— Ишь как обрадовался старый, что и дверь закрыть забыл, — улыбнувшись, жена Андриана захлопнула дверь плотнее.
Вечером в избе Обласова собрались фронтовики. Красиков рассказал о последних событиях в стране, о первых мероприятиях советской власти, декретах о земле и мире.
— Коммунистов прошу остаться и тех, кто желает вступить в партию Ленина, — Красиков вынул из внутреннего кармана пиджака школьную тетрадь.
В тот вечер записались шесть человек.
На следующий день после собрания впервые в истории Косотурья по его улицам с красным флагом прошла празднично настроенная толпа сельчан. Во главе ее шли Кирилл Красиков, Андриан и Автоном Сметанин с фронтовиками.
Привлеченный шумом толпы, Лукьян подошел к окну.
— Не радуйтесь, настанет и наш час, — прошептал он злобно. — Так давнем, что кровь горлом хлынет. Искариоты! — потряс он кулаком и грузно опустился на лавку.
Через несколько дней Андриан уехал в уездный город на курсы мерщиков земли. Надо было до сева перемерять землю, взятую у богатеев. У Лукьяна описали все машины, взяли на учет скот и наложили контрибуцию деньгами.
— Погодите, голубчики! Придет Нестор из армии, поговорим с вами по-другому.
Отобрали землю и скот у Бессоновой. Когда ее вызвали в совет для подписания акта, Феврония отказалась наотрез идти.
— Власть ваша, берите, — с напускным спокойствием заявила она посыльному. — Передай: никаких бумажек подписывать не буду. — Когда тот ушел, лицо Февронии преобразилось: — Ишь чо выдумали, лежебоки. До чужого добра все охотники. А вы вот сами наживите. — Феврония забегала по горнице, затем опустилась в старинное кресло и просидела до темноты.
«Если Андриан записался в большевики, то Василий и подавно», — размышляла она. В душе Февронии боролись два чувства: хозяйки большого имения, с детства воспитанной в духе стяжательства, и страстная любовь к Василию Обласову.
Наутро поднялась как больная. Подоила коров, пропустила молоко на сепараторе и принялась за уборку. Работа валилась из рук. «Что делать? Прийти в совет и отдать все остальное добровольно? Нет, пускай идет своим чередом. Может, власть большевиков недолго продержится. Недаром Каретин зачастил к отцу. Вот и сейчас сидит у него. Пойду, однако, послушаю». Феврония направилась через теплые сени на половину отца. При ее входе Каретин замолчал и вопросительно посмотрел на Лукьяна.
— Продолжай. Держать язык за зубами она умеет, — кивнул он в сторону дочери.
Каретин вынул из кармана бумагу и подошел ближе к хозяину.
— Послушай, что решили на сходе наши косотурцы. — Гость начал читать: «...признать единственной властью власть Совета крестьянских депутатов и проводить в жизнь все декреты Совета народных комиссаров, которому выражаем полное доверие...»
— Ишь ты, — усмехнулся Лукьян, — полное доверие, а ежели я не доверяю, тогда как?
— Даже очень просто: посадят в тюрьму, и весь разговор, — заметил Каретин.
— Вот так свобода, — протянул с усмешкой Сычев.
— Ничего не поделаешь, — развел руками его собеседник, — потому — дикта-тура про-ле-тари-ата. — Заметив недоуменный взгляд хозяина, объяснил: — Значит «беднейшего класса».
— Опять не пойму. Совсем бестолковый стал. — Лукьян потеребил начавшую седеть бороду.
— Они, большевики, доведут, что и себя узнавать не станешь, — посочувствовал Каретин. — Как тебе объяснить? Ну, значит, ты зажиточный класс, Андриан — беднейший класс, и он теперь верховодит. Значит, что получается: кто был ничем, тот станет всем.
— Диво, — покачал головой Лукьян. — Стало быть, доброму мужику хода теперь не будет?
— Похоже, сермяжники крепко за новую власть держатся. На днях чуял, что Васька Обласов из армии сулился приехать. Того и гляди заявится сюда.
При последних словах Каретина Феврония стремительно поднялась со стула и вышла из горницы.
«Наконец-то прилетит мой соколик. Да неуж он пойдет против меня? Поди, не забыл, как коротала с ним ночи в Камагане. Господи, скорее бы только дождаться». От волнения у нее запылали щеки, она подошла к окну, раскрыла створки и с наслаждением вдохнула свежий воздух. На дворе шла мартовская капель.
ГЛАВА 18
Воинский эшелон медленно приближался к Петрограду.
Офицеры ехали в классном вагоне, и Обласов мог свободно вести разговор с солдатами о политике.
— Ты вот скажи, зачем нас посылают в Петроград? — обратился к нему один из солдат.
Василий помедлил с ответом, затем, вспомнив слова из прочитанной большевистской листовки, слова, которые глубоко запали в его душу, сказал:
— Затем, чтобы задушить революцию и восстановить старые порядки, — ответил Василий и обвел глазами окружавших его плотным кольцом солдат.
— А наши управители из Временного правительства, что там смотрят?
— Да они первые потатчики, — с возмущением произнес Василий. — С помощью Корнилова думают разгромить большевистскую партию, разогнать Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов и восстановить старую власть. Для того и вызывает нас с фронта генерал Корнилов, чтоб с помощью эсеров и меньшевиков разоружить петроградский гарнизон и рабочие дружины, а большевиков запрятать в тюрьму.
