Он хотел свое золото, несмотря ни на что, даже если бы ему пришлось умереть на своем сундучке; он хотел его, это золото, и он должен был его получить.
Он передохнул немного, а затем продолжил свой упорный труд. Яма теперь была уже так глубока, что ему приходилось погружаться в нее с головой, чтобы копать дальше.
Тогда, несмотря на весь страх, который внушала ему эта мысль, он был вынужден признать очевидное: он явился слишком поздно.
Он остановился, сел, свесив ноги в вырытую яму, и зарыдал.
— Она меня обокрала! Эта мерзавка забрала все мои сбережения!
И столь глубоко, столь ужасно было его отчаяние, что он напрочь утратил представление о действительности.
Однако же, когда он в сотый, быть может, раз повторял: «Слишком поздно!.. Эта мерзавка меня обокрала!», на плечо ему легла чья-то рука, и насмешливый голос воскликнул:
— Хе! Да это же мой товарищ Симон Маленгр!.. Что ты забыл здесь в столь поздний час?
Маленгр поднял на вновь прибывшего ошалевшие глаза и узнал Ланселота Бигорна.
Встреча была для него не из приятных, так как у Бигорна имелись к нему свои счеты, и было очевидно, что он не упустит такой прекрасной возможности их урегулировать.
Тем не менее Симон был настолько подавлен, что он сначала об этом даже и не подумал.
Более того, увидев Ланселота Бигорна, он даже и не удивился. Всецело поглощенный своим отчаянием и навязчивой мыслью, он указал на дыру и промолвил слезливым тоном:
— Эта мерзавка меня обокрала.
— Тебя обокрали, дружище?.. Но, клянусь рогами дьявола, это еще не повод для того, чтобы так драть себе глотку. Какого черта, так можно и людей разбудить!.. Так что давай, поднимайся и следуй за мной.
Эти слова, произнесенные резким тоном, немного привели Маленгра в чувство.
Он встал, как его и просили, но потихоньку начал оглядываться, дабы уяснить, возможно ли скорое бегство.
К несчастью, он имел дело с человеком бывалым, и Ланселот, имея все основания ему не доверять, крепко держал Симона за шиворот. Прежде даже чем Маленгр успел сделать опасное движение, отобрал у него нож, сказав:
— Дай-ка сюда эту игрушку, пока не произошло какого-нибудь несчастного случая. А теперь двигай вперед, да не упорствуй, не то придется подгонять тебя моей рапирой.
Вынужденный подчиниться, Маленгр зашагал к дому.
Но когда он увидел, что Ланселот Бигорн намерен ввести его в тот самый зал, где он повесил Жийону, боязнь призрака вновь ожила в его и так уже порядком помутившемся разуме, Симон замер и пробормотал умоляющим голосом:
— Нет, только не сюда, только не сюда.
— Почему бы и не сюда? — все так же насмешливо заметил Ланселот. — Здесь нам ничто не помешает поговорить по душам.
Говоря это, он открывал дверь, тогда как Маленгр стонал:
— Не сюда, она ждет меня, заберет меня, как забрала уже мое золото.
— Не пори чушь, дружище, — сказал Бигорн и, с силой втолкнув пленника в комнату, запер дверь на засов.
Закончив эту операцию, Ланселот подтащил стучавшего зубами Симона к табурету, заставил присесть, степенно уселся напротив и спокойно сказал:
— А теперь поговорим. Но даже не пытайся улизнуть, не то горько об этом пожалеешь. Впрочем, это и невозможно.
Правда вынуждает нас сказать, что несчастный Маленгр об этом даже и не думал.
Все его мысли были связаны с призраком, который говорил с ним в этой комнате, из-за занавески, призраком, который его обокрал.
Маленгр в любую секунду ожидал вновь увидеть этого призрака, ощутить, как тот вцепляется в него и тащит за собой в самую глубокую часть преисподней, где, вероятно, давно уже сам поджаривался.
Вот о чем думал Маленгр; но Ланселот Бигорн не мог разгадать его мыслей.
— Уж не дьявол ли ты собственной персоной? — продолжал Ланселот. — Как иначе объяснить тот факт, что, закрыв тебя на два оборота ключа во Дворе чудес, я обнаружил тебя в Тампле, куда ты прибыл как раз вовремя, чтобы провалить дельце, которое стоило мне стольких хлопот и усилий, не говоря уж об опасностях? Ах ты, злодей, хочешь всех сдать своему дражайшему хозяину? Да ты просто опасная рептилия, Маленгр!
Симон никак не отреагировал, по той простой причине, что ничего не слышал — он был на грани безумия и по-прежнему думал о своем призраке.
Не получив ответа, Ланселот продолжал:
— Раз уж ты поклялся нас погубить — что ты, несомненно, и сделаешь, если я тебя отпущу, — не желая быть убитым тобой, я, раз уж ты в моей власти, сломаю тебе шею, словно цыпленку, нет, лучше вздерну тебя прямо здесь.
— Вздернешь меня? Здесь? — промолвил Маленгр, смутно уловив конец фразы.
— Да, негодяй, прямо здесь… за этой занавеской!..
Маленгр расхохотался.
— Что, смешно?.. А ты парень храбрый, как погляжу!
— Вздернуть меня здесь, — пробормотал Маленгр, продолжая хохотать, — у тебя не получится, место уже занято, там уже она, она!..
— Ага! Вот мы и нашли твое больное место, — сказал Ланселот, наконец-то все поняв. Поднявшись на ноги, он отдернул занавеску.
