— Отличная яма — то, что надо! — заметил Каплюш, стараясь снискать себе расположение Тристана. — Ну что, приступим?
— А чего ждать? — пожал плечами Бигорн. — Раньше начнем — раньше закончим.
Все трое прошли к лестнице, по которой утром ступал Мариньи, и поднялись на платформу; мгновением позже они были уже у тела первого министра, которое раскачивалось в пустоте над их головами.
— Давайте подержу веревку, она будет только мешать, — шепнул Бигорн Каплюшу.
Тот кивнул и передал веревку Бигорну. Вокруг стояла такая темень, что Тристан и не мог заметить этого движения. И потом, палачу казалось, что переходить от угрозы к повешению им и не придется.
Он начал карабкаться по столбу, цепляясь за цепи, и исчез где-то вверху, в темноте. Спустя несколько секунд послышался его голос. С той балки, на которой он сидел, он кричал:
— Осторожно, ловите тело, я режу веревку.
— Иа! — воскликнул Бигорн.
Тотчас же двое мужчин вышли из-за колонн и встали рядом с Бигорном и Тристаном. То были Буридан и Гийом Бурраск.
В тот же миг тело Мариньи упало и было подхвачено, затем перенесено на плиты платформы. Вверху послышался шум цепей. То спускался Каплюш. Вскоре он спрыгнул, говоря:
— Ну вот! А теперь, перенесем его. Э-э-эй!..
Он издал ужасное рычание и попытался отскочить в сторону. Бигорн накинул ему на шею веревку, которую Каплюш сам же и принес.
В течение нескольких секунд Каплюш брыкался и размахивал кулаками, пытаясь высвободиться. Затем он почувствовал, что ему вяжут руки и ноги, увидел, что стоит в окружении трех мужчин, глаза которых так и сверкали в ночи.
— Мне конец! — просипел палач. — Должно быть, пришел и мой черед!
Едва Каплюш был обездвижен, Бигорн тоже, в свою очередь, полез на столб, распевая во все горло:
А ну, Марион!
Эй, Мадлон!
Трик и трок, да петля на шею!
Ух! Эх!
Раз, два — и вверх!
Выше тяни! Чуть подтяни!
Дай молодцу подрыгать ногами!..
Спустя минуту веревка утянула Каплюша вверх; он несколько раз еще судорожно дернулся, а затем, вяло и безмятежно, его труп начал раскачиваться там, где прежде висел труп Мариньи.
Тристан в этой казни участия не принимал. Когда тело его хозяина упало, он взял его на руки, опустился на колени и принялся с жаром читать все молитвы, которые знал, дабы обеспечить хоть какое-то облегчение душе Мариньи, раз уж невозможно было дать оного его телу.
Когда он наконец поднялся на ноги, то различил лишь фигуры Буридана, Бигорна и Гийома.
— А где тот добрый христианин, что пришел нам помочь? — спросил он.
— Посмотрите наверх, — сказал Бигорн.
Тристан поднял глаза и увидел труп Каплюша.
— Так этот человек. — пробормотал он.
— Этот человек — это тот, кто повесил Мариньи. Это Каплюш! — промолвил Бигорн.
Тристан издал крик безумной радости.
— Каплюш!..
— Он нас обманул, — глухим голосом сказал Буридан. — Он поклялся на распятии, что Мариньи не будет повешен; вот почему мы его наказали.
Тогда Бигорн снял с трупа Мариньи сорочку и капюшон, коим была покрыта голова, затем вновь, пока его спутники, погрузившись в некую ужасную задумчивость, неподвижно стояли внизу, начал карабкаться по столбу, что-то напевая себе под нос. Примерно через полчаса он спустился.
— Готово! — сказал он.
Что значило это его «готово»?.. Бигорн забрал с тела Каплюша все, что было на нем ценного, сорвал с него одежду, тут же, на месте, в клочья кромсая ее кинжалом, а затем напялил на него сорочку и капюшон!..
Таким образом, в следующие несколько дней, в течение которых, с целью променада и развлечений, приходили поглазеть на повешенного на Монфоконе Ангеррана де Мариньи, никому и в голову не пришло, что тем висельником, который там болтался, был уже не мессир де Мариньи.
Лишь Валуа, который также являлся туда пару раз, словно для того, чтобы убедиться, что на сей раз его враг действительно умер, произнес примерно те же слова, какие скажет через несколько столетий перед трупом герцога де Гиза король Генрих III.
— Такое впечатление, что после повешенья он стал ростом повыше, — пробормотал граф.
— Должно быть, Каплюш слишком сильно потянул его за ноги, — с ухмылкой заметил один из офицеров.
Мариньи похоронили в вырытой Тристаном яме. Для того, чтобы тело не запачкалось землей, старый слуга завернул его в саван, который предусмотрительно захватил с собой. Затем могилу засыпали, Тристан окропил ее святой водой, взятой из кропильницы собора Нотр-Дам (что сделало этот кусочек простой земли землей христианской), и вновь прочитал все известные ему молитвы, так как опасался, что Валуа, продолжив свою месть и в таинстве смерти, прикажет священникам пропустить важные молитвы, чтобы душа министра навеки осталась в краях страданий и печали.
