— Скоро вы,там?
— Заканчиваем, — отозвался Красиков. — Закрепим барабан — и все будет готово.
Ждать пришлось недолго. Наливая водку в стакан, Феврония сказала машинисту:
— Кирилл Панкратьевич, ты ведь у меня на молотьбе главный. Что скажешь, то и будем делать. Давай выпей для начала.
Красиков принял стакан.
— Что намолотим, не проглотим. За ваше здоровье, Феврония Лукьяновна.
— Пей, — уже сухо отозвалась хозяйка. Присказка Красикова ей была не по душе.
Настроение Февронии поднялось после выпитой рюмки. Она налила мужикам по второму стакану, не забыла и себя. Стало шумно.
— Раскрасавица ты наша, — приподнявшись на колени, заговорил один из косотурцев. — В жисть тебя не забудем. Скажи: оставайтесь, мужики, молотить у меня, — останемся.
— Нет. Вот вам расчет, и поезжайте с богом, — вынимая деньги, сказала Феврония. — На молотьбе останутся только машинист с Василием.
— А ты меня спрашивала? — захмелевший Василий отодвинул пустой стакан.
— И спрашивать не буду. Задаток дала Андриану. Будешь жить у меня до покрова.
Василий опустил голову. Против отца не пойдешь. Да и дома нужда. Куда денешься? Стараясь заглушить горечь в душе, Василий налил полстакана и выпил залпом.
— Вот это дело, — уже весело сказала хозяйка и обратилась к косотурцам: — Лошадь, на которой Василий вез вал, отведите обратно к моему отцу. Через неделю приезжайте за машиной. Поди, отмолотимся к тому времени? — обратилась она к Красикову.
— Как погода. Если постоит ведро, управимся.
— Чуете, мужики?
— Ладно, приедем.
— Завтра с утра пригоню народ на молотьбу. Поехали, — повернулась она к Василию.
Парень неохотно поднялся на ноги и пошел к лошади, на которой приехала Феврония. Отвязал повод и взялся за вожжи. Когда люди и ток скрылись из вида, Феврония потянула Василия за рубаху:
— Садись рядом со мной, а то свалишься с сиденья. Выпил ты изрядно.
Василий молча пересел в коробок. Хозяйка взяла от него вожжи и свернула с дороги на луг.
— Ты куда это?
— Посмотрю шалаш для косарей. Там с лета оставались грабли, а они теперь нужны на молотьбе. Да и сено попутно погляжу.
Привалившись к спинке коробка, Василий откинул отяжелевшую голову.
— Поставь лошадь к стогу. Зайди в шалаш, посмотри, есть ли там грабли? — распорядилась Феврония.
Василий разнуздал коня и, бросив ему охапку сена, вошел в шалаш. Там было полутемно. Грабли лежали на месте. Обласов хотел уже выйти из шалаша, как у входа показалась Феврония. Стремительно шагнула к парню, обвила его шею руками и, целуя, начала мягко клонить к земле.
Вышли из шалаша в сумерках. Василий бешено гнал коня к заимке. Рядом с ним, придерживаясь за спинку плетенного из прутьев коробка, со счастливой улыбкой сидела Феврония.
ГЛАВА 4
Проснулся Василий, когда лучи солнца, проникнув через окно спальни, легли светлой полосой на пол, покрытый цветными половиками домашней работы. В переднем углу висело медное распятие, а на маленьком аналое лежала раскрытая, в толстом переплете из дерева и кожи, старинная книга.
Долго лежал с открытыми глазами. На душе было муторно. Вздохнув, опустил ноги с кровати. На подоконнике сидела сытая нездешней породы кошка и, поджав под себя пышный хвост, следила за мухой, которая билась о стекло. Василий перевел взгляд на распятие и книгу. «Богомолка», — невесело подумал он.
На ум пришла частушка:
Моя милка-богомолка
У обители была.
Шубу нову промолила,
Шаль, корову пропила.
Усмехнулся и стал одеваться. Вышел на кухню.
— А где хозяйка? — спросил он толстую пожилую стряпуху.
— Уехала раным-рано с народом на молотьбу. А тебе велела съездить к пастухам, увезти им мешок печеного хлеба. Они ведь, мухаметы, стряпать, кроме катышков в масле, не умеют. Как квашню завести, опару сделать — не мерекают, — зачастила стряпка. — Как спалось? — прикрыв лицо фартуком, лукаво посмотрела на Василия.
— Спал крепко. — Подставив голову под холодную струйку воды из рукомойника, он долго плескался.
— Садись за стол. Хозяйка тебе велела подать. — Вынув из шкафа небольшой графин водки, поставила пирог с рыбой. — Чай-то мы не пьем, не мирские. Хочешь молока или квасу принесу?
— Нет. — Василий выпил рюмку и принялся за пирог. Пить больше не хотелось.
— Приедешь на Угловое, спроси дорогу к стойбищу киргиз. Увидишь там Калтая — так зовут старшего пастуха, — передай хлеб. Мешок с хлебом стоит в сенках.
Стряпка ушла хлопотать по хозяйству. Василий не торопился выходить из-за стола, да и незачем. На стойбище он сумеет съездить за день. «Пожалуй, хорошо, что не попал сегодня на молотьбу. Как бы стал смотреть в глаза дяде Кириллу?»
Василий вышел во двор, запряг лошадь и, положив в коробок мешок с хлебом, выехал с заимки. В полдень он проехал село Угловое и, расспросив про дорогу на стойбище, через час оказался у Калтая. Это был не по летам подвижный казах, небольшого роста, с реденькой бороденкой на коричневом от загара лице, с открытой по-детски улыбкой.