Но Маленгр закрыл глаза стиснутыми кулаками и, застонав, распластался по полу.
— Черт бы побрал этого труса, — сказал Ланселот. — Так и знал, что он боится.
И, подойдя к Маленгру, он резко его встряхнул, повернул лицом к занавеске и, вытянув руку в том направлении, промолвил:
— Можешь сам убедиться, что там все готово для того, чтобы вздернуть тебя надлежащим образом.
Маленгр, действительно, посмотрел туда, куда ему было указано, и открыл рот от удивления.
Там по-прежнему висела веревка, вяло болтаясь над табуретом, который поставила на место чья-то таинственная рука, вот только Жийоны, которую он оставил повешенной на этой веревке, уже не было!
Маленгр в который уже раз спросил себя, а не виновата ли во всем, что здесь происходит, магия.
— Посмотрел? — грубо бросил Бигорн. — А теперь шагай.
И повторилась сцена, которая произошла между Симоном Маленгром и Жийоной, вот только на сей раз в положении последней оказался уже сам Симон, а колол его острием рапиры Ланселот Бигорн, который, указывая на веревку, говорил:
— Шагай!
Подойдя к табурету, бедняга совершенно утратил ощущение реальности.
Он видел, смутно чувствовал, как Ланселот, смеясь и гримасничая, издавая громогласные «иа!», накидывает ему на шею роковую петлю, затем, на какую-то долю секунды, ощутил ужасную боль в затылке, затем у него из-под ног выбили табурет, и он провалился в небытие.
Вот только Маленгр не умер, как не умерла и Жийона.
Спрятавшись в одном из сундуков, что входили в обстановку зала, Ланселот Бигорн присутствовал при разговоре Маленгра и Жийоны.
Это он, воспользовавшись занятостью Симона, вешавшего за занавеской старуху, проворно умыкнул шкатулку.
Это он, выбравшись в одно окно, подскочил к другому, через которое лицезрел всю сцену повешения.
Опять же, это он вовремя снял тело несчастной Жийоны, привел ее в чувство и заставил сказать те несколько слов, что посеяли в душе Маленгра такой ужас.
Опять же, это он передал Жийону в руки Бурраска, который сволок ее в погреб, примыкавший к тому, где уже находился Страгильдо, пока Рике переносил на чердак столь желанную для Маленгра шкатулочку.
Ланселот бросился вслед за Маленгром и, позволив тому вырыть глубокую яму, препроводил голосящего душегуба в комнату за занавеской, где подверг аналогичной процедуре повешения, после чего отвязал, спустил в погреб и бросил рядом с Жийоной, которая, разумеется, предпочла бы обойтись без подобного соседства.
Тем временем от такого количества потрясений, свалившихся на его голову за столь короткий промежуток времени, бедняга Маленгр заметно тронулся умом.
Повешение Жийоны, исчезновение доверху набитой золотыми экю шкатулки — жесточайший удар для скупца! — угрозы призрака, его собственное повешение в результате внезапного появления Ланселота Бигорна — все это представляло собой удары, сравнимые с ударами палицей, под которыми устояло бы не так уж и много мозгов и под которыми его рассудок помутился примерно на три четверти.
Когда, после продолжительного обморока, он пришел в себя, то обнаружил, что находится в темном подвале, своего рода камере.
Будучи не в состоянии мыслить здраво, Маленгр счел себя мертвым и решил, что душа его пробудилась уже там, в ином мире.
Когда же глаза его привыкли к темноте камеры и он увидел Жийону, которая, будучи столь же напуганной, как и он сам, забилась в угол и смотрела на него с испугом, к коему примешивалось ожесточенное удовлетворение, рассудок покинул его уже окончательно, и бедняга вконец обезумел.
В этом его полоумии то дававшее ощущение прохлады место, где он находился, стало для него чистилищем, а вполне живая Жийона — призраком, который преследует его, чтобы схватить и утащить в преисподнюю.
Он начал с того, что, показывая на Жийону пальцем, забормотал:
— Довольно!.. Хватит!.. Гнусный призрак!.. Что еще тебе от меня нужно? Ты забрал все мое золото, все дорогое моему сердцу золото, забрал у меня. Забрал мою жизнь. А теперь хочешь еще и душу?.. А?.. Да, чтобы отнести ее мессиру сатане. Прочь!.. Изыди!.. Ты ее не получишь, мою душу, нет, не получишь.
При этих словах Жийона все поняла и, задрожав, прошептала:
— Сошел с ума!.. Он сошел с ума!.. Боже милосердный!.. Но он же меня придушит, прибьет. Не хочу здесь оставаться. Нет, это слишком ужасно! Я сама здесь тронусь умом!
И, подгоняемая страхом, она бросилась к двери, в которую принялась неистово колотить, издавая крики животного, которому режут горло.
К несчастью, мысли безумца перешли в иное русло.
Теперь ему казалось, что между ним и призраком непременно произойдет сражение, в котором выживет лишь один из них, и потому, сидя на корточках в своем углу, он ворчал:
— А! Хочешь меня забрать? Утащить?.. Но я-то мужчина!.. Я сильнее тебя, попробуй только приблизиться, окажись только на расстоянии моей вытянутой руки, и мы посмотрим, кто из нас сильнее. И потом, ты должна мне сказать, где спрятала мое золото, должна вернуть награбленное. Только попробуй приблизиться!