— Возможно, здесь столько узников!
— Так вот: соблаговолите передать этого заключенного в мои руки.
— Передать этого заключенного в ваши руки?.. Полноте!.. Монсеньор де Валуа распорядился.
— Это приказ короля; монсеньор де Валуа здесь ни при чем. И потом, мне было сказано обратиться именно к вам, а не к коменданту. Соблаговолите и прочитать и перечитать приказ: «Слушаться подателя сего во всем, что он прикажет от нашего имени…» Как видите, так и написано.
— Видит Бог, так и есть!.. Клянусь святым Георгием, ничего не понимаю… Но, раз уж королю так угодно, мне остается лишь подчиниться!
Ланселот, кланяясь, не смог сдержать вздоха облегчения.
— Но, — продолжал капитан, — могу я спросить, что вы намерены сделать с этим узником?
— Немедленно препроводить в Лувр, где его желает видеть король!
— Ума не приложу, — пробормотал капитан и уже громче добавил: — Король желает видеть этого узника?.. Но зачем?..
— Государственная тайна, которую шуту знать не дано, монсеньор!
— Гм!.. Похоже, этот шут может дать фору многим здравомыслящим и рассудительным людям!
— Ваша светлость оказывают мне слишком много чести, должен добавить, что Его Величество желают, чтобы перевод этого узника сохранялся в секрете, вследствие чего, если позволите, я подожду в соседней комнате, пока узника приведут и передадут мне. Соблаговолите, монсеньор, отдать соответствующие распоряжения.
— Да-да, можете подождать в указанной комнате; узника приведут через пару минут. До свидания, мессир шут, надеюсь, вы не станете сильно поносить меня перед королем. Пойду распоряжусь.
Ланселот, не ответив, глубоко поклонился, вышел и присоединился в соседней комнате к своим товарищам.
— Почему мы не спустились в камеру и не освободили Филиппа сами? — шепотом спросил Готье.
— Хе! — промолвил Ланселот тем же тоном. — Кто знает, что может случиться?.. Не очень-то хочется спускаться в эти подземелья, так как в случае тревоги мы оттуда уже не выберемся, тогда как здесь еще можем. Если что, отсюда до зала, где остались Рике и наш отряд, — рукой подать, словом, отход нам обеспечен, тогда как внизу, б-р-р-р!..
— И все же мне кажется.
— Ланселот прав, — заметил Буридан, — если все пойдет нормально, Филиппа приведут сюда, и нам не придется его разыскивать.
— Не говоря уж о том, что в случае неудачи, оставаясь на свободе, мы сможем вновь попытаться вызволить вашего брата, тогда как если нас схватят. Но — тсс! Я слышу шаги! Его ведут!
Действительно, в конце зала раздался шум шагов и позвякивание ключей.
В ту же секунду дверь открылась, и они увидели Филиппа — бледного, осунувшегося, державшегося на ногах каким-то чудом, так как руки и ноги его были скованы цепями, которые так и не удосужились снять.
Буридан едва успел остановить уже было вознамерившегося броситься к брату Готье и тихим голосом сказал:
— Ради Бога, не шевелитесь!.. Так вы только его погубите!..
Ланселот сделал два шага вперед и, напустив на себя самый достойный вид, властным тоном промолвил:
— Снимите с него цепи, бездельники, да поживее!..
В тот же миг послышался звук рога. Ланселот резко остановился.
— Это Гийом Бурраск; он трубит отступление! — проревел Буридан. — Забираем Филиппа и уходим!
Не успел он закончить, как Готье оказался на другом конце зала, заключив Филиппа в объятья.
— Брат! Брат! Это я! Что с тобой?.. Говори.
Филипп повернул к брату бледное лицо и ничего не выражающий взгляд.
— Господь Всемогущий! — возопил Готье. — Мой брат помешался!.. Ну, Маргарита, дай только я до тебя доберусь!..
В то же мгновение раздался страшный шум, и откуда ни возьмись появились вооруженные люди, которые набросились на Буридана и его спутников, тогда как Валуа, стоя в дверях комнаты со шпагой в руке, кричал громовым голосом:
— Смерть им! Смерть!.. Хватайте шута и того, другого — офицера!.. Они нужны мне живыми!.. Остальных — убивайте!.. Никакой пощады!
И еще некто с лицом, оживленным свирепой радостью, осмотрительно держась за спиной Валуа, кричал во все горло, указывая на Ланселота:
— Измена!.. Измена!.. Арестуйте его!.. Не дайте ему уйти!
И этим омерзительным, дрожащим от дикой радости существом был Симон Маленгр.
Тем временем, видя, что зал наполняется жандармами, Ланселот Бигорн выхватил рапиру и, подав знак своим людям, устремился на них, сказав Буридану:
— Уходим, дело не выгорело.
Перед ними уже выросли порядка десяти шпаг. Они бросились вперед очертя голову. Позади уже появились Рике Одрио и его люди. Завязался бой.
Отовсюду неслись крики, стоны, хрипы, но Буридан и его товарищи промчались, словно вихрь, сметая все на своем пути, в то время как рог продолжал трубить, и позади них нарастал шум, усиливались вопли.
Через несколько мгновений они были уже в зале, который только что — и весьма кстати — оставил Рике Одрио.
