И он добавил, словно извиняясь за эту оплошность:
— В свое оправдание должен сказать, что я думал только о нашем пошатнувшемся положении. Черт, тысяча чертей, уж лучше потерять положение, нежели жизнь, и потом, с тем, что у нас есть, мы нигде не будем знать нужды, — куда бы ни вздумали уехать.
— Бежим же, ничего другого нам и не остается. Что до всего прочего, то об этом подумаем позже. Но как бежать?.. Возможно ли это? Разве каждый наш шаг не отслеживается?..
— Постой, дай подумать, — сказал Симон и, обхватив голову руками, казалось, действительно погрузился в глубокие размышления.
По истечении нескольких секунд он вскинул голову и победоносно воскликнул:
— Придумал! Вот что, мы оставим все наши тряпки и остальной жалкий скарб, которым располагаем как здесь, так и в доме, и выйдем отсюда с пустыми руками, каждый по отдельности. Ты, Жийона, пойдешь в особняк и заберешь оттуда все золото и те немногие безделушки, что у тебя есть, и в семь — в семь, слышишь? — явишься за мной в Ла-Куртий-о-Роз, где спрятаны уже мои сбережения и где я буду ждать тебя в зале первого этажа.
— И что мы там будем делать? — спросила Жийона, которая внимательно слушала эти объяснения, но которая, однако же, немного помрачнела, когда услышала, что ей придется забрать свое золото и драгоценности.
— Там, — сказал Маленгр, — мы честно разделим на две равные части все то, чем располагаем на двоих, и чтобы раз и навсегда доказать тебе мою искренность и верность — вот кошелек, который дал мне монсеньор перед тем, как вызвать тебя. Как видишь, Жийона, он довольно-таки увесистый… и это золото.
Глаза старухи заблестели от вожделения, и она инстинктивно вытянула крючковатые пальцы, чтобы схватить желанный кошелек, который Маленгр, впрочем, благоразумно держал на почтительном расстоянии.
— Как видишь, — продолжал Маленгр, стремясь убедить ее в своей доброй воле и порядочности, — как видишь, я с тобой честен, так как, в конце концов, ты ведь не знала, что монсеньор дал мне этот кошелек, который, вероятно, содержит немалую сумму, и я мог бы тебе об этом и не рассказывать, и ты бы так о нем и не узнала.
— Так и есть, — признала старуха, крайне впечатленная такой неожиданной искренностью.
— Но я решил быть абсолютно честным с тобой в те немногие часы, которые нам предстоит прожить вместе.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Потом объясню. В общем, я присоединю этот кошелек к нашим общим сбережениям.
С этими словами он проворно сунул кошелек в карман, тогда как старуха подумала:
«Вот как!.. И что же, наши общие сбережения, как он их называет, будут храниться в этом кармане?»
Для пущей уверенности Маленгру, конечно же, следовало передать этот кошелек в руки Жийоны, и нужно сказать, таково и было его намерение; вот только боязнь и алчность возобладали над благоразумием, в чем и состояла его ошибка, поскольку инстинкты недоверия этой мегеры внезапно вновь пробудились, и она насторожилась еще более, чем прежде.
— Итак, — продолжал Маленгр, — в Ла-Куртий-о-Роз мы окончательно превратимся в честных сообщников, и как только поделим деньги, я позволю тебе выбрать: либо отправиться со мной во Фландрию, где мы сможем пожениться и жить спокойно, в полной безопасности, благодаря нашим объединенным состояниям; либо разбежаться каждый в свою сторону и уж потом выкручиваться, кто как умеет. Почему-то подумав, что тебя больше устроит второй вариант, я и заметил с минуту назад, что нам предстоит прожить не так уж и много времени вместе. Ну, что ты на это скажешь?..
Жийона надолго задумалась и, похоже, нашла некий хороший способ избежать выдвинутых Маленгром условий, так как довольно любезно и с улыбкой отвечала:
— Скажу, что твой план устраивает меня во всех отношениях и что я сделаю так, как ты и сказал, и в семь часов буду в Ла-Куртий-о-Роз со всеми своими сбережениями; что же до твоего предложения пожениться.
— К этому, — живо прервал ее Маленгр, — Мы вернемся после того, как урегулируем все наши проблемы. Я хочу, чтобы у тебя было время подумать.
«Ну да, конечно, — подумала Жийона. — Дождусь ли я хоть раз от него искренности?»
— Ну, — продолжал Маленгр, — раз уж мы все решили, разойдемся; времени в обрез.
— Хорошо, — сказала Жийона. — Так я пойду первой?
— Иди, если хочешь.
— До вечера, Симон.
— Жду тебя в семь, Жийона.
Мегера уже открыла дверь и собиралась выйти, когда Симон ее окликнул.
— Кстати, — промолвил он, — забыл тебе сказать, что, начиная с этого момента, куда бы ты ни пошла, за тобой везде будут следовать двое моих людей — людей надежных, — которые не отпустят тебя ни на шаг.
— Вот как! — только и смогла вымолвить старуха.
— Ну да, так что если тебе взбредет в голову по выходе из особняка, вдруг направиться не к Тамплю, а в какую-нибудь другую сторону, один из моих людей спокойно последует за тобой, в то время как другой прибежит сюда предупредить монсеньора, который, уж поверь мне, найдет способ тебя поймать.
— Дьявол! — вскричала Жийона в отчаянии.
