— Людовик, я тебя люблю!.. — охрипшим голосом прошептала она.
Король вздрогнул от ужаса. Ложь в этот момент была так отвратительна!..
А она и не лгала вовсе!
С криками, со всем порывом разгулявшихся страстей, с дикими мольбами, рыданиями, улыбками, слезами, она шептала, вопила, бормотала, лепетала.
И вот что услышал Людовик. Вот что он увидел. Вот что он принял за самую необузданную из комедий, тогда как теперь это была уже никакая не комедия!..
— Да, я люблю тебя Людовик!.. С каких пор? Не знаю! Быть может, любила всегда! Послушай! На турнирах, когда ты несся вперед на своем боевом коне с копьем наперевес, я ревела от восторга, или, по крайней мере, мне так казалось. Но что-то кричало, противилось в глубинах моей души. Дура! Сумасбродка! Я не хотела тебя любить!.. И я любила тебя!.. Слушай же все, я признаюсь во всем!.. Я была самой развратной из женщин, я была преступницей. Я убивала. Во мне и вокруг меня живут десятки призраков. Несчастная! О, какое же это ужасное горе! Людовик, я люблю тебя! Убей меня, придуши, назначь мне то наказание, что ожидает всех неверных жен, но позволь мне кричать, что я люблю тебя. Ах, до чего ж приятны эти слова! Я впервые произношу их этими губами от всего сердца. Впервые это сердце заливает меня чистым светом. Я люблю тебя, Людовик! Эти слова я десятки раз повторяла их другим! Убей меня! Но никогда в душе моей не было такого опьянения, такой нежности, такого глубокого удивления, как в эту минуту!.. О, эта грязная душа! Мерзкое сердце! Мерзкая потаскушка! Да, это я была той развратницей из Нельской башни! Знал бы ты, как мне жаль сейчас этого потерянного счастья! О, Людовик, мои глаза раскрываются, сердце перерождается для новой жизни и грязная душа моя очищается. Людовик, Людовик, я люблю тебя! Позволь мне кричать об этом. Позволь всему моему естеству стонать и вопить: «Я люблю! Я! Я! Развратница Маргарита! Я люблю!» Отрада и наслаждение любви, которых я никогда не ведала, которые я искала во всех глазах, на всех губах, — наконец-то я вас познала!.. Боже милосердный, Боже всемогущий, благословляю Вас, и буду благословлять на костре даже, если смогу, в последнем усилии моего тела и сердца, прокричать на весь мир, что Маргарита Бургундская познала любовь, если смогу умереть, шепча: «Людовик, мой возлюбленный Людовик, я люблю тебя».
Ответом был пронзительный смех, мрачный, неудержимый…
Она подняла к нему голову и тотчас же осела на пол: Людовик ей не верил! Людовик никогда больше ей не поверит!..
На секунду кулаки Людовика Сварливого взметнулись, словно эта комедия развратницы вызвала в нем один из его приступов неистового гнева, словно он хотел убить Маргариту.
Но его руки, сжатые в кулаки медленно упали. И резкий, зловещий смех вновь прокатился по комнате, обрушившись на голову распростершейся на полу Маргариты.
Даже не это! Она была недостойна даже того, чтобы умереть от его собственной руки! Все было кончено! Мир рушился. Она погружалась в беспредельный ужас.
— Прощай! — глухо промолвил Людовик.
Она не подняла головы. Она так и осталась лежать в уголке, у окна. Она слышала, как Людовик медленно уходил. Он сказал: «Прощай!», как это говорят покойнице. Это было последнее его: «Прощай!». Конец! Она для него больше не существовала.
Уже почти дойдя до двери, Людовик Сварливый обернулся.
— Маргарита, — сказал он, — честь короля пострадать не должна. Суд над тобой будет скорым и тебе будет вынесен такой приговор, который покажет всему миру, что честь королей задевать нельзя. Зная меня, надеюсь, ты понимаешь: это не мое решение. Честь для меня — ничто, раз уж я навсегда лишился счастья.
Он на мгновение остановился, словно раздумывая. Она не шевелилась, ничто в ней не дрогнуло.
— Вот почему, Маргарита, — продолжал Людовик, — я счел нужным оказать тебе последнюю милость. Все же я любил тебя, любил. В общем, в этом пузырьке ты найдешь то, что позволит тебе избежать суда и наказания. Прощай, Маргарита, прощай!..
Король удалился. Когда он вернулся в свои покои, то и думать уже забыл, что на свете существовала некая Маргарита, разве что отдал приказ, чтобы в «тюрьму» королевы входили каждый час и докладывали ему, что там нового.
Людовик ожидал момента, когда испуганный Транкавель прибежит и крикнет:
— Сир, госпожа королева мертва; она отравилась!
Момент этот так и не наступил.
И мы расскажем, что стало с Маргаритой Бургундской, в другой главе.
Прежде же чем закрыть главу настоящую, отметим еще такой инцидент:
Когда Людовик X вернулся к себе, он обнаружил графа де Валуа. Во взгляде сиятельного дядюшки читался немой вопрос.
Людовик отвечал:
— Что ж, приговор вынесен. Королева умрет.
— Значит, будет процесс? — пролепетал граф, задрожав от страха.
И страха небезосновательного: вряд ли перед тем как умереть, во время допросов, Маргарита — будь то из мести или же по какой-то другой причине — не крикнет во всеуслышание:
— Моего первого любовника звали Ангерран де Мариньи, вторым же был граф Карл де Валуа, брат Филиппа, дядя моего мужа короля Людовика!..
И тогда он, Валуа, присоединится к Мариньи в недрах Тампля.
