Симон Маленгр прослушал это, своего рода, обвинение с глубочайшим вниманием.
Когда Жийона закончила, Маленгр, отказавшись на время от своего слащаваго и одновременно насмешливого вида, который он изображал на лице, промолвил:
— Ты права, Жийона, сотню раз права, мне не хватило прозорливости.
— Я уже замучилась тебе это доказывать.
— Я был слеп. Но тогда, если все сказанное тобой — правда (а я тоже так полагаю), Ланселот Бигорн нас не отпустит, и наше положение представляется мне еще более критическим.
— Тут я с тобой абсолютно согласна!
— Святой Симон, святой Бенуа, святой Эсташ, вы, которых я так почитаю, я обещаю вам свечу, толщиной с руку, если вы вытащите меня из этой передряги, — сказал Симон Маленгр, благочестиво перекрестившись, так как безбожником этот мерзавец не был.
— А я, госпожа Богородица, — промолвила Жийона, — в свою очередь, обещаю Господу нашему, Вашему сыну, младенцу Иисусу серебряный медальон, который я сама надену ему на шею, — такой, что стоит как минимум пару экю.
— Amen![3] — произнесли они хором, снова осеняя себя знамением.
— А потом, — продолжал Маленгр, — мы рассчитаемся с Ланселотом Бигорном, и, могу поручиться, я сумею исправить свою оплошность!
— Да услышат тебя небеса, Симон Маленгр!
— Но разве ты не говорила мне только что, что у тебя есть какая-то мыслишка? — вопросил Симон.
— Насчет чего, Симон?.. Иногда у меня их бывает много, этих мыслишек-то.
— Насчет возможности вытащить нас из этой дьявольской тюрьмы.
— Да, такая мыслишка у меня имеется.
— Выкладывай.
— Запасись терпением, Симон. Не стоит срывать еще не дозревший плод.
— А! И ты думаешь, что он вскоре дозреет?
— Возможно.
— Хорошо! Но когда он будет в самый раз, ты ведь мне его покажешь, этот плод?
— Разумеется.
Симон Маленгр окинул свою спутницу недоверчивым взглядом, словно для того, чтобы убедиться в ее искренности.
— Точно? — сказал он голосом, в котором сквозила угроза.
Жийона пожала плечами.
— Одна претворить свой план в жизнь я в любом случае не смогу, так что мне понадобится твоя помощь.
Это простое, преисполненное очевидного чистосердечия признание сразу же рассеяло все подозрения Симона.
Действительно, теперь, когда Жийона заявила, что без него она не обойдется, сомневаться в том, что она не оставит его в последний момент, не приходилось. Маленгр довольствовался тем, что сказал мягко:
— Ищи, Жийона, ищи, а когда найдешь, скажешь мне. Ну и я тоже займусь поисками.
На этом, так как комната уже погрузилась во мрак, они растянулись каждый на своей охапке соломы, которые были им оставлены, и попытались уснуть.
Мы воспользуемся этим сном, который, впрочем, не имеет ничего общего с безмятежным сном простого обывателя, для того, чтобы вкратце описать временную тюрьму этих двух достопочтенных сообщников.
Дом был одноэтажным и, несмотря на то, что снаружи выглядел полуразвалившимся, представлял собой весьма крепкое прибежище, из которого, в силу того, что дверь была тщательно заперта на засовы, а ставни крепко-накрепко забиты гвоздями, выйти было не легче, чем из надежной тюрьмы, разве что кто-то разобрал бы дом камень за камнем.
Внутри имелась всего одна комната, обставленная весьма скудно: скамья, стол и несколько табуретов.
Большую часть этой комнаты занимал один из тех огромных монументальных каминов, какие делали в те времена и под колпаком которого легко могли поместиться и обогреться человек десять. В данный момент дрова в нем полностью отсутствовал, и огонь в очаге, казалось, не разводили уже целую вечность.
Отметив эту деталь, вернемся к Симону Маленгру и Жийоне. Их первая ночь, проведенная на охапке соломы, прошла ни хорошо, ни плохо, вернее, скорее плохо, нежели хорошо.
Во второй день, в который, как и накануне, к ним никто не явился, дал о себе знать голод, и дал знать довольно настойчиво.
Тем не менее, этот второй день миновал без каких-либо особо значительных инцидентов, если не считать того, что Симон несколько раз переходил в атаку, чтобы узнать пресловутый план побега Жийоны, но та всякий раз отвечала, что плод еще не созрел.
Как и накануне, наступил вечер, или то, что они сочли вечером, и, как и накануне, меланхоличные, но не смирившиеся, они улеглись на свои охапки соломы.
Невзгоды сближают. Став более общительными благодаря общему несчастью или какому-то другому чувству, о котором нам ничего не известно, в тот день они не пытались вредить друг другу и воздержались от споров. Итак, Симон Маленгр спал на своей вязанке, Жийона улеглась на свою.
Тем временем — вот ведь странная штука! — камера (так как то была почти камера), казалось, начала медленно, неспешно освещаться светом рассеянным и вроде как далеким.
Мало-помалу поток тусклого света распространился и образовал на земляном полу, внутри камина, очень четкий прямоугольный рисунок.
