нению, он мог рассчитывать. В Лувре остался один только Юг де Транкавель да его швейцарцы, которые составляли королевскую стражу. Собранный Валуа отряд выехал из Лувра спустя четверть часа после Мариньи и тотчас же направился к Гревской площади, где граф остановился перед жилищем прево Жана де Преси, который, после того, как его ввели в суть предстоящего дела, сильно удивился и даже немного испугался. Но, так как граф де Валуа сверлил его взглядом, Жан де Преси без каких-либо возражений вскочил в седло и возглавил отряд, тогда как Валуа разместился в его арьергарде.
В тот момент, когда Мариньи въезжал на улицу Сен-Мартен, где находился его особняк, ему доложили, что за ним, на незначительном расстоянии, следует отряд лучников численностью примерно в шестьдесят голов.
Смеркалось.
Мариньи обернулся и, приподнявшись в седле, бросил в даль пронизывающий взгляд.
На какое-то мгновение лицо зарделось, словно он понял, чего от него хотят эти вооруженные люди, надвигающиеся расплывчатой и мрачной массой.
Но если он и понял, то, возможно, ужасные мысли, промелькнувшие в голове, сломили в нем ту ожесточенную энергию, что внушала восхищение и страх его современникам.
Он устало повел плечами и спешился перед домом, приказав оставить подъемный мост опущенным.
— Монсеньор. — произнес рядом с ним чей-то голос.
— Что тебе от меня нужно, Тристан? — мягко вопросил Мариньи.
Тристан был доверенным слугой первого министра, чем-то вроде его советника. Он был глубоко предан хозяину.
— Монсеньор, — повторил Тристан, — не следует ли протрубить в рог, чтобы созвать сюда всех наших людей для защиты особняка?
— Ты думаешь, особняк будет атакован?
— Даже не знаю, что и думать, но те люди, которые следовали за нами, мне совсем не понравились. Почему, монсеньор, почему король отказал вам в аудиенции? Прежде он вас так никогда не оскорблял.
— Вероятно, был занят, — сказал Мариньи с улыбкой на бледных губах.
— Почему же тогда, монсеньор, за нами следует вооруженный до зубов отряд, и почему… О! Смотрите!.. Почему он останавливается перед домом?
— Тристан, — промолвил Мариньи голосом, который не допускал никаких возражений, — ступай встречай гостей, коих нам посылает король, и если им нужен я, проводи их в оружейную комнату.
Слуга глубоко поклонился и бросился к подъемному мосту, где Жан де Преси приказывал одному из своих герольдов трубить в рог.
Тем временем Ангерран де Мариньи медленно поднимался в просторный и пышный парадный зал, где, присев у стола, он обхватил голову руками и прошептал:
— У меня нет больше дочери!
Машинально он положил на этот стол свиток пергамента, который передал ему раненый, встретившийся на улице Каретников.
— Монсеньор, — выдохнул Тристан, вбегая в комнату, — здесь великий прево, мессир Жан де Преси.
— Что ж, — проговорил Мариньи, распрямляясь, — пусть войдет!
— Монсеньор, еще не поздно!.. Подземный ход свободен, я задержу этих людей, пока вы бежите.
— Ты сошел с ума, Тристан, и твоя преданность слепа. Да будет тебе известно, Мариньи может быть арестован и осужден, если найдутся в Париже судьи, способные смотреть мне прямо в глаза, Мариньи может умереть, если найдется палач, способный занести надо мной топор, но бежать Мариньи не может, и никто в мире никогда не сможет сказать, что видел, как Мариньи отступал. Ступай же и окажи самый лучший прием этому Жану де Преси, столько раз приезжавшему сюда просить о том или ином одолжении.
И Ангерран де Мариньи, пожав плечами, направился к своему трону, стоявшему в глубине зала.
В этот момент взгляд Тристана упал на свиток пергамента. Он подобрал его так же машинально, как Мариньи бросил его на стол.
Тристан взял и унес этот свиток не потому, что придавал ему какое-то значение, но по обычной застарелой привычке класть бумаги хозяина в надежное место.
Через несколько мгновений в зал, сопровождаемый двумя герольдами, вошел прево. Жандармы, так и не спешившиеся, остались во дворе дома, как и Валуа.
Весь дрожа, Жан де Преси подошел к грозному министру, на лице которого сейчас застыло спокойное и суровое выражение.
— Монсеньор, — сказал прево с глубоким поклоном, — я только что из Лувра. Король, который не смог вас принять, приказал мне съездить за вами и сказать, что он ждет вас сейчас же.
Губы Мариньи искривились в презрительной улыбке.
— С таким поручением, — проговорил он, — можно было отправить первого же попавшегося швейцарца. Для меня это высочайшая честь, что король, желая меня видеть, посылает за мной своего великого прево, и еще более высокая оттого, что великий прево, исполняя передо мной функции обычного слуги, приезжает в сопровождении шестидесяти жандармов.
— Монсеньор. — пролепетал прево, поочередно то краснея, то бледнея.
— Хорошо, — прервал его первый министр высокомерным тоном, — я пойду первым, вы следом!
В этот момент боковые двери большого оружейного зала распахнулись, и с двух сторон в комнату хлынула толпа вооруженных кинжалами и длинными палашами шевалье, которые выстроились вокруг Ангеррана де Мариньи. Жан де Преси сделался бледным как смерть, а у герольдов подкосились ноги.