— Синице моря не зажечь, — усмехнулся один из слушателей. — Против своих воевать не будем.
— Вот что, ребята. Когда приедем в Петроград, нам надо держаться всем вместе и передать другим, чтоб были готовы прийти на помощь рабочим, — закончил Василий.
По прибытии в один из пригородов Петрограда воинскую часть, где служил Василий Обласов, расположили в больших пустующих домах, хозяева которых бежали за границу.
С фронта продолжали стягивать пехотные и кавалерийские части. Прибыла «дикая дивизия» в составе Кабардинского, Дагестанского, Ингушского и Татарского конных полков, Осетинской пешей бригады и Донского казачьего артиллерийского дивизиона.
Подготовка к корниловскому мятежу шла полным ходом. По приказу главнокомандующего при Временном правительстве из Петрограда был начат вывод пяти революционно настроенных полков и одновременно всячески ускоряли переброску в Петроград трех тысяч офицеров с фронта.
Но и рабочий Петроград не дремал. В «дикую дивизию» Сергеем Мироновичем Кировым была послана делегация революционно настроенных мусульман, которая рассказала горцам о замыслах генерала Корнилова.
По призыву большевистской партии по всей стране начались стачки. Отпор рабочего класса корниловщине нарастал.
В один из теплых августовских дней Обласов с группой солдат из своей части вышел на улицу и направился в сторону площади. Там было людно. Спешившись, конники из Татарского полка слушали, судя по форме, своего офицера.
Василий подошел ближе.
— Большевики хотят закрыть все мечети, отобрать сады, овец, лошадей и коров в общее пользование. Мы призваны сюда затем, чтобы восстановить законный порядок и чтобы в наших аулах сохранились обычаи, установленные дедами. Переведи, — обратился оратор к стоявшему рядом с ним гладко выбритому татарину, по-видимому, переводчику. Тот перевел.
— Неправда! — Василий, решительно расталкивая слушателей, подошел к трибуне — обычной доске, положенной на две табуретки. — Неправда! — повторил он с силой и встал рядом с офицером, одетым в форму горца. Его большие с оттенком голубизны глаза надменно посмотрели на Обласова.
— Унтер-офицер, прошу не мешать и вернуться в свою часть, — сухо сказал он Обласову.
Но Василий продолжал:
— Братцы горцы! Я — из далекого Зауралья, вы — с Кавказа, Всех нас объединяет, как родная мать, партия большевиков, которая говорит: долой Корнилова! Долой Временное правительство! Вся власть — Советам! Мы боремся за волю, за лучшую долю...
— Я вам запрещаю говорить! — рука офицера легла на рукоятку кинжала.
— А я вам запрещаю обманывать народ и хвататься за кинжал, — заметив движение офицера, резко сказал Василий и добавил: — Теперь не царское время.
— Поручик Крапивницкий, вас вызывают в штаб полка, — крикнул какой-то офицер, подъехавший к трибуне. — Могу порадовать, — произнес он уже с сарказмом, — к нам прибыли члены мусульманской делегации. Я иду предупредить о возможных эксцессах, командиров Кабардинского к Дагестанского полков. Адью! — Офицер козырнул и тронул Коня.
— Переводить слова этого большевика я запрещаю, — соскакивая с трибуны, сказал своему переводчику Крапивницкий.
— По коням! — скомандовал он уже на татарском языке. Весть о прибытии членов мусульманской делегации дошла до всадников, и они продолжали стоять возле своих лошадей. Лицо Крапивницкого побагровело от гнева. — По коням! — повторил он резко команду.
Но никто не двинулся с места. Крапивницкий, чувствуя, глухое сопротивление солдат, поспешно зашагал к штабу.
После ухода Крапивницкого среди татарских всадников началось движение, они плотным кольцом окружили трибуну, с которой Обласов с помощью добровольного переводчика продолжал говорить:
— Нам нужно повернуть свое оружие против Корнилова, а не идти с ним. То, что говорил офицер, сплошной обман. Советская власть уважает обычаи горцев. Надо нам совместно со всеми народами России отстаивать власть Советов.
Подъехавший ближе к трибуне молодой горец начал внимательно прислушиваться к словам Обласова. Затем приподнялся на стременах и взмахнул папахой:
— Локанта! Молодцы! — и пожал руку рядом стоявшего татарина. — Теперь едем в Осетинский полк, поднимем братьев! — Выхватив клинок из ножен, он во весь карьер помчался по площади. До слуха Обласова донесся его призывный голос:
— Фа-дэс! Фа-дэс! Тревога! Тревога!
Митинги прошли и в других национальных частях «дикой дивизии». Посланники Кирова с помощью большевиков-агитаторов с честью выполнили свою миссию. «Дикая дивизия» как боевая единица корниловцев перестала существовать.
...В первых числах сентября семнадцатого года, когда корниловская авантюра подходила к своему бесславному концу, Василию Обласову удалось установить надежную связь с петроградскими рабочими, и он с большой группой солдат глубокой ночью перешел на сторону рабочих отрядов Петрограда. Началась подготовка к вооруженному восстанию. Василий, как опытны