В одной из этих камер и дожидался теперь того момента, когда его поведут на эшафот, Готье д'Онэ.
Когда Буридан и Страгильдо прибыли на площадь, возведением этого эшафота как раз занимались помощники Каплюша. Искали и самого Каплюша, но так и не нашли. Но работу смерти не может остановить даже отсутствие палача. Поэтому решили обойтись без главного мастера, и подмастерья теперь суетились, стараясь доказать свои умение и сноровку. Примерно два десятка зевак наблюдали за действиями этих людей, которые работали, что-то напевая; при необходимости эти зеваки помогали им, приподнимая или перенося тяжелые балки, так как то было непростое дело — возведение эшафота, который в те времена поднимали очень высоко, чтобы толпа могла лицезреть казнь во всех деталях.
Буридан, по-прежнему придерживая Страгильдо, пересек площадь и направился прямиком ко входу в тюрьму. Он понимал, что все зависит от того, сколь решительным он предстанет при осуществлении своего безумного плана. Малейшее колебание могло все погубить. Он не задавался вопросом, узнают ли его, если вдруг возникнут какие-то затруднения, и даже старался вовсе об этом не думать. Либо все получится, либо он будет схвачен и присоединится к Готье, только и всего.
Он вошел в караульное помещение, где спали или играли в кости дюжины две лучников.
— Мне нужен капитан! — гаркнул Буридан властным голосом.
Один из лучников бросился во второй зал и, появившись вновь, знаком показал Буридану, что тот может войти.
Буридан и Страгильдо вошли — последний, будучи лишенным, так сказать, возможности мыслить, шел как во сне; и тем не менее с этого момента действие выпитого им дурманящего средства начало ослабляться; он уже отдавал себе отчет в том, что происходит, но так, как человек спящий отдает себе отчет в тех шумах, которые долетают до его ушей, но все еще не могут его разбудить.
Офицер окинул этого покрытого красным плащом человека любопытным взглядом и устремил на Буридана взгляд другой — вопрошающий.
— Мессир, — сказал Буридан, — именем короля!
Офицер, который сидел, тотчас же вскочил на ноги и замер в почтительной позе, — мы уже объясняли, сколь сильной была власть этих двух слов: «именем короля!».
— У вас есть некий узник? — спросил Буридан.
— Да. Мессир д'Онэ.
— Имя не важно. Этому узнику известна одна государственная тайна.
— Так я и думал, — сказал офицер. — Вот, значит, почему завтра сюда явится исповедник, чтобы получить последние признания приговоренного.
Буридан по-прежнему держал Страгильдо за руку. Наклонившись к офицеру, он прошептал:
— Раз уж приговоренный ничего не пожелал сказать монсеньору де Валуа, он ничего не скажет и официалу. Вот человек, мессир, который единственный может вырвать правду из этого узника. Именем короля, этот человек должен поговорить с приговоренным. Я буду его сопровождать, чтобы получить признание.
— Мне нужен письменный приказ.
— Вот он, — сказал Буридан.
Юноша бросил на стол второй из пергаментов, который забрал у Страгильдо. Первый, как мы помним, был сожжен Валуа.
То был решающий момент. Офицер развернул пергамент и принялся читать. Буридан — напряженный, мертвенно-бледный — почувствовал, как замерло сердце. В эту секунду офицер поднял голову, отдал Буридану честь и прокричал:
— Восемь человек, чтобы спуститься в камеры!
И он протянул документ Буридану, который, с трудом сдерживая радость, мягко отклонил бумагу, сказав:
