Жалостные, слезные «иа!» перемежали эту невероятную и смелую речь, так как Ланселот Бигорн бился в этот момент ни много ни мало за свою голову на плечах. И, тем не менее, все эти фразы сопровождались и подчеркивались весьма комичной мимикой, а последний ослиный рев был таким проникновенным, что взбодрил бы и самого кислого.
Король не устоял и вновь покатился со смеху, говоря:
— А ведь и правда, я совсем забыл, что твоя судьба неразрывно связана с судьбой этого разбойника, и, клянусь Пресвятой Богородицей, на твоем месте я поступил бы точно так. Но, похоже, сейчас ты уже свободен, раз оставил этого Буридана?
— Разумеется, — молвил Бигорн лицемерно слащавым тоном. — Потому-то, припомнив обещания, данные мне моим королем, я и ушел, чтобы найти Ваше Величество и поступить к вам на службу, но тут эти животные, — недавний пленник взглядом указал на охранявших его людей — налетели на меня, словно стая прожорливых ворон, повязали… и уже собирались засунуть в черт знает какую дыру, если бы во-о-он тот не услышал мой голос и не распорядился отвести меня сюда.
— Бедный Ланселот Бигорн, — произнес король ироничным, но в то же время растроганным тоном, — ты вступил в свою новую должность крайне печальным образом, и, тем не менее, изрядно меня повеселил. Уж я тебе это попомню. Господа, — добавил Людовик, поворачиваясь к изумленным сеньорам, — представляю вам моего шута, того, кто единственный имеет право говорить самую неприятную правду всем и даже мне.
— Особенно вам, — непочтительно прервал его Бигорн.
— Особенно мне, будь по-твоему. Язык у этого мошенника подвешен неплохо, так что, господа, будьте осторожны! Но пусть никто даже и не думает притеснять моего шута, не то он об этом пожалеет. А вы чего ждете, бездельники? Немедленно снимите веревки, связующие руки Его Сумасбродного Величества!
В мгновение ока путы, стягивавшие запястья Ланселота Бигорна, были разрезаны, и в то время как его охранники почтительно отошли в сторонку, многие могущественные сеньоры подходили к нему с комплиментами, стараясь заручиться поддержкой столь важной персоны, коей был в те времена королевский шут. Ланселот, изображая славного малого, позволял поздравлять и обнимать себя с комичной снисходительностью.
Тем временем его охранники благоразумно ретировались, за исключением чего-то, казалось, ожидавшего сержанта.
Ланселот увидел его, взял за руку, подвел к королю и без обиняков сказал:
— Вот человек, которому я, от вашего имени, обещал сто экю. Соблаговолите, Ваше Величество, их ему выдать.
— Сто экю! Черт возьми! Да это же внушительная сумма! Забавным, однако, манером ты вступаешь в должность! И зачем же мне давать сто экю тупице, который тебя арестовал?
Сержант задрожал.
— Затем, что он согласился отвести меня к вам, вместо того чтобы препроводить в Тампль.
— Сто экю за такой пустяк?
— Вижу, — спокойно сказал Бигорн, — король сейчас уже полагает, что его шут не стоит и жалкой сотни монет!..
— Ладно, — проворчал Людовик, — пусть этому человеку выдадут десять экю, и забудем об этом. Только впредь относись к моим денье[2]с большей заботой, если хочешь, чтобы их хватило и на тебя.
— Дружище, — сказал Бигорн, подходя к сержанту, — я обещал, что король выдаст тебе сто экю, но раз уж король не держит слово, которое я дал от его имени, заберешь у казначея мою долю — я оставляю тебе все свое жалованье за первый год службы.
— Хорошо! — промолвил Людовик. — Пусть ему выдадут сто экю, а затем бросят на сто дней в камеру за неисполнение приказа, согласно которому он должен был препроводить пленника в Тампль.
Сержант вышел — наполовину обрадованный и наполовину разъяренный.
«Я сказал: за первый год службы, — усмехнулся про себя Бигорн, — но, похоже, наш славный Людовик полагает, что я обосновался здесь навсегда».
— Следуй за мной, — скомандовал Людовик своему новому шуту, тогда как придворные по мановению королевской длани хлынули в сторону прихожей.
II. КОРОЛЬ И ШУТ
Его Величество проследовал в свой кабинет. Бигорн не отставал ни на шаг. Он понимал, что борьба, а между этими двумя персонажами предстояло развернуться настоящей борьбе, так вот, борьба эта еще только начинается. Малейшая неосмотрительность могла стоить несчастному Ланселоту как его места шута, так и его жизни бродяги.
Король уселся в свое кресло.
Бигорн, не получив соответствующего приглашения, опустился на табурет: то была одна из прерогатив его должности, так как функции шута составляли то, что и называют должностью, со всеми связанными с ней обязанностями, огорчениями и даже опасностями, но, как и у всякой должности, здесь имелись свои выгоды, прерогативы и даже льготы.
Удобно устроившись перед королем, Ланселот Бигорн счел благоразумным подождать, пока тот сам приступит к допросу.
Поразмышляв какое-то время, Людовик наконец обратил внимание к сидящему напротив.