Дверь тотчас же была заперта на засов, и они продолжили отступление, выбежав во внутренний двор.
Подъемный мост был опущен и навстречу им уже несся отряд лучников.
Буридан и его спутники ринулись вперед, принявшись колоть и рубить, сея панику в рядах захваченных врасплох этой внезапной атакой солдат.
При поддержке Гийома Бурраска и его людей они пробились на другой конец моста и уже намеревались было рвануть прямо, когда Гийом прокричал:
— Сюда!.. Направо!..
Навстречу им вышел один из наемников Бигорна, держа под уздцы двух скакунов и говоря:
— Скорее, все лошади там, я их охранял.
Через несколько секунд они уже галопом неслись прочь, преследуемые конниками Валуа.
К счастью, у отряда Буридана лошади были более быстрые, да и разделяло их с преследователями довольно-таки большое расстояние.
Спустя пару часов спутники Буридана были уже во Дворе чудес. Пересчитав товарищей, Буридан испустил леденящий душу вопль.
Мало того, что он не освободил Филиппа, так еще и потерял Готье! Оба брата остались в Тампле.
VII. АНГЕРРАН ДЕ МАРИНЬИ
Вернемся теперь к событиям, происходившим в начале этой ужасной ночи, то есть к тому моменту, когда Ангерран де Мариньи после встречи с Вильгельмом Роллером продолжил свой путь.
Первый министр возвращался из Лувра, направляясь на улицу Сен-Мартен, где находился его особняк. Когда он, сопровождаемый своим эскортом, сворачивал за угол улицы Каретников, в другом конце этой улицы появился более многочисленный отряд.
Во главе этого второго отряда ехал великий прево Жан де Преси.
В самом арьергарде этой группы держался человек, тщательно закутанный в плащ, с надвинутым на глаза капюшоном. Порыв поднявшегося на улице ветра приподнял полы плаща, явив запоздалым прохожим тяжелую и плотную кольчугу.
Эти прохожие, сумей они откинуть капюшон, как ветер приподнял полы плаща, вероятно, отпрянули бы в ужасе, узнав суровое и злобное лицо Карла де Валуа, дяди короля Франции.
На лице этом проступало победоносное выражение удовлетворенной ненависти.
И — странное совпадение — в ту самую минуту, когда Ангерран де Мариньи сжимал в руке пергамент, переданный ему Роллером, граф де Валуа, который следовал за первым министром на некотором расстоянии, тоже сжимал в руке пергамент. Вот только на его свитке стояла королевская печать.
Вот что произошло в Лувре.
После необычной встречи короля Франции и короля Арго, после смерти Ганса и, наконец, после освобождения Мариньи, сеньоров и лучников, захваченных во Дворе чудес в плен благодаря дерзкому маневру Буридана, Людовик Сварливый, свято держа данное слово, приказал командирам отвести войска и, побежденный, но не униженный, вернулся в свой Лувр.
Ходившие по городу слухи об этих странных событиях, конечно же, ошеломили Париж, который, уже понадеявшись на скорое избавление от этой язвы, что звалась Двором чудес, с изумлением узнал, что привилегии королевства Арго были, напротив, подтверждены.
Словом, парижанам надлежало свыкнуться с мыслью, что им все еще придется быть добычей нищих днем и разбойников — ночью.
Справедливости ради следует добавить, что король оставил им своего рода утешение в виде нового налога, который он начал взимать, чтобы оплатить расходы на поход, предпринятый единственно, как он утверждал, ради чести и безопасности его славного города Парижа. Людей уверяли, что власти к этой проблеме еще вернутся, что Двор чудес на сей раз пощадили лишь потому, что король не мог не сдержать данного слова, но что двое епископов уже выехали в спешном порядке в Рим, дабы просить его святейшество папу освободить доброго короля Людовика X от принесенной клятвы, и что как только эта епископская операция будет проведена, штурм возобновится, и все, до последнего карманника, обитающие во Дворе чудес будут истреблены. И Париж заплатил.
Похоже, в этом слове заключается вся история Парижа, как и других городов и стран, от самых древних времен и до скончания веков.
Как бы то ни было, если Париж и пребывал в невеселом настроении, он старался этого не показывать. Но король тоже находился в дурном расположении духа, и, казалось, ничто не могло поднять ему настроение.
Лувр весь тот день сотрясался от вспышек королевского гнева. Его Величество, по поводу и без оного, поднимал невыносимый шум.
Этот гнев короля проявлялся тем более яростно, что рядом с ним не было никого, кто мог бы его успокоить — ни его верных придворных, ни его главного советника Валуа, ни королевы, которая, узнав о случившемся во Дворе чудес, уединилась в своих покоях, ни даже, наконец, Ланселота Бигорна, который исчез, да так незаметно, что никто не мог сказать королю, что с ним сталось.
Что сталось с Бигорном, наши читатели знают, так как видели его в действии.
Но Людовик, уже привыкший к гримасам своего недавнего шута, искал его по всему Лувру, но тщетно. Ланселот был далеко, и все говорило в пользу того, что ему не скоро удастся рассмешить так жаждавшего развеяться сварливого короля. В конце концов, излив свой гнев на слуг и предметы мебели, Людовик послал за графом де Валуа, который не заставил себя ждать.