«Экспромт Философов» в форме комедии дель арте.
«Современное» название: Ненависть к искусству.
Писать естественно. Публиковать естественно и платить за все это надлежащую цену естественно.
Соотношение между критиком и творцом такое же, как между торговцем и производителем. Наш век торговли стимулирует удушающую плодовитость комментаторов – посредников между производителем и публикой. Нельзя сказать, что сегодня не хватает творцов, но слишком уж много развелось комментаторов, которые попросту топят изысканную и неуловимую рыбу в своей тинистой водичке.
Роман. См. заметки Вайсберга[159]. На допросе чекисты надевают ему на голову венок из золотой бумаги, украшенной свастикой, вешают на грудь большую свастику, затем избивают.
Там же. Старый портной-анархист четко объясняет свою точку зрения. Судья оскорбляет его: «Вы оскорбили меня, гражданин судья, я больше не буду отвечать на ваши вопросы». Воспоминание о допросе: тридцать один день и тридцать одна ночь. Сумасшедший дом!
Роман. 1-я часть. Поиски отца или неизвестный отец. У бедности нет прошлого. «В тот день на провинциальном кладбище… N. обнаружил, что его отец, умирая, был моложе, чем он в данный момент… покоящийся на кладбище был уже на два года младше своего сына, хотя положили его сюда 35 лет назад… Он понял, что ничего не знал об отце, и решил заняться его поисками…»
Рождение при переезде на новую квартиру.
2-я часть. Детство (или вместе с первой частью). Кто я?
3-я часть. Воспитание мужчины. Неспособность абстрагироваться от телесных наслаждений. О! Невинность первых деяний! Но проходят годы, люди вступают в самые разные связи, и каждый новый акт плоти привязывает еще больше, проституирует и принуждает к продолжению.
Он не желает, чтобы о нем судили (и сам он старается не судить, по правде говоря), но не может этого избежать.
Два персонажа:
1) Безразличный: воспитан вне семейной среды. Без отца. Мать со странностями. В жизни он привык выкручиваться сам. Немного высокомерен, хотя и вежлив. Ходит всегда один. Посещает соревнования по боксу и футбольные матчи. Его единственная страсть – критические моменты. Тогда он забывает все остальное. Но от других он ждет нежности, на которую не способен сам. В нем есть что-то чудовищное. Патологически скрытен, потому что забывает большие части своей жизни и потому что его интересует мало вещей. – Он артист даже в своих недостатках.
2) Другой – чувствительный и щедрый.
В конце они встречаются (и это оказывается один и тот же человек) у матери.
О, отец! Я безумно хотел найти отца, которого у меня не было, и в результате обнаружил то, что у меня было всегда – свою мать и безмолвие.
Пять частей Квинтета соль минор Моцарта.
Любовь и Париж. Алжир. «Мы не умели любить».
Там же. Бедное детство. Жизнь без любви (но не без наслаждений). Мать – это не источник любви. Теперь самое долгое – научиться любви.
Два человеческих существа сближаются с помощью взгляда – одного только взгляда (к примеру, кассирша и покупатель). Когда возникает подходящий момент, они хватают друг друга в охапку. Что он может сказать? «У тебя есть время?»
Что она может сказать, как ответить?
«Я скажу, что выходила на минуту».
Прогресс – это оптимальное равновесие между двумя силами с одинаковым напряжением. Он учитывает пределы и подчиняет их высшему благу. Значит, прогресс вовсе не стрела, выпущенная вертикально вверх, что предполагало бы его беспредельность.
Пьеса. Его ждут. Он возвращается из лагеря. Он говорит правду о своей любви (потому что он согрешил: теперь он знает, что такое человек).
Сцена с женой в присутствии ее Филинта и Ж.[160] – жены Филинта. «Предположим, я спал с Ж… Впрочем, я не уверен насчет тебя и Филинта». – Филинт: «Нет. Не потому что Ж. не может быть привлекательной. И хотя я не люблю правду, скажу в виде исключения. Когда я понял, что между Ж. и тобой…» – «Как». – «Да, я знал. С этого момента между твоей женой и мной уже ничего не могло произойти. Потому что перекрестная ситуация отвратительна! Ты ведь тоже так думаешь? Так вы придете завтра на ужин? Ж. приготовит для вас свое коронное блюдо – заливное из дичи! Она делает заливное из дичи бесподобно». Конец первого действия.
А твоя нежность? – Ну и что, моя нежность? Она существовала, с перебоями, как все на свете. – А остальное время? – Конечно, я лгал. – Я бы предпочла твою ложь. – Конечно, ты всегда любила сиесту. – Какое же ты чудовище! – А ты, мой ангел?
Там же. Предположим, мой сын дурак – Вот как! – говорит мой сын. – Ты прекрасно понимаешь. Ты протестуешь. Так реагируют дураки. Умный человек всегда допускает возможность, да что я говорю, не возможность, а вероятность быть в чем-то дураком. Итак, мой сын – дурак (смотрит на него). Однако не полностью. Он скорее притворяется глупым. Он хитер и знает, что благодаря глупости можно преуспеть, глупость – очаг, вокруг которого греется общество.
