Честь держится на тончайшей ниточке. Если удается продержаться, считайте, что повезло.
У меня страх перед своим ремеслом и призванием. Верному – пропасть, отступнику – ничто.
Храбрый галстук.
Роман. Оба сына отвернулись, когда их больная мать вынимала вставную челюсть перед тем, как пойти в операционную. Они знали, что она всегда стыдилась того, что у нее были вставные зубы.
Я никогда не находил никакого оправдания своей жизни, кроме творческого усилия. Почти во всем остальном я потерпел поражение. И если это не оправдывает меня, то моя жизнь не заслуживает прощения.
Люди переносят общество друг друга только благодаря телу и красоте. Однако тела стареют. Когда красота деградирует, в наличии остаются голые души – они сталкиваются теперь без посредника.
Одни люди страдают жестко, а другие – страдают гибко: акробаты, виртуозы (профессиональные) боли.
Два вульгарных заблуждения – спор о том, что было вначале: существование ли предшествует сущности или сущность существованию. И то и другое развивается и возникает одновременно.
Письмо от Грина[149]. Каждый раз, когда мне говорят, что я вызываю восхищение как человек, у меня создается такое впечатление, будто я всю свою жизнь лгал.
Для Немезиды. Париж, 9 июля 53 г.
Милостивый государь, я долго не отвечал на ваше любезное письмо. Последние недели пролетели для меня как ветер. Я был тронут вашей симпатией и тем, как вы ее выразили. Мне очень понравился потаенный блеск ваших стихов, их атмосфера «солнца и лагуны». И я рад ощущать, что мы с вами согласны.
Чрезмерность в любви – единственно приемлемая из всех чрезмерностей – дана только святым. А человеческие общества умели проявлять чрезмерность лишь в ненависти. Вот почему им совершенно необходимо внушить непреклонное чувство меры. Чрезмерность, безумие, пропасть – вот тайны и риски для отдельных избранных личностей: об этом надлежит молчать, или, в крайнем случае, на это можно лишь очень отдаленно намекать.
Поэтому вечным истоком является поэзия. Ей надлежит доверить охрану тайн. Что касается нас, пишущих на языке всех людей, мы должны знать, что существует две мудрости, но время от времени надо притворяться, что не ведаем о наивысшей. С наилучшими пожеланиями и сердечными приветствиями.
Я всегда отрицал ложь (я был не способен на нее, даже когда принуждал себя) только потому, что никогда не мог принять одиночества. Но теперь надо принять и одиночество.
Словно кто-то любимый умирает после долгой болезни. И хотя мы ничего не делали, только ждали, у нас осталось такое впечатление, что все это время нас долго били, а потом вдруг нанесли сокрушительный удар.
Некоторым людям требуется больше мужества для обычной уличной драки, чем для того, чтобы стоять на линии огня. Самое тяжелое – это поднять руку на человека и особенно ощущать физическую враждебность другого человека.
В. «Для меня существуют две ценности: нежность и слава».
Ниспослать божественную благодать на B.O.F.[150], или акулу бизнеса – вот это подвиг. А на преступника – слишком просто.
Ван Гог восхищался Милле, Толстым, Сюлли-Прюдомом.
В молодости Толстой поехал за счастьем в Санкт-Петербург. Результат: карты, цыгане, долги и т. д. «Живу совершенно скотски» (Толстой о Толстом, переписка 1879)[151].
Брат Толстого: «у него не было тех недостатков, которые нужны для того, чтобы быть большим писателем» (согласно Тургеневу).
Там же. Переписка, 3 мая 59 г.: «кому я делаю добро? кого люблю? – Никого! И грусти даже, и слез над самим собой нет. И раскаянье холодное…»
Там же. 17 октября 60 г., после смерти брата: «…правда, которую я вынес из 32 лет, есть та, что положение, в которое нас поставил кто-то, есть самый ужасный обман и злодеяние… как только дойдет человек до высшей степени развития… так ему ясно, что все дичь, обман, и что правда, которую все-таки он любит лучше всего, что эта правда ужасна».
Там же. 61 г.: Толстой вызывает Тургенева на дуэль, а тот представляет ему свои извинения.
Там же. 62 г. Обыск у Толстого: полковник читает его дневник. Т. пишет графине Александре Толстой, близкой к императорскому двору: «Счастье мое и этого вашего друга, что меня тут не было, – я бы его убил!» Александра пытается успокоить его, отвечая: «Будьте милосердны». «В сущности, нет ничего более безжалостного, как несправедливо обиженный человек, твердо сознающий свою невинность».
62 г. Встреча с Софьей Берс: «Я влюблен, как не верил, чтобы можно было любить. Я сумасшедший, я застрелюсь, ежели это так продолжится…»
65 г. «Я очень рад, что вы любите мою жену, хотя я ее и меньше люблю моего романа, а все-таки, вы знаете – жена».