Жийона не спала. Пораженная сим феноменом, она приподнялась на своем ложе и оттуда, вытаращив глаза, начала вертеть головой по сторонам. Когда она увидела, что поток света исходит прямо из камина, то быстро все поняла и прошептала всего одно слово:
— Луна!
То, действительно, была луна, которая, достигнув полной фазы, плеснула своими лучами в жерло каминной трубы, залив светом зыбким и таинственным мрачную камеру.
— О! О! О! — пробормотала Жийона нараспев в трех разных тональностях и тихонечко потрясла за плечо уже уснувшего Маленгра.
— Симон, — шепнула она.
— А! Что?.. В чем дело? Да заберет тебя чума! Разбудить меня в тот момент, когда мне снилось, что я объедаюсь такими вкусностями! Неужто плод, о котором ты говорила, уже созрел?
— Посмотри, — промолвила Жийона. — Вон там, этот свет, видишь?
— Еще бы! И что же?..
— Ты разве не видишь, что это луна?
— Луна или солнце — какая разница?
— Напротив, для нас — очень большая. Неужели ты не видишь, откуда он исходит, этот переливающийся свет?.. Разве не видишь, что он — в камине?
— О! О! — произнес, в свою очередь, Маленгр. — Действительно, начинаю понимать.
И, живо вскочив на ноги, он направился к камину. Постоял рядом с ним несколько секунд, а затем вернулся в комнату.
— Ну что? — спросила Жийона.
— А то, — отвечал Симон, просияв, — что он не очень высокий и достаточно широкий для того, чтобы в него пролезть; к тому же, внутри камни образуют неровности, по которым я смогу подняться не хуже, чем по ступеням. Жийона, моя дорогая Жийона, через десять минут я выберусь отсюда! О, благословенный лунный свет!
— Вот те на! — пробормотала Жийона. — Похоже, он говорит только о себе! — и, уже громче, она добавила: — Выйти отсюда — это хорошо, но мало, главное — выйти затем со Двора чудес!
— Ты права!.. Я и забыл!
— Зато я не забыла, к счастью для тебя, так как, не будь меня здесь, не думаю, что ты бы выбрался из этой передряги. И потом, ты так мне дорог, пусть я и не подаю вида, и несмотря на то, что ты этого не заслуживаешь, но я себя знаю. И если, на беду, так уж случится, что только ты сможешь пролезть в этот лаз, а я буду вынуждена остаться здесь, я так опечалюсь от разлуки с тобой, что не смогу сдержать рыданий. И, так как горе мое будет очень велико, я стану издавать душераздирающие крики, крики, способные разбудить весь Двор чудес.
— Жийона, — живо проговорил Симон, — уверяю тебя, ты пролезешь там безо всякого труда.
— Что ж, надеюсь, так и будет. Но, когда мы вылезем оба, смотри не вздумай потерять меня по дороге, так как тогда я испугаюсь, испугаюсь сильно-сильно, а когда я пугаюсь, то кричу еще громче, чем когда пребываю в печали.
— Полно! Не будем терять времени, Жийона, я не оставлю тебя, клянусь, мы сбежим вместе.
— Точно?
— Ты мне все еще нужна, так что бояться тебе нечего.
— Да уж: серьезный аргумент, ничего не скажешь. Но я тебя предупредила, не так ли?.. Не пытайся потерять меня по дороге, не то подниму на ноги весь Двор чудес.
— Будь спокойна, говорю же: ты мне нужна.
В следующую секунду Симон уже пробирался вверх по широкому каналу камина.
Как он и сказал, внутренние камни образовывали неровности, которые выступали в роли ступеней, так что спустя минуту он был уже на крыше дома.
Еще через несколько минут, совершив восхождение без особого труда, к нему присоединилась Жийона.
Руки и лица их немного перепачкались в саже, но они даже не обратили на это внимания.
В довершение их удачи луна, которая только что светила так ярко, что могла выдать беглецов, как только те оказались на крыше, неожиданно исчезла, скрывшись за тучей.
Тогда Симон Маленгр смерил взглядом высоту стены и отважно спрыгнул. Жийона, в свою очередь, вцепилась руками в какую-то трубу и затем уже сползла вниз, помянув двух или трех святых, каждому из которых она сочла необходимым пообещать по золотому медальону. Одним словом, наши двое сообщников благополучно оказались на земле, отделавшись легким испугом да парочкой пустяковых царапин.
Ланселот Бигорн, запирая Маленгра и Жийону в комнате, и не подумал осмотреть каминную трубу, иначе бы он увидел, что та не закрыта кожухом и птички легко могут выпорхнуть из клетки, в которую он их поместил. Однако же, выйдя из своей тюрьмы, беглецы еще не обрели свободу.
Им оставалось совершить самое сложное — покинуть Двор чудес целыми и невредимыми.
Медленно, с бесконечными мерами предосторожности, они крались в тени лачуг, вздрагивая каждый раз, когда им приходилось проходить мимо какой-нибудь двери или окна, где мерцал свет, припадая к земле при малейшем шорохе, задерживая дыхание.
Где именно они находились? Этого беглецы не знали, но продолжали двигаться вперед.
Они были в нескольких шагах от некоего, достаточно приятной наружности — наружности, конечно же, относительной — дома, внутри которого горели огни, когда услышали шаги и многочисленные голоса.