Там же. Сын приходит в общество. «Когда общественное и частное будут совпадать… – Твоя мать станет умной? Нет, но… Мы больше не хотим чужой жены? – Конечно. – Почему, разве твоя жена – совершенство? – Нет… – Ну вот, ты приходишь. Ты хочешь использовать общественную силу других людей для улаживания проблемок в твоей личной жизни. Брось это дело, мальчик мой. Убожество других людей – в частной жизни. Можешь не опасаться, они уладят это дельце. Но не прикасайся к нему. О! не прикасайся».
Там же. Но он влюбляется в Доминик. И снова лжет.
Интеллектуал, просящий прощения.
«Хуже всего было Евангелие. Ну да, я читал Евангелие, сначала под рукой не было ничего другого, и потом я заметил, что между мною и Христом было больше общего, чем между мною и полицейским. Но ведь мир сегодня на три четверти состоит из полицейских или их почитателей».
Человек, живущий полной жизнью, отказывается от многих авансов. Потом, из-за той же самой полноты жизни, забывает о собственных отказах. Но авансы делались людьми, жизнь которых не так полна, поэтому они-то помнили. В результате человек открывает, что у него есть враги, и он очень этим удивлен. И вот уже почти все художники вообразили, что их преследуют. Но это не так, просто им мстили за их отказы и наказывали за чрезмерное богатство. В этом нет несправедливости.
«Первый человек».
План?
1) Поиски отца.
2) Детство.
3) Счастливые годы (болезнь в 1938 году). Работа, как счастливое сверхизобилие. Мощное чувство освобождения, когда она подошла к концу.
4) Война и Сопротивление (Бир-Акем и подпольная газета).
5) Женщины.
6) Мать.
Безразличный. Человек – совершенство. Недюжинный ум, ловкое и искушенное в удовольствиях тело. Он отказывается быть любимым из-за нетерпения и точного ощущения своей сущности. Мягкий и добрый во всем, что противозаконно. Циничный и жестокий в добродетели.
Ему все дозволено, ибо он решил покончить жизнь самоубийством. Цианистый калий. Участвует в Сопротивлении, проявляя тем самым невероятную храбрость. Однако приходит день, когда он должен воспользоваться цианистым калием, и отказывается.
«Первый человек».
«Поиски отца».
Больница. Мать (и бумага из мэрии, которую приносят двум малограмотным женщинам, чистящим картошку на лестнице, и надо привести помощника мэра, и отдать ему на чтение документ), пресса, Шерага, и т. д. Ему кажется, что отец начинает постепенно прорисовываться. Потом все стирается. В конце концов, не остается ничего.
Так всегда и происходит на этой земле, где 50, 70 лет назад… (далее неразб.).
В 40-м Майоль встречает художника В.Б.[161], румынского еврея, скрывавшегося от немцев в Коллиуре. Случайно встречает на улице, узнает в нем художника, приглашает к себе, чтобы посмотреть на его рисунки. На следующий день В.Б. приходит к М., который принимает его с распростертыми объятиями. В.Б. рассказывает о своем положении. «Мой дом – ваш дом», – каждый раз вместо ответа повторяет М. Велит принести кофе. Улыбаясь, М. открывает папку и, наконец, смотрит на первый попавшийся ему рисунок, выполненный в явно сюрреалистической манере. Женщина, тело которой превращается в дерево. Майоль взрывается: «Нет, только не это, это невозможно. Вон отсюда!»
Ницше. «Они все говорят обо мне… Но никто обо мне не думает».
«Позорный столб». «Его надо осудить. Надо осудить его подлую манеру казаться честным человеком, но при этом не быть им». От первого лица. Он неспособен любить. Он заставляет себя и т. д.
Вот, что одобряет левое крыло коллаборационистов, а мы обходим молчанием или считаем неизбежным; перечислим все подряд:
1) Депортация десятка тысяч греческих детей.
2) Физическое уничтожение класса русского крестьянства.
3) Миллионы узников концентрационных лагерей.
4) Политические заключенные.
5) Почти ежедневные политические приговоры за железным занавесом.
6) Антисемитизм.
7) Глупость.
8) Жестокость.
Список остается открытым. Но мне и этого достаточно.
Дневник Толстого. Три дурные страсти.
1) игра (борьба возможна)
2) сладострастие (борьба очень сложна)
3) тщеславие (хуже всех других страстей)
«…считаю, – говорит он в одном из писем своей бабушке, – что без нее <религии> человек не может быть ни хорош, ни счастлив… но не имею религии и не верю».
Там же. «…видеть ужасную истину».
Октябрь 53 г. Вот благородная профессия, при которой мы должны безропотно позволять каким-то литературным или партийным лакеям наносить нам оскорбления! В другие, так называемые позорные, времена, у нас по крайней было право на провокацию, и мы не выглядели при этом смешными, и еще у нас было право убивать. Глупо, конечно, так говорить, но тогда нас нельзя было так просто оскорблять.