Приехала в Косотурье к родителям и Феврония. В рессорной повозке, запряженной парой лошадей, которыми правил Василий. Рядом с Февронией сидел Изосим.
Одетая в шубейку, отороченную каракулем, теплые полусапожки, дочь Лукьяна с накинутой на голову пуховой шалью заметно отличалась от других заимщиц.
Василию ехать до двора Лукьяна не хотелось, и, передавая вожжи Изосиму, он сказал Февронии:
— Я пойду домой. Нестор поможет выпрячь коней.
— Завтра будешь на ярмарке? — спросила хозяйка.
— Ага, — ответил Василий и смешался с толпившимися возле балагана зеваками.
Вечером вместе со своим дружком Прохором зашли к Красикову.
— Ну как, кончился твой срок у Бессоновой? Или думаешь наниматься на зиму? — спросил он Василия.
— Зовет Феврония жить до пасхи, да и отец к этому клонит, — ответил Обласов.
— А ты как думаешь? — продолжал допытываться Кирилл.
— Против отцовской воли не пойдешь, да и зимой, сидя дома, ничего не заробишь. — Помолчав, спросил: — Книжка, которую ты нам читал летось, жива?
— А-а, — улыбнулся Кирилл, — лежит, что ей сделается. Что ж, давайте почитаем. — Красиков поднялся с лавки и подошел к божнице, на которую обычно молилась хозяйка квартиры, сунул руку за «всех святых» и достал основательно потрепанный томик И. С. Никитина. — Что почитать?
— Про пахаря, — ответил Василий и посмотрел на Прохора.
Тот молча кивнул головой.
...С ранней зорьки пашня черная
Бороздами поднимается.
Конь идет — понурив голову,
Мужичок идет — шатается...
— Вот она, жисть-то, — вздохнул Василий.
— Погоди, не мешай, — заметил недовольно Прохор. — Сиди не егозись. — Парни внимательно слушали чтеца.
...Да когда же ты, кормилец наш,
Возьмешь верх над долей горькою?
Из земли ты роешь золото,
Сам же сыт сухою коркою...
— Что правда, то правда, — как бы про себя произнес Василий и обратился к Красикову: — Дядя Кирилл, а где ты достал эту книжку?
— У книгоноши. Завтра откроется ярмарка, будут разные торговцы, а с ними и продавец книг. Ведь вы оба грамотные?
— Учились в церковноприходской школе, — отозвался Прохор и нетерпеливо поскреб затылок. — Дядя Кирилл, а кто такой Никитин, что так жалостливо пишет про нашего брата?
— Никитин родился в семье небогатого купца, но хорошо знал, как тяжело живется крестьянину, — ответил не спеша Красиков.
— А еще есть такие писатели?
— Есть. Например, Некрасов, Кольцов, Дрожжин и Суриков. Дрожжин вышел из крепостных. А теперь хоть и нет крепостного права, но что толку. Крестьяне получили землю, а обрабатывать ее не на чем и нечем, пришлось опять идти в кабалу к помещику — деревенскому мироеду. Да и сейчас все так же. Вот ты, например, — обратился Кирилл к Василию, — нанялся в работники к Бессоновой, от хорошей жизни, что ли?
Василий подошел к окну, за которым на темном фоне ночи начали поблескивать звезды, и с горечью ответил:
— На одной-то коняге много не напашешь, пришлось надел возле осиновых колков отдать камышинцам, а самому идти в люди.
— Ну вот вам и милость царская. Когда будете выбирать у книгоноши книги, возьмите сочинения Пушкина и Лермонтова. Ты, Прохор, кажется, сказки любишь? — улыбнулся Кирилл парню.
— Готов целую ночь сидеть, — ответил охотно Прохор.
Покурив, парни стали собираться домой.
— Мы к тебе, дядя Кирилл, еще зайдем, — уже с порога заговорил Василий. — Поди, надоели?
— Заходите в любое время. Еще найдем что-нибудь почитать, — уже многозначительно заметил Кирилл и, проводив парней, погасил лампу.
На следующий день, управившись с домашними делами, Василий с Прохором пошли на сельское торжище. Там уже шла бойкая торговля. На наспех сколоченных прилавках лежали куски ситца, сатина и других тканей. Расторопные приказчики, расхваливая товар, зазывали покупателей к себе. В красных рядах толпились степенные мужики, богатые заимщики и степные хуторяне. Девушки и парни толкались возле карусели и балагана, на подмостках которого кривлялся рыжий клоун и стоял господин с помятой физиономией, одетый в изрядно поношенную «визитку» и котелок, приглашая, «дам и господ» посетить цирк.
— Сегодня будет показана девушка-русалка и выступит всемирно известный силач, который свободно поднимает в зубах пять двухпудовых гирь.
Прохор и Василий, заплатив по десять копеек за вход, уселись ближе к арене. Сначала показывали свое искусство акробаты, затем фокусник, а через некоторое время четверо дюжих мужчин внесли оцинкованную ванну, наполовину наполненную водой. В ней полулежала молодая женщина, тело которой, начиная от груди, было покрыто чешуей и заканчивалось рыбьим хвостом.
— Вась, эту русалку я видел, — подтолкнув локтем своего друга, заметил Прохор.
— Где? — живо повернулся к нему Василий.
— Вечор к тетке Агафье она за молоком приходила.
— Тише вы, галманы, — не спуская глаз с «русалки», заговорил сердито знакомый им чистовец.
