во-первых, потому что они продолжались дольше, во-вторых, потому что сопровождались целым представлением, и не заметить Луизу, шедшую с широко расставленными руками, чуть откинувшись назад всем телом и высоко вскидывая ноги, было просто невозможно. К тому же этот способ противоречил заявленным ею намерениям, поскольку Луиза ежеминутно рисковала задеть какую-нибудь картину, которыми была заставлена мастерская. В этом случае шум будил ребенка, выражавшего неудовольствие доступным ему способом, кстати, весьма шумным. Отец, восхищенный силой легких своего сына, бросался его укачивать, но тут прибегала жена. Тогда Иона возвращался к своему полотну и с кистью в руке зачарованно внимал требовательному и властному голосу сына.
Именно в это время благодаря успеху у Ионы появилось много друзей. Друзья заявляли о себе по телефону или же наносили неожиданные визиты. Телефон, который, взвесив все обстоятельства, поставили в мастерской, звонил часто и всегда во время сна ребенка, чьи крики перекликались с требовательным сигналом аппарата. Если при этом Луизе еще приходилось заниматься другими детьми, она старалась прибежать вместе с ними, но чаще заставала Иону, держащего на одной руке ребенка, а в другой – кисти вместе с телефонной трубкой, из которой ему передавали радушное приглашение на обед. Иона поражался этому желанию людей обедать с ним, несмотря на его неспособность поддерживать интересный разговор, и предпочел бы ходить в гости по вечерам, чтобы день полностью посвящать работе. К сожалению, друг по большей части располагал временем только на обед, причем именно в определенный день; он непременно хотел разделить это время с дорогим Ионой. Дорогой Иона соглашался: «Как вам будет угодно!» – вешал трубку: «Как он любезен!» – и передавал ребенка Луизе. Потом он возобновлял работу, но вскоре ему приходилось прерывать ее из-за обеда или ужина. Следовало раздвинуть картины, разложить стол и усесться за него вместе с детьми. Во время еды Иона посматривал на картину, над которой работал, и нередко, во всяком случае в первое время, раздражался, что дети слишком медленно жуют, каждая трапеза затягивалась. Однако, прочитав в газете, что есть надо медленно, чтобы пища лучше усваивалась, он каждый раз стал находить поводы подольше наслаждаться едой.