— Ну, господин шут, выкладывай свою информацию; что ты там хотел мне рассказать относительно Нельской башни? Когда ты меня туда привел, то довольствовался лишь тем, что оставил у какой-то двери, сказав, чтобы я искал, и тогда найду. Я поискал, но ничего не нашел. И тем не менее, — добавил король с мрачным видом, — я должен найти! Говори же, если что-то знаешь!
Ланселот широко распахнул испуганные глаза, тогда как его нос, и без того очень длинный и невероятно подвижный, казалось, еще более вытянулся, грозясь влезть прямо в рот Бигорну.
— Информацию, сир?.. Да помогут мне святые Варнава и Панкратий!.. Пусть все черти ада поджарят, разорвут мою жалкую шкуру, пусть все огни преисподней, все эти терзающие плоть костры дьявольской обители вцепятся мне в язык и тянут, пока он не станет тряпкой, годной для мытья полов, если я понимаю хоть слово из того, о чем вы говорите!
— Но мне сказали, что ты хочешь рассказать мне что-то именно о башне!
— Ах да, это правда! Так вам сказали, — спокойно продолжал Ланселот, — но, знаете ли, нужно же было сказать хоть что-то, чтобы предстать перед королем! Хорошо бы выглядел тот, кто явился бы к очень христианскому и всемогущему королю и заявил: вас желает видеть Ланселот Бигорн. Да кто он такой, этот Ланселот Бигорн?.. Пусть этого Бигорна бросят в какую-нибудь темную камеру и не забивают мне им голову. А так бы и сделали, тогда как: «Ланселот Бигорн обладает некой информацией относительно того, что произошло в Нельской башне» — и Бигорна тотчас же препроводят к королю, и вот он уже служит, ничего не боясь, этому могущественному хозяину.
— Значит, — разочарованно проговорил король, так как Ланселот казался ему искренним, — ты ничего не знаешь? Не подслушал никакого секрета?
— Я? Ничего — абсолютно ничего! Я не знаю, даже самого незначительного пустяка, разве только то, что уже говорил вам: «Стучи, и отворят тебе, ищи, и найдешь!.». И да заберет меня чума, да заставит меня лихорадка до скончания дней моих клацать зубами и дрожать всеми членами, если я лгу!
— Ладно, — произнес король со вздохом, — оставим это.
Про себя же он думал:
«Как узнать?.. Кто же заговорит?.. Кто скажет мне правду, всю правду. О! Тот, кто узнает, кто заговорит, кто избавит меня от этих подозрений, что разъедают мой мозг и сердце, словно ненасытные грифы, тому я отдам одну из моих провинций, самую красивую, самую богатую, разве что, — и на губах его заиграла зловещая улыбка, — разве что если я не прикажу закопать его живьем в какой-нибудь ужасной могиле, чтобы вместе с ним похоронить постыдную и позорящую тайну».
И, неистово взмахнув ногой, он отправил в другой конец зала ближайший к себе табурет.
Начиналась сцена гнева.
В это время Ланселот Бигорн не сводил с короля глаз и, в свою очередь, думал:
«Вот те на!.. Собирается гроза. Будь начеку, Ланселот, друг мой, если не желаешь оказаться сломанным, как унесенная бурей щепка.
Так уж повелось, что любовь и ненависть могут сразить самого сильного и могущественного точно так же, как и самого слабого, унизив самого гордого точно так же, как и самого смиренного, погрузить его в жалкое и яростное состояние, низвести до уровня самого свирепого, самого гнусного из животных, сделав сразу и тигром, и свиньей!.. Как же ты был прав, Ланселот, что предпочел бутылку самым восхитительным из созданий, как говорят господа влюбленные. Ха, женщины!.. Дьявольские создания, изрыгнутые преисподней на погибель нашей души и тела!.. Бедный сир!.. Мне так его жаль!.. Но, черт возьми! Я не хочу, однако же, говорить ему, что Маргарита — та еще развратница, такая развратница, что по сравнению с ней все потаскушки Двора чудес и Валь-д'Амур покажутся ангелами!.. Нет, я не хочу ему этого говорить. В том настроении, в каком он пребывает, Высочество переломает мне все кости, словно сучки для разжигания огня. Пусть ищет сам!.. Так и быть, я наведу его на след. Но сегодня я пришел в Лувр не за этим».
Все эти размышления, гневные и ужасные — с одной стороны, философские — с другой, занимающие так много места здесь, в действительности пронеслись в их головах за несколько мгновений.
И в ту самую секунду, когда король решал, какому страшному наказанию он подвергнет того, кто заговорит, именно в эту секунду Ланселот думал: «Если я заговорю, он переломает мне все кости».
Машинально король, проходя в своем яростном променаде мимо сидевшего на табурете Бигорна, повторил:
— Значит, ты решительно ничего не знаешь?
— Ничего. Я же уже сказал: ничего!.. Разве что.
Король остановился и, резко развернувшись, живо спросил:
— Разве что — что?
— Да!.. Возможно!.. — промолвил Ланселот, словно говоря с самим собой. — Там будет видно.
— Там будет видно — что?.. Что ты знаешь?.. Говори!
— Что ж. Хорошо!.. Самому мне ничего не известно.
Король взмахнул от досады руками.
— Но, — не спеша, будто взвешивая каждое слово, продолжал Бигорн, — если самому мне ничего и не известно, то я знаю того, кому известно все!