Нужно было любой ценой помешать этому процессу. Нужно было любой ценой отговорить короля от новых бесед с Маргаритой. Валуа, который дрожал все те часы, пока Людовик находился в Большой башне Лувра, вздохнул от облегчения, когда весь вид короля дал ему понять, что Маргарита его еще не выдала. Но в то же время он думал о том, как убедить Людовика в политической нецелесообразности подобного процесса. В этот момент король повторил:
— Говорю тебе, королева умрет, а возможно, и уже умерла.
— Но как, сир?..
— Я оставил ей яду.
Валуа с трудом сдержал крик неистовой радости, что рвался из его груди. Спасен! Он был спасен! Больше ему не нужно было опасаться того, что Маргарита его выдаст!
— Сир, — промолвил он, — в поразившем вас ужасном горе, я обязательно найду способ вас утешить.
— Я не нуждаюсь в утешении, — сказал король голосом столь спокойным и мрачным, что Валуа был тронут.
Он посмотрел на короля и про себя отметил: «Полноте, долго он не протянет, все идет лучше некуда!.».
— Сир, — произнес Валуа уже вслух, — кто-то же, однако, должен заниматься государственными делами. Предвидя, что у короля будут сегодня другие заботы, я взвалил на себя те срочные дела, которые нельзя было отложить на завтра.
— Спасибо, мой славный дядюшка, — кивнул Людовик. — Твоя преданность мне особенно дорога в этот момент.
— Поэтому, — продолжал Валуа, — я приказал закрыть на весь день все городские ворота; впрочем, ночью, в качестве компенсации, они, напротив, будут открыты для любого желающего. Я надеялся схватить Буридана.
— Все, что ты делаешь, ты делаешь совершенно правильно. Но этого Буридана схватили?..
— Нет, сир!.. Я ошибался.
Людовик покачал головой, на какое-то время задумался, а затем добавил:
— Если его все же поймают, я хочу, чтобы его доставили сюда, слышишь, и не причиняли ему никакого вреда.
— Хорошо, сир! — отвечал удивленный Валуа.
«Возможно, хоть Буридан меня утешит!» — промелькнуло в голове у Людовика.
Валуа же, в свою очередь, думал:
«Не волнуйся, глупец, ему и не причинят никакого вреда; всего один удар кинжалом — и он умрет сразу же и безболезненно!.».
— Сир, — проговорил граф, — если король позволит, мне нужно возвращаться в Тампль, так как у нас важные узники, предатель Мариньи, не говоря уж об этом Готье д'Онэ, и я всегда с тревогой думаю, как бы в мое отсутствие.
— Ступай, мой славный Валуа, ступай.
Граф поклонился с улыбкой удовлетворенной ненависти. Валуа, который после разговора со Страгильдо явился в Лувр, чтобы узнать, что будет с Маргаритой, теперь уже успокоенный, спешил вернуться в Тампль, так как приближался час, когда ему нужно было отправляться на Монмартр. Попрощавшись с Людовиком, он направился к двери, но тут другая мысль заставила его побледнеть и резко остановиться.
Королева держала при себе девушку, которая была не только ее любимой служанкой, но и наперсницей! Маргарита, несомненно, должна была поручить этой Жуане отомстить за себя! Вот почему королева все еще его не выдала!.. Его выдаст Жуана, уже после смерти королевы!
Валуа был человеком осторожным. Даже допуская, что он может ошибаться, он был решительно настроен выбросить из головы эту новую причину беспокойства. И это было так просто! Для этого нужно было всего лишь устранить Жуану!
— Сир, — сказал он, возвращаясь назад, — рядом с королевой находится одна молодая женщина, которая давно уже ей прислуживает и знает все ее страшные тайны. Это была превосходная мысль, сир, — принести королеве яд; так мы сможем сказать, что Маргарита Бургундская умерла от лихорадки, и народ не узнает, что король стоял перед ужасной необходимостью приговорить к смерти уличенную в адюльтере королеву.
Каждое из этих слов острой болью отзывалось в сердце несчастного молодого человека, который уже начинал задыхаться, но Валуа специально обострял эту боль.
— К несчастью, эта женщина, эта служанка может, даже, вероятно, захочет все рассказать, и тогда люди все же узнают, что супруга короля была развратницей. Эта женщина, сир, заговорить не должна.
Людовик поднял на дядюшку — поистине палача в эту минуту — искаженное лицо и пробормотал:
— Делай все, что пожелаешь, ради моего блага и блага королевства… Валуа только это и требовалось. Он удалился, улыбаясь. Людовик X остался наедине со своими мрачными мыслями и глубочайшим отчаянием: он начинал умирать.
XXV. СУДЬБА ЖУАНЫ
Жуана — персонаж незначительный. В нашем рассказе она играла второстепенную роль. То была одна из тех теней, что промелькнут на секунду в глубине театра и исчезнут. Быть может, тем не менее, читателя уже немного заинтересовала эта пытавшаяся спасти Филиппа д'Онэ девушка, которая была беззаветно преданна своей хозяйке. Истории, однако же, есть дело лишь до персонажей первого плана: королей, пап, императоров, полководцев, законотворцев, министров, президентов — в счет идут лишь они. В этом убедили народ. В этом его и сейчас убеждают. В этом и дальше будут его убеждать. И народ поверил, верит, будет верить до того дня, когда заметит, что лишь он один представляет интерес, а все те, кого предлагает ему почитать история — пусть и храня ненависть, — по сути, являются лишь статистами. Вот только это хитрые статисты, всегда находящиеся на авансцене: там, где есть свет и кое-что другое.