Эта деталь, возможно, вызовет улыбку у некоторых из наших читателей, и они будут не правы; в те давние времена смерть была сущим пустяком; то был переход (transire, как говорили римляне, или obire), то было путешествие (откуда пошел и обычай предсмертного причащения). После должным образом — с молитвами и окроплением святой водой — произведенного причащения умереть было не труднее, чем современному путешественнику экспатриировать, то есть покинуть родину, при условии, что у вас есть все необходимое для такого путешествия, пути (via). Потому и не удивительно, что люди в те времена с такой тщательностью готовились к последнему путешествию и старались лишить смертельного врага необходимых молитв, как современный грабитель старается отнять у путника, которого встретил на дороге, все имеющиеся у того при себе деньги.
Словом, Тристан поступал как верный друг, принимая все меры для того, чтобы вернуть душе Мариньи те молитвы, которые мог попытаться у нее украсть Валуа.
Исполнив эти последние хлопоты надлежащим образом, Тристан удалился, конечно, очень печальный, но успокоенный относительно той судьбы, которая ждала умершего. Небольшой отряд спустился к хибарам и в кабачке с вывеской «У нас вино течет рекой» дождался утра, когда можно было вернуться в Париж. Как только ворота открылись, Буридан и его спутники направились в Ла-Куртий, где нашли несшего караул Рике.
— Поезжайте с нами, — сказал Буридан Тристану, — через пару дней мы покинем Париж, где вас больше ничего не держит, где вы и сами рискуете угодить на виселицу. Позднее вы сможете сюда вернуться, как это планирую сделать и я, так как хочу стать доктором философии.
Гийом и Рике пожали плечами, а Бигорн принялся реветь по-ослиному.
— Неплохой способ заработать на жизнь для меня и моей семьи, не правда ли? — промолвил Буридан, не обращая внимания на их кривляния. — Доктор в Сорбонне получает почти столько же, сколько офицер Лувра.
— Признайся лучше, что тебе жуть как хочется ораторствовать, — сказал Гийом.
— Просто он пристрастился к Аристотелю, — добавил Рике.
— Какой осел! — заключил Бигорн.
Тристан тем временем раздумывал над сделанным ему предложением.
— Что ж, так и быть, — сказал он, — я поеду с вами. Но прежде мне нужно собрать кое-какие дорогие моему сердцу вещицы; через пару-тройку дней я присоединюсь к вам здесь.
— Нет, — проговорил Буридан, — когда будете готовы, отправляйтесь в деревушку Руль, где вы найдете дочь несчастного Мариньи, и ждите нас там. Если полагаете, что это необходимо, то можете рассказать ей о смерти отца, так как у меня на это не хватит мужества.
— Хорошо, я возьму это на себя, — сказал Тристан.
И он покинул Ла-Куртий-о-Роз, подав Бигорну знак следовать за ним. Бигорн, впрочем, и сам намеревался уходить, поэтому, предупредив друзей, что его пару дней не будет, он вышел на улицу вслед за Тристаном.
Буридан остался с Гийомом и Рике.
— Ну что, — сказал Гийом, — уж на сей-то раз уезжаем, или у тебя есть еще какой-нибудь Мариньи, которого нужно попытаться спасти?
— Есть Готье, — отвечал Буридан, — Готье, которого ты называешь братом, которого и я тоже таковым считаю. То, что я сделал для Мариньи, который был моим врагом, я могу сделать и для Готье, который приходится нам братом. Филипп умер: спасем же хотя бы последнего из д'Онэ. Словом, я не уеду, пока не вытащу его из тюрьмы или же не увижу мертвым.
Голос изменил Буридану, и из глаз хлынули слезы.
— Бедный Филипп! — всхлипнул Гийом Бурраск.
— Да, — сказал Рике, — прекрасный был дворянин, хотя и переносил вино гораздо хуже, чем Готье. Полно, Буридан, успокойся, мы остаемся с тобой и никуда не уедем, пока не увидим несчастного Готье болтающимся на веревке.
Ланселот Бигорн, как уже было сказано, присоединился к Тристану, который неторопливо удалялся от Ла-Куртий-о-Роз и выглядел всецело погруженным в свои страдания.
— Эй, мой достойный друг, — промолвил Бигорн, — куда вы меня ведете? Предупреждаю: меня ждет срочное дельце, которое не терпит никакой задержки.
Что за дельце ожидало Бигорна? Вскоре мы это узнаем.
— Знаете ли вы, — сказал Тристан, — что есть два человека, к которым сегодня утром я пылал лютой ненавистью?..
— Да? И кто же эти двое? Но предупреждаю…
— Терпение, — промолвил Тристан. — Один из этих двоих — граф де Валуа, который приказал повесить моего хозяина.
— Вот как? — произнес Бигорн, посмотрев на Тристана уже с большим вниманием.
— Да. А вторым был — теперь о нем уже можно говорить так, в прошедшем времени — Каплюш, который как раз таки моего хозяина и повесил.
— Этот заплатил, и давайте о нем забудем.
— Да, — проговорил Тристан странным тоном. — Он поплатился за содеянное головой, благодаря вам, мэтр Бигорн, потому-то я и предложил вам пойти со мной. Ничего не спрашивайте. Пойдемте, и вы сами все увидите.
Вдруг сделавшись задумчивым, Бигорн молча последовал за Тристаном.
Они вышли на улицу Сен-Мартен и остановились в том ее месте, где еще недавно возвышалась прекрасная крепость, окруженная зубчатыми стенами, обнесенная рвом. Теперь здесь ничего не осталось. Стены, крепость, постройки — все было разрушено.