— К бою! — закричали люди Мариньи. — Смерть лучникам! За Мариньи!
Первый министр поднял руку, и шум утих.
— Я хочу, чтобы здесь уважали посланников короля! — прокричал он громким голосом. — Хочу, чтобы каждый вернулся в свой дом или отряд!
Ужасная тишина опустилась на это собрание. Тогда Мариньи добавил уже более мягким голосом:
— Остальное касается лишь короля, Господа Бога и меня!
И он направился к двери; следом семенили скорее мертвые, чем живые прево и двое герольдов.
Во дворе дома Мариньи вскочил на коня и поскакал к подъемному мосту.
Едва он оказался на той стороне рва, его со всех сторон окружили, двое лучников подхватили под уздцы его лошадь, и весь отряд двинулся в путь, притом что Мариньи не произнес ни слова. Но вместо того чтобы направиться к Сене, отряд устремился к улице Вьей-Барбетт, что вела к Тамплю.
Мариньи, казалось, даже не обратил на это внимания: он думал о дочери, он думал о Буридане!
Подняв внезапно голову, первый министр увидел, что они проезжают мимо Ла-Куртий-о-Роз, мимо этого благоухающего цветочными ароматами сада, мимо этого безмятежного, уютного домика, и к горлу отца Миртиль подступили рыдания.
Вскоре отряд остановился перед мрачной громадой Тампля. Тогда окружавшие Мариньи люди расступились и встали вокруг него кругом. Мариньи спрыгнул на землю.
Жан де Преси последовал его примеру.
И среди вооруженных людей нашелся один, который тоже спешился.
Человек этот вышел из круга и произнес:
— Ангерран де Мариньи, ты обвиняешься в измене, казнокрадстве и вероломстве.
— Валуа!.. — прорычал Мариньи. — Горе мне, коль мог я забыть на мгновение, что в мире есть Валуа! Что ж ты не показался мне на глаза раньше, мерзавец?! Живым бы ты из моего дома не вышел!
— Ангерран де Мариньи, — продолжал Валуа дрожащим от радости голосом, — именем короля, я тебя арестую!
— Что ж, вот мой ответ!
И в молниеносном жесте рука Мариньи поднялась и со всего размаха обрушилась на физиономию Валуа. Граф пошатнулся, отступил на несколько шагов и завопил:
— Это мятеж! Смерть мятежнику!
В ту же секунду Мариньи окружили, но, вероятно, в эту трагическую минуту он показался этим людям таким грозным, каким никогда не был, так как ни один кинжал на него не поднялся.
Сам, в полном одиночестве, он прошел по подъемному мосту…
Спустя пару минут Ангерран де Мариньи, первый министр Людовика X, был помещен в одну из подземных камер Тампля.
VIII. ВОСПОМИНАНИЯ АННЫ ДЕ ДРАМАН
Кое-кто присутствовал при аресте Ангеррана де Мариньи. То был преданный слуга, которого мы пока что видели только мельком.
Тристан последовал за возглавляемым Валуа отрядом, посреди которого молча ехал первый министр. Тристан видел, что произошло перед подъемным мостом Тампля. Он видел, как его хозяин вошел в эту мрачную крепость, и сказал себе: «Ему конец».
До самого утра верный слуга бродил вокруг старого замка тамплиеров со смутной надеждой, что, быть может, он ошибся, и Мариньи вот-вот появится.
Уйти он решил лишь с рассветом. Он направился к особняку с улицы Сен-Мартен, прокручивая в голове всевозможные планы, имеющие целью спасти его хозяина, но тотчас же, один за другим, их отклонял.
В итоге он решил, что нет никакого способа избавить Мариньи от ожидавшей того участи, то есть, вне всякого сомнения, от пыток и обезглавливания, так как Тристан, будучи в курсе всех дел первого министра, естественно, знал, какой безжалостной ненавистью пылает к его хозяину граф де Валуа, и понимал, что раз уж король распорядился арестовать Мариньи, то Валуа торжествует победу, а победа к Валуа может прийти лишь со смертью Мариньи.
Старый слуга заплакал и, в поисках утешения от сразившего его горя — так как, даже во время наихудших катастроф, человек всегда пытается зацепиться за надежду, то есть за жизнь, — в конце концов проговорил:
— Ничего, ту привязанность, которую я питал к моему сеньору, я перенесу на его дочь. Я попытаюсь спасти из его состояния все, что только возможно, и правдиво отчитаюсь в этом перед Миртиль. И тогда, если она пожелает оставить меня, посвятившего всю жизнь служению ее отцу, рядом с собой, мы вместе будем вспоминать того, кого мы потеряли, и вместе станем его оплакивать. Она ведь так любит своего отца, это дитя!.. Пусть ее любовь к этому Буридану и заставила ее пойти против воли Ангеррана де Мариньи, я ничуть не сомневаюсь, что в сердце ее еще живет дочерняя любовь, достойная как ее самой, так и ее батюшки.
Подойдя к особняку, он увидел, что у ворот стоит многочисленный отряд лучников.
Тристан попытался пробиться сквозь эту толпу солдат, но повсюду натыкался на тумаки и затрещины. Наконец он попался на глаза какому-то офицеру, который, вероятно, узнав его, воскликнул: