Русские староверы полагали, что на левом плече мы носим маленького демона и ангела – на правом. Отсюда чисто театральная идея (для «Дона Фауста»?): ангел и демон вырастают пропорционально тому, как их кормят. В общем, тот или другой должен быть очень большим. Мой персонаж возвращается вместе с двумя маленькими персонажами одинакового роста. Разговоры – между собой, персонажа с теми двоими, тех двоих – с персонажем и т. д.
«Легчайшая шелковая нить для меня невыносимее, чем для иных – свинцовое ядро». (Н.). Для меня тоже, увы.
Свидригайлов в «Преступлении и наказании»: «одна комнатка <…> закоптелая, а по всем углам пауки, и вот и вся вечность».
8 августа 1957 г. Корд.
После чтения «Преступления и наказания» я впервые почувствовал абсолютное сомнение в своем призвании. Я совершенно серьезно думаю отречься. Ведь я всегда считал, что творчество – это диалог. Но с кем? С нашим литературным обществом, принцип которого – злобная посредственность, и где вместо обоснованной критики слышишь оскорбления? Или просто общество? Народ, который нас не читает, или буржуазный класс, который читает газеты и пару модных книг в год? На самом деле сегодня творец может быть лишь одиноким пророком, переполненным и буквально снедаемым безмерностью собственного творчества. А я – творец? Раньше я в это верил. Точнее, верил, что могу им быть. В этом-то я сегодня и сомневаюсь. И чувствую большое искушение прекратить эти бесконечные усилия, делающие меня несчастным даже посреди абсолютного счастья, отбросить пустую аскезу, отвергнуть голос, зовущий меня неизвестно куда. Я бы спокойно занимался театром, беззаботно писал бы драматургические произведения на случай и, может быть, даже стал бы свободным. На что мне уважаемое или честное искусство? И способен ли я вообще на то, о чем мечтаю? Если не способен, зачем мечтать? Надо освободиться и от этих мечтаний и согласиться на ничто! Как поступили некоторые другие, кто был гораздо значительнее меня.
12 августа.
К.С.[202]. «Величайшую жалость должна вызывать не боль, а гнусность. Самое большое несчастье – это чувствовать на себе позор. У вас такой вид, будто вы переживали только красивые, изысканные страдания». Это правда.
Эмерсон: «Тайна гения в том, что он не выносит вокруг себя никакого вымысла».
13 августа.
Отъезд из Корда.
Атональная музыка всегда драматична, хотя она и противопоставляет себя музыкальному романтизму. Отсутствие значения всегда патетично и драматично. То же самое – для живописи.
Комментарий к «Падению», потому что они не понимают. Выстроить и высмеять современную жизненную позицию и странную и непристойную светскость раскаяния в грехах. См. Честертон: «XIX век (то же самое – для XX в.) переполнен христианскими идеями, сошедшими с ума».
О том, что Ленин никогда не имел дело с массами. См. Шпербер: левые и четвертый пункт доктрины Трумэна.
Там же. Фрейд не ощущал никакого медицинского призвания, никакого «сочувствия страдающему человечеству».
Немезида. Глубинное родство марксизма и христианства (развить). Поэтому я против обоих.
Ослепшие любовники, убивающие на ощупь мужа-слепца.
Непрерывный Театр.
Притягательность религии для театральных людей. Жизнь-сон и истинная жизнь.
Мне нравились увеселительные заведения (блестящие рестораны, дансинги и т. д.); люди придумали их для того, чтобы укрыться от жизни. Это сломалось во мне.
Необходимость противоположностей, прославление их. Где мера – там и противоречия. Солнце и тьма.
Пятнадцатилетний Ницше, ни слова не говоря, голой рукой выхватил горящий уголь из печи и показал его своим друзьям, потому что те высказывали сомнения насчет жеста Муция Сцеволы. След от раны остался у него на всю жизнь.
История о борделе (А.[203] С. 48). Козима, которую следует упрекнуть в том, что она уничтожила все письма Н. к В. «Трагическое познание и греческая радость». Терраса кафедрального собора в Базеле, где разговаривали Ницше и Буркхардт. «Современный анахронизм – невозможность жить в согласии с государством». Там же. «Аристократия духа должна завоевать свою свободу по отношению к государству, которое сегодня держит науку в узде». – Там же. Человек предавался мечтам, лежа на тигре.
О пожаре в Лувре во время Коммуны, из-за которого Ницше рыдал и еще долго находился в подавленном состоянии: «Как ни сильна была бы моя боль, я никогда не стал бы обвинять их в святотатствах, являющихся лишь отражением всеобщего греха. Греха, над которым надо много думать». «Сделай так, чтобы меня похоронили как лояльного язычника, без обмана». Беспросветно печальный и экзальтированный после своего возвращения.
Проект «десяти лет медитации и молчания». Идея «маски». Похвала Наполеону в «Веселой науке». Приключение с мадам В.П. в 87 году, последняя – потрясающая – записка, адресованная Родэ. Родэ не ответил. «Лизбет, почему ты плачешь? Разве мы не счастливы?»
У меня было много предубеждений против рационализма. Но страсть моих собратьев по цеху… [неразб.].
8 сентября.
Кончина Робера Шаттэ[204]. Он был один, в больнице Вильжюиф.
Отказаться блистать, когда можешь блистать, нравиться и т. д. В небольшом количестве прикрасы необходимы, но в большом – они затмевают все. Прозябать (так долго, как потребуется) более плодотворно, в конце концов, чем болтать и выходить по пустякам.
Нам нужен не просто тот, кого бы мы любили, ничего у него не требуя, но тот, кого бы мы любили и кто ничего бы нам не давал.
Роман. Ми: в любви она дышала, как пловчиха, и одновременно улыбалась, потом плыла все быстрее и быстрее, выскакивала из воды и падала на горячий и влажный пляж, с открытым ртом, продолжая улыбаться, словно после стольких заплывов в гроты и в глубины вода стала ее сущностью, а земля оказалось пустыней, где, она – сверкающая рыба, – весело задыхалась.
Самый великий человек, самая большая духовная сила: самый, самая насыщенная… […неразб.].
Ницше. Нерелигиозный человек – в силу своей религии. Паскаль – по-своему – в конце концов, согласно Фоме – вера есть смелость духа.
Там же. Для него Христос: Спаситель-имморалист.
Кюстин. «Однажды спящий гигант проснется, и сила положит конец царству слова. Тщетно станут тогда обезумевшие от ужаса поборники равенства звать на помощь свободе древнюю аристократию; тот, кто берется за оружие слишком поздно, тот, чьи руки от долгого бездействия ослабели, немощен»[205].
Там же о французах: «Они скорее изобразят себя в плохом свете, чем позволят о себе забыть».
Дон Фауст. Когда он превратился в Дон Жуана, сцена начиналась с громкого раската смеха, издаваемого человеком в кулисах, – таков был выход Дон Жуана.
Ницше. «Еще несколько тысяч лет по пути последнего столетия! – и во всем, что будет делать человек, обнаружится высочайший ум; но как раз тем самым ум и потеряет все свое достоинство. И хотя быть умным и останется необходимостью, но это будет столь обычно, что более благородный вкус воспримет эту необходимость как пошлость. Быть благородным будет тогда означать – иметь в голове глупости».
Библия родилась среди камней.
1 октября.
Визит Ж. Т.[206], которая решила перед отъездом в Алжир поведать мне, что она сделала. Месяц назад в Алжире. К ней обратились эмиссары F.L.N.[207], предложив встретиться с руководством, желавшим задать вопросы по поводу ее брошюры («Алжир 57»). Она согласилась. Встреча, потом подпольная сеть. Короче говоря, дом в Касба, где ее встречают две женщины. Потом появляются двое вооруженных мужчин. Возникает дискуссия. Ж.Т. объясняет им свои идеи: бездомность, объем приработков, происходящих из метрополии, и т. д. (ее мнение: они действенны, с политической точки зрения, но безграмотны, с экономической точки зрения). В этот момент один из них, похожий на главного, говорит: «Вы принимаете нас за убийц». Тогда Ж. Т.: «Но вы и есть убийцы» (это происходило вскоре после покушения в казино «Ла Корниш»). Она тут же замечает, что эти слова вызвали сильнейшую реакцию у другого – слезы на глазах. Потом: «Я предпочел бы, чтобы все эти бомбы были на дне моря». «Это зависит только от тебя», – говорит Ж. Т. Они говорят о пытках. Я подавала жалобы, – отвечает она (она принимала участие в комиссии по концентрационной системе). Они приходят к соглашению: отмена терроризма против гражданского населения взамен отмены наказаний. Приблизительно в тех терминах, которые я предложила (но продолжение, увы…). Другой говорит по поводу резни: «Это Франция». «Рассказывай это своей бабушке, – говорит Ж.Т. – Я там была. Ты прекрасно знаешь – это F.N.L.». Главный делает знак, чтобы тот замолчал. Она вскоре узнает, что перед ней Али ля Пуэнт. При выходе она хватает его за галстук и трясет. «И не забудь, что я сказала». И он ей ответил: «Нет, мадам».
Вторая встреча после казни; она тогда узнала, что главный – Ясеф Саади. Двумя неделями позднее он был арестован.
И еще она показала мне сочинения 30 арабских школьников 11–12 лет, которым арабский учитель дал тему: «Что бы вы сделали, если бы были невидимыми?». Все взяли бы в руки оружие и убили бы или французов, или парашютистов, или глав правительств. Я смотрю в будущее без надежды.
Утверждение, что раб попал в рабство, потому что предпочел смерти жизнь, ложно, с исторической точки зрения. Будапешт.
17 октября.
Нобелевская премия. Странное чувство уныния и меланхолии. В двадцать лет я был беден и гол, но именно тогда познал истинную сла