— Да она не настоящая, — ответил Прохор.
— Да ну?
— Вот те крест! — Прохор перекрестился.
Чистовец недоверчиво махнул рукой.
Тем временем спокойно лежавшая в ванне русалка, как бы делая попытку выбраться из нее, два раза ударила хвостом по воде. На публику полетели брызги и русалку унесли за кулисы.
— Господа! Вы видели чудо природы. Сия русалка по имени Лорелея, что значит Парасковья, выловлена в реке Рейн возле славного города Житомира, — объявил публике конферансье.
— Ну и вруша, — покачал головой Прохор, не спуская глаз с арены.
Через некоторое время вышел внушительного вида мужчина с лицом восточного типа и, свирепо вращая белками глаз, повел широкими плечами. Принесли гири. Связали их у ног силача веревкой и ушли. Тот покрутил ус, наклонился над ними. Взял веревку в зубы и, делая якобы огромное усилие, оторвал гири от земли.
— Вот это здорово, — протянул с восхищением Прохор.
— Да они не настоящие, — усомнился Василий.
— Ты откуда знаешь?
— Если бы чугунные, то, когда их связывали, стоял бы стукоток. А тут ничего не слышно.
— Стало быть, одурачили?
— За милую душу, — выходя из цирка, ответил Василий.
Парни направились к рядам, где расположились со своим товаром коробейники и сновали пронырливые лоточники. Прохор с Василием без труда нашли книготорговца. Его можно было заметить еще издалека. На двух шестах с натянутой бечевой были развешаны картины с видом Афонского монастыря, Киево-Печерской лавры, рядом висела ярко раскрашенная сцена «страшного суда», где с левой стороны два черта гнали трезубцами грешников в ад, с правой — трубили ангелы, показывая праведникам путь в царство небесное.
— А это кого черти поджаривают в кипящем котле со смолой? — показывая пальцем на одну из картин, спросил Прохор юркого торговца.
— Это, молодой человек, кто чрезмерно предается пьянству, — продолжая заниматься с другими покупателями, ответил торговец.
— Понятно. А книжки какие есть?
— Есть стихотворения, сказки, повести господина Пушкина, Некрасов, Никитин, сказка про конька-горбунка господина Ершова, песенники, оракулы и книга о черной и белой магии.
— Ну ее к лешакам, эту магию! Самоучитель к гармошке есть? — спросил Прохор.
— Зачем он тебе? — спросил рядом стоявший Василий.
— Может, пригодится. Охота разные песни выучить.
— Мне-то что, бери, только какой толк? Ничего ведь в нем не поймешь.
— Действительно, молодой человек, — поддержал продавец Василия. — Надо знать до-ре-ми, а потом фа-соль.
— А зачем мне фасоль? — пожал плечами Прохор и с хитрецой посмотрел на своего дружка. — У нас только одна попадья в огороде ее садит, а бабы любят больше горох да бобы.
— Фа-соль — это значит нота. Вам что, молодой человек? — обратился он к Василию и, не дожидаясь ответа, зачастил перед какой-то старушкой: — Есть крестики медные, серебряные, кипарисовые, поминальники за упокой и здравие. Ежели есть в семье грамотные, возьмите житие святой Марии Египетской, Серафима Саровского, про Кирилла и Мефодия, Зосима и Савватия.
— Мне, милый, про Иоанна Кронштадтского.
— Пожалуйста, с вас две копейки. Ну как, выбрали? — повернулся он к Василию с Прохором.
— Ага. Вот эти книжки.
Заглянув в названия, продавец начал подсчитывать:
— За Некрасова пять копеек, Никитина — четыре копейки, за Пушкина — десять. Значит, с вас девятнадцать копеек. Вы что выбрали? — обратился он к Прохору.
— Ничего. Покупка у нас обчая. Вместе читать будем.
— А самоучитель?
— Не подойдет. На слух буду учиться.
Ярмарочная площадь была наполнена гулом голосов, выкриками зазывал из харчевен, нестройными песнями подвыпивших мужиков и парней.
Василий с Прохором, сунув покупки в карманы пиджаков, пошли к берегу.
— Наши ребята сказывали, что камышницы своего борца Яшку рыжего из Ярков вызвали. Будто посулили ему два мешка муки и четверть водки поставить, — говорил доро́гой Прохор.
— Здорово, — протянул Василий. — А ты будешь выходить на круг? — спросил он приятеля.
— Посмотрю, — уклончиво ответил Прохор.
Каждую осень в покровскую ярмарку на берегу озера Чистого, что одним концом примыкает к центру села, устраивалась вольная борьба на опоясках. С одной стороны чистовцы — мирские, с другой камышинцы — двоеданы.
Василий с Прохором показались на берегу, когда уже началась борьба. Работая локтями, они с трудом протискались через толпу и добрались до круга, где для начала боролись подростки. Подогреваемые криками, ребята яростно били «со стегна» своих противников, а порой переходили на кулаки.
На смену подросткам вышли парни. Бросив на землю несколько чистовцев, Нестор Сычев, брат Февронии, победоносно поглядывал на толпу.
— Есть борцы? — вызывающе крикнул он.
— Есть. — Сняв пиджак, Прохор передал его Василию и, шепнув ему: — Ты сейчас не выходи, — шагнул в круг. Опоясался кушаком и подошел к Нестору. — Может, добровольно уйдешь с круга? — сдержанно спросил он Сычева.