В Париж они совершенно беспрепятственно вошли через ворота Сент-Оноре, обе башни которых с восходом солнца окрасились в розовые полутона. Ведомыми им одним путями друзья поспешно пересекли город и прибыли в Ла-Куртий-о-Роз, как и планировал Буридан.
XXVII. В ТАМПЛЕ
Прежде всего Буридан позаботился о том, чтобы на сей раз его пленник уже никак не смог бы сбежать: для пущей надежности негодяя связали по рукам и ногам, после чего Бигорн железными цепями приковал его к двери. Путы, правда, немного ослабили, чтобы пленнику не было больно и он мог ходить. Наконец, было решено, что каждый час кто-нибудь из друзей будет проверять, что Страгильдо не замышляет чего-то дурного, а ночью они по очереди будут дежурить у двери погреба, в который бросили итальянца.
Разобравшись с этой проблемой, Буридан погрузился в раздумья, позволив спутникам с обычным усердием заниматься всем тем, что касалось другого важного вопроса — еды.
Покончив с уютными кандалами для Страгильдо, Бигорн первым делом отправился в тот уголок сада, где он закопал шкатулку Маленгра. Земля выглядела нетронутой. Но, как говорится, береженого Бог бережет. Бигорн свистнул на подмогу Гийома с Рике и принялся копать.
Трое приятелей немало потрудились, но сколько ни копали, шкатулки так и не нашли. Ночью ее умыкнул некто четвертый!
Бурраск и Одрио взвыли от ярости. Бигорн вырвал у себя клок волос. Поскольку Гийом и Рике высыпали свои сокровища в шапочку, великодушно предложенную Буриданом лучнику, охранявшему лестницу крепостной стены, у всей этой честной компании остались лишь те золотые монеты, которые сохранил Ланселот.
По правде сказать, этот остаток, так и не покидавший карманы Бигорна, представлял собой все еще приличную сумму, которой в другое время друзья вполне бы удовлетворились, но, по сравнению с тем, чего они лишились, то был сущий пустяк.
— Мы разорены, — только и смог вымолвить Бигорн.
— Да, и перенести подобный удар нам поможет лишь плотный обед, — заметил Рике.
Буридан, которому сообщили об этом происшествии, особых эмоций не проявил.
Он вынашивал свой план, то есть ту интересную мысль, о которой говорил, ничего не объясняя.
Вечером он вознамерился покинуть Ла-Куртий, но тут друзья заметили, что окрестности, обычно столь тихие и пустынные, вдруг как-то ожили. Многочисленные группы людей сновали взад и вперед, направляясь, как казалось, к Тамплю. Прямо напротив Ла-Куртий, воспользовавшись этим столпотворением, устроились менестрель и жонглер; первый — для того, чтобы петь свои кантилены, второй — дабы демонстрировать ловкость рук.
Буридан вынужден был перенести свою вылазку на завтра.
Но и на следующий день с самого утра возле Тампля вновь собралась та же толпа. Бигорн, посланный в разведку, чтобы узнать, что происходит, вернулся через час, заявив, что расположившиеся у Тампля парижане поют, смеются и пьют, прерываясь лишь для того, чтобы требовать смерти человека, который, по их мнению, находится внутри старой крепости. Этим человеком был первый министр Людовика X.
Начался процесс над Ангерраном де Мариньи!
Буридана охватило беспокойство. До завершения процесса, то есть до тех пор, пока вся эта толпа не разойдется, его план был невыполним.
Прошел еще один день, за ним — еще.
Наконец, вечером четвертого дня — уже смеркалось, — четверо товарищей увидели, что народу поубавилось. Те же возбужденные группы, что приходили к Тамплю по утрам, удалялись, издавая громкие радостные крики. И это непередаваемое счастье парижан было страшно видеть и слышать; то был их реванш за долгие годы страха, то был выплеск ненависти, накапливавшейся на протяжении двадцати лет: Ангерран де Мариньи, обвинявшийся в вероломстве и казнокрадстве, был приговорен к смертной казни! Приговор должен был быть приведен в исполнение через три дня, на протяжении которых осужденному надлежало молиться в часовне Тампля, принося повинную, после чего бывший фаворит Филиппа Красивого, всемогущий министр Людовика X, будет препровожден к виселице Монфокон, где и будет повешен мэтром Каплюшем, заплечных дел мастером.
«Хорошо! — подумал Буридан. — У меня в запасе три дня. Я его спасу!»
Он дождался ночи. Окрестности Ла-Куртий-о-Роз вновь опустели, приняли свой привычный мрачноватый вид. Парижане, отныне уверенные в том, что они будут отомщены, вернулись в город, где с нетерпением стали ждать утра того праздничного дня, когда им предстояло увидеть болтающимся на веревке человека, который столь долго их мучил и терзал.
Тогда Буридан объяснил друзьям, что он собирается отправиться в Тампль и поговорить с Валуа.
Гийом принялся поминать последними словами всех святых. Рике предложил связать Буридана так же, как они уже связали Страгильдо. Бигорн, бледный от волнения столь сильного, какого он никогда прежде не испытывал, не сказал ничего, потому что с первого же взгляда понял, что решение его хозяина окончательное и пересмотру не подлежит. Ланселот чуть не плакал…
Все трое считали, что Буридан уже почти труп. Когда Бурраск и Одрио исчерпали все свои доводы, в которых они тщетно называли Буридана и упрямым ослом, и строптивым мулом, Гийом сказал:
— Что ж, раз уж такова твоя воля, пойдем все вместе, чтобы вместе и погибнуть в этой преисподней!