— А-а, хлеб ташшил. Эта латна. Тапир маленько ашаем, — принимая от Обласова мешок с хлебом, заговорил он быстро. — Айда мой юрта, маленько сидим, бесбармак едим, чай пьем.
Василия поразила нищета жилища Калтая. Юрта, покрытая старым войлоком, не спасала хозяина от холода. На полу две-три овчины, горка засаленных подушек, недалеко от входа — обитые цветной жестью пара сундучков.
— Зимой живем землянка, — заметив, что гость пристально оглядывает жилье, заговорил хозяин. — Землянка тепло, юрта худой стал. — Калтай почесал едва прикрытую грязной рубахой грудь и что-то сказал на своем языке немолодой казашке, которая молча теребила овечью шерсть. Женщина вышла.
Калтай открыл сундучок и, подостлав на овчине полотенце, вынул плитку зеленого чая, начал ее строгать, затем ссыпал в чайник. Развернул тряпицу и вынул несколько, кусочков затасканного сахара. Жена Калтая подала на широком блюде вареное мясо, только что вынутое из котла. Калтай проворно раскинул скатерть, взял кувшин и подставил гостю небольшой медный тазик.
— Маленько моем руки, потом ашаем, — сказал хозяин и подал не первой белизны полотенце.
За едой и чаем время прошло незаметно. На прощание Калтай долго тряс руку Василия:
— Тапирь ты мой тамыр — друг. Гуляй ко мне в гости. Латна?
— Приеду, Калтай, приеду, может, вместе с хозяйкой.
— Уй-бай, — покачал головой Калтай, — хозяйка ташшить не нада. Шибко сердитый баба. Шайтан, — покачал головой пастух.
— Как-нибудь утихомирим. Прощай. — Василий тронул коня.
На заимку он приехал, когда уже смеркалось. Февронии еще не было.
«Задержалась на молотьбе», — подумал он и начал управляться со скотом. Поужинал, лег спать. Проснулся от легкой волны холодного воздуха. Ветром открыло окно; поднявшись с постели, Василий обеими руками взялся за створки. Со степи донеслась песня. Мужской голос выводил:
Ты, товарищ мой, не припомни зла,
в той степи глухой схорони меня.
Опустив голову, Василий долго стоял у раскрытого окна, вдыхая полной грудью прохладный ночной воздух.
И скажи жене слово прощальное,
передай кольцо обручальное.
«Обо мне некому, кроме Глаши, печалиться. Отец с матерью особь статья». Не заметил, как вошла Феврония. От ее пышущей здоровьем фигуры исходил запах свежеобмолоченного хлеба и степных медоносных трав.
— Ты что не спишь? — Феврония подошла к Василию и положила руки ему на плечи.
— Так, — неопределенно ответил Обласов.
— Закручинился? Сейчас мы разгоним грусть-тоску. Лукерья! — крикнула она в открытую дверь стряпке. — Собери поужинать. Слазь в подполье, нацеди ковшичек медоухи.
— Экоть тебе приспичило, — слезая с голбчика, проворчала стряпка. — Добрые люди давно спят, а вам бражничать запонадобилось.
— Если тебе в тягость, я сама слажу, — входя со свечой на кухню, сказала хозяйка.
— Исшо чо выдумашь? — открывая подполье, продолжала ворчать Лукерья. — Я, поди, знаю, чо мне делать.
Василий неохотно уселся за стол. В подполье раздался резкий звук пробки от открываемого бочонка, затем послышалось бульканье жидкости в ковше и еще какие-то неясные звуки.
— Пьет, старая квашня, — тихо выругалась Феврония и наклонилась над отверстием. — Скоро ты там?
— Чичас — Показалось лицо Лукерьи, раскрасневшееся от выпитой медоухи.
— Хлебнула маленько? — полусердито спросила хозяйка.
— Самую малость, — подавая ковш, ответила Лукерья и закрыла подполье.
— Ты бы спела нам что-нибудь, — разливая медоуху по стаканам, попросила хозяйка.
— Какие песни ночью? — Не дожидаясь приглашения, Лукерья уселась на краешек скамьи. — Раньше, когда была молода, многие песни знала, а теперь вот забывать стала. — Подперев щеку рукой, Лукерья, к удивлению Василия, запела приятным грудным голосом:
Зачем тебя я, милый мой, узнала,
зачем ты мне ответил на любовь?
Феврония подхватила:
И горюшка тогда бы я не знала,
не билось бы мое сердечко вновь.
Обхватив рукой Василия, Феврония налила второй стакан и подвинула своему дружку.
ГЛАВА 5
Дня за три до покровской ярмарки в Косотурье начали съезжаться торговцы. Чинили крытые тесом прилавки, наспех сколачивали новые торговые ряды, стремясь ближе к церковной ограде, где больше всего толпился народ. На базарной площади плотники ставили столбы для балагана и налаживали карусель. Тут же на скорую руку сколачивали из досок харчевни.
За день до открытия ярмарки приехали из Шадринска торговцы щепным товаром. Из Тюмени длинной лентой потянулись готовые для продажи кошевки, из Златоуста и Каслей привезли чугунное литье, из степей гнали скот. Скрипели двухколесные арбы киргизов, лихо примчались крытые повозки цыган и раскинулись широким табором в сельской поскотине. На сытых, с лоснящейся шерстью неторопливых конях съезжались богатые заимщики.