См. с. 285. О замысле образа Андрея Болконского в «Войне и мире».
65 г. О рассказе Тургенева, который ему не понравился: «Личное, субъективное хорошо только тогда, когда оно полно жизни и страсти, а тут субъективность, полная безжизненного страдания» (применить к Рильке, Кафке и т. д.).
65 г. Его безразличие к политике – постоянное – и упорное. «…а мне совершенно все равно, кто бы ни душил поляков».
В 50 лет он будет по-прежнему утверждать, что не надо читать газет (с. 405).
69 г. Открывает Шопенгауэра – с восхищением.
70 г. Бессонница.
71 г. О смерти одного друга. Не столько печалится, сколько, скорее, «завидует»[152].
72 г. Страхову. «Но бросьте развратную журнальную деятельность».
См. с. 320. Восходящая волна, высшей точкой которой был Пушкин, а себя Толстой видит в нисходящем ее движении.
72 г. «Скука у меня бывает редко, но я ее очень радостно встречаю. Она всегда предвестница большой умственной энергии».
73 г. Другу. «Не живите в Москве. Для людей, которым предстоит упорный умственный труд, есть две опасности: журналистика и разговоры».
См. с. 366. О пустыне и первобытной жизни.
76 г. Доживать жизнь без уважения к ней – мучительно.
77 г. «Без религии жить нельзя, а верить не можем».
78 г. Он молился каждый день, чтобы ему даровали «спокойствия в работе». Увы!
См. с. 396. Против прогресса.
Они предпочитают ненависть, от нее они становятся меланхоличными и растроганными, даже сентиментальными. В каждом произведении можно измерить заключенные в нем суммы ненависти и любви, и нам придется смириться с нашей эпохой.
Лопе де Вега вдовел пять или шесть раз. Сегодня умирают реже. Поэтому сохранять в себе силу любовного обновления бесполезно, наоборот, ее следует притушить во имя новой силы – силы бесконечной адаптации.
Чувство долга иссякает потому, что остается все меньше и меньше прав. Только тот, кто непреклонен в борьбе за права, способен иметь сильное чувство долга.
Нигилизм. Маленькие лентяи, уравнители и болтуны. Они думают лишь о том, чтобы все отрицать, ничего не чувствуя и полагаясь на других – на партию или начальника. Пусть партия, начальство чувствуют за них.
Они всеми силами стараются лишить человека надежды. Например, в литературе их постоянная забота – мешать писателю писать.
См. Д. М. Ненависть к писателям – ее можно подцепить, как заразу, в издательстве.
Добродетель вовсе не заслуживает ненависти. Но разговоры о добродетели заслуживают ее вполне. Наверное, никакие в мире уста, а тем более – мои, не вправе их заводить. Поэтому всякий раз, когда кто-то начинает разглагольствовать о моей честности (заявление Руа[153]), кто-то внутри меня начинает содрогаться.
Название: «Ненависть к искусству».
Художник и его время. Читать чудесные строки Толстого о художнике («Так что же нам делать» 378–379 и Р.Р.[154]. С. 113): «художник… тот, кто и рад бы не мыслить и не выражать того, что заложено ему в душу, но не может не делать того, к чему влекут его две непреодолимые силы: внутренняя потребность и требование людей».
И наряду с этим: «Все чувства нашего общества сводятся к трем: гордыня, сладострастие и усталость от жизни».
Восхитительные письма о его угрызениях совести (Р.Р. С. 189–190).
«Дон Джованни». Вершина всех искусств. Если перестаешь его слышать, значит, круг мира и людей замкнулся.
Емкий. Заостренный… Прошу об одном, нижайше прошу, хотя понимаю, что хочу слишком много: чтобы меня читали внимательно.
Если сердце ребенка от всего ограждать, всю свою взрослую жизнь он будет требовать от окружающих такой же безопасности, – а ведь человеческие существа – это повод для проявления риска и свободы.
Роман. Ревность. «Я следил за тем, чтобы мое воображение не заблудилось. Я держал его на поводке».
«Супружеская измена – это обвинительный процесс перед тем или той, кого предали. Но приговора быть не может. Точнее, приговор заключается в вечном обвинении».
Фауст. Эндимион. Смерть короля. Ритуал – Пандора и конец золотого века.
Ферреро[155]. «Сорвать наконец этот маленький изысканный и столь редкостный плод с древа жизни, которое за многие годы зацвело лишь один раз: покой без угрызений совести».
Талант во Франции утверждает себя всегда вопреки.
Начиная с Колумба, горизонтальная цивилизация – цивилизация пространства и количества, сменила вертикальную цивилизацию качества. Колумб убил средиземноморскую цивилизацию.
Ферреро. Противоречие мира машин: благодаря скорости производства он создает изобилие, а для своего процветания нуждается в нищете.