— Нет, не все вместе, — мягко проговорил Буридан. — Я запрещаю вам за мной следовать. И, кроме того, клянусь вам Пресвятой Богородицей, что я там не погибну.
Затем Буридан, одного за другим, обнял друзей и удалился.
— Все кончено! — зарыдал Гийом. — Мы больше его не увидим!..
— Кто знает? — пробормотал Бигорн, который хоршенько обмозговал ситуацию и, похоже, изменил свое мнение.
Буридан твердым шагом направился к Тамплю, мрачный силуэт которого виделся из Ла-Куртий. Сильный западный ветер раскачивал платаны, которые отбрасывали тени на широкую эспланаду, растянувшуюся перед главными воротами. Юноше казалось, что он слышит приглушенные мольбы, шепот, и он думал о том, сколь велико будет отчаяние Миртиль, если Мариньи умрет. Он больше не чувствовал ненависти к этому человеку, которого когда-то так ненавидел.
Но он не чувствовал к нему и жалости, тем более — симпатии; он просто не хотел видеть слез Миртиль, только и всего.
Остановившись в нескольких шагах от двери, Буридан окликнул стражника.
— Кто здесь? — прокричал часовой с другой стороны подъемного моста.
— Именем короля! — отвечал Буридан.
Этим словам всегда быстро повиновались. Впрочем, лишь прево и патрульные офицеры имели право их употреблять, как и сегодня лишь агенты судебной полиции имеют право сказать: именем закона!
Мост опустился. В сопровождении нескольких лучников подошел командир поста, чтобы выяснить, кто это явился от имени короля. Буридан без единого слова развернул один из пергаментов, которые он изъял у Страгильдо. Офицер прочел документ при свете факела, который держал солдат, и, вернув бумагу Буридану, сказал:
— Хорошо. Можете войти. Куда я должен вас проводить?
— К коменданту Тампля, — отвечал юноша.
Этот ответ непременно возбудил бы подозрения командира поста, если б таковые у него имелись, но их не было; одного вида королевской печати оказалось достаточно, чтобы сделать из Буридана неприкосновенную персону.
Поэтому офицер поспешил подвести королевского посланника к двери покоев, которые занимал тогда Валуа и в которых некогда проживал Великий магистр тамплиеров.
Войдя, Буридан оказался перед закованным в латы и вооруженным до зубов жандармом. Как и в случае с офицером, Буридан предъявил пергамент. Читать солдат не умел, но его удовлетворила и королевская печать.
— Я должен немедленно поговорить с твоим хозяином, именем короля, — сказал Буридан.
Человек удалился, чтобы сказать несколько слов другому, который дежурил в соседней комнате.
По прошествии четверти часа появился камердинер, который замещал Симона Маленгра, и через вереницу комнат провел Буридана в кабинет графа. Валуа сидел в кресле за столом и что-то писал, загадочно улыбаясь.
В данный момент достопочтенный дядя короля в подробностях расписывал предстоящую казнь Мариньи. Он пожелал лично позаботиться об организации этой церемонии.
Безмолвный и бледный, Буридан остановился в паре шагов от кресла. Он ждал. В его на удивление безмятежном облике не было ничего угрожающего.
— Что там у вас? — не поднимая глаз, спросил Валуа.
Продолжая улыбаться, он заканчивал начатую фразу: «После чего палач накинет ему на шею петлю, таким образом, чтобы».
Удивленный тем, что курьер так и не ответил на его вопрос, Валуа поднял глаза и увидел Буридана.
Сперва графа буквально парализовали оцепенение и страх. Кровь прилила к щекам, рука задрожала. Затем, пробормотав глухое проклятие, он потянулся за молоточком, который служил ему для вызовов.
— Монсеньор, — промолвил Буридан тихим голосом, — вы можете позвать на помощь и приказать бросить меня в камеру или даже убить, это не составит вам труда. Но предупреждаю: если я умру, то вас уже тоже ничто не спасет. Так что лучше выслушайте меня спокойно, тем более что я буду краток.
Валуа замер.
Странная штука, но это не угроза Буридана остановила его руку, уже готовую постучать молоточком. Как Буридан, капитан Буридан, предводитель бродяг, приговоренный к смертной казни, как этот человек, за голову которого была назначена награда, мог явиться с поручением короля? Буридан не дошел бы до него, не смог бы даже войти в Тампль, не будь у него некого подписанного королем документа!.. Стало быть, Буридан видел Людовика!..
Эти мысли пронеслись в голове у Валуа всего за секунду.
Буридан не шевелился.
Валуа встал, прошел за другой стол, громоздкий и массивный, который отделил его от юноши на более значительное расстояние, затем вытащил кинжал и положил перед собой.
Буридан вытащил свой и отбросил подальше от себя, в угол зала, после чего скрестил руки на груди.
Валуа успокоился. С той быстротой, которую принимает мысль в некоторых ужасных обстоятельствах, он настроил себя на то, чтобы извлечь из этого неожиданного события максимальную пользу.