— Ну, должен же я был подстраховаться, по причине твоего состояния, часть которого принадлежит мне. Кроме того, предупреждаю: если ты забудешь, когда мы встречаемся — а я сказал: в семь часов, — или же просто не соизволишь принести свои деньги, монсеньору все равно доложат об этом вовремя и в тот момент, когда я уже буду далеко. А теперь можешь идти.
Услышав эти слова, которые свидетельствовали о том, что Маленгр все предусмотрел, Жийона на какое-то время так и остолбенела.
Наконец, укрощенная и побежденная, она понуро опустила голову, решив подчиняться — а другого выхода у нее и не было, — но уже обдумывая смутные планы сокрушительного реванша, которого она надеялась добиться после того, как немного поутихнет гнев графа де Валуа.
Она хотела заверить Маленгра в своей добросовестности и в своем намерении действовать честно, но слова застряли в ее пересохшем горле; сделав едва уловимый жест покорности, она наконец вышла — прямая как палка, с полнейшей растерянностью на лице.
Маленгр проводил ее взглядом. В его маленких глазах-буравчиках зажегся победоносный огонь, и его вновь обуял приступ жуткого смеха.
— Ха-ха-хах! Неплохо я ее разыграл, — лепетал он, икая. — Ха-хах! Наконец-то эта мартышка попалась в мои силки. Теперь уж она никуда не денется!
XVIII. ГЛАВА, В КОТОРОЙ РЕЧЬ ПОЙДЕТ О ШКАТУЛКЕ, СВИСТКЕ И ЗАНАВЕСКЕ
В тот же вечер, в назначенный час, Маленгр с нетерпением, к коему примешивались уверенность и сомнение, ждал Жийону в нижнем зале Ла-Куртий-о-Роз.
— О! Она придет, — шептал он, — придет, я в этом убежден. Она чувствует, что нуждается во мне, чтобы бежать, и потом, я ее так напугал, что она не может не прийти. Ха! Но не ее ли я вижу вон там?.. Да, так и есть. Наконец-то!.. Вот и наступил час расплаты!..
Действительно, то была Жийона, точная, как часы. Закутанная в широкий черный плащ, она шла медленно, осторожно.
Маленгр бросился ей навстречу и тщательно запер за ней внутренние засовы ворот.
— Видишь, Симон, — сказала Жийона, — я и на минуту не опоздала.
— Да я и не сомневался в том, что ты придешь вовремя, — отвечал Маленгр, ухмыльнувшись.
Он выглядел чересчур веселым; Жийоне даже показалось, что она никогда прежде таким радостным его и не видела.
— Принесла свои деньги? — спросил Симон не без некоторого беспокойства.
Ничего не говоря, она приоткрыла плащ и продемонстрировала внушительных размеров шкатулку, которую держала под мышкой.
— Позволь я тебе помогу, должно быть, она тяжелая, такая-то шкатулочка, особенно для столь хрупкой женщины, как ты, моя милая Жийона.
При этих словах в глазах его воспылал огонь вожделения, и он рассмеялся прерывистым смехом.
Он уже протягивал руки, чтобы схватить вожделенную шкатулку, но Жийона прижала ее к груди, словно мать, защищающая свое дитя, и сказала:
— Нет-нет, я прекрасно донесу ее и сама.
Не настаивая, он промолвил:
— Как скажешь, дорогая, я просто хотел оказать тебе услугу. Но что мы стоим в саду, пройдем-ка в дом.
Уверенный в том, что никуда она не денется, и желая ее успокоить, Маленгр первым направился к дому.
Жийона покорно последовала за ним и вошла в тот зал, где некогда шпионила и предавала бедную Миртиль. Едва она переступила через порог, Симон тщательно запер на засовы и эту дверь, после чего поспешил пояснить:
— На всякий случай, сама понимаешь, мало ли что может произойти?
Жийону вдруг посетила доселе не приходившая в голову мысль, что она может угодить в ловушку. Симон же, все такой же веселый, заискивающе пробормотал:
— Подожди, я зажгу свечу… в это время года быстро темнеет… Вот, теперь я хоть вижу твои глаза. Как же мне нравится смотреть в твои глаза, моя милая Жийона. Присаживайся, раздевайся, мы же здесь дома, и никто нас не побеспокоит. Подумать только: логово ведьмы, брр!.. Да сюда ни единая живая душа не осмелится зайти.
Он продолжал смеяться, потирая руки с неподдельным ликованием.
Маленгр сел довольно-таки далеко от Жийоны, напротив, и — то ли случайно, то ли преднамеренно — прямо у двери, и, положив обе руки на эфес шпаги (так как он запасся оружием), уперся в них подбородком и смотрел на нее, смеясь.
И от этого смеха, скорее, даже хрипа, больше похожего на скрежетание ударяющихся одна о другую косточек, Жийона опять начала испытывать чувство какой-то необъяснимой тревоги.
Она сидела на краешке стула, со смутным беспокойством обводя взглядом зал, который, однако же, знала лучше, чем кто-либо, обеими руками вцепившись в стоявшую у нее на коленях шкатулку.
Он же смотрел на нее, все так же смеясь, и, словно зачорованный, промолвил:
— Значит, пришла все-таки?..
— Ну да, — удивленно сказала она. — Разве мы не договаривались?
— Что ж, я рад, — произнес он, отвечая скорее на собственные мысли, нежели на то, что говорила она.
— Я тоже рада, — сказала Жийона, не особо понимая, что говорит, — столь странным ей казалось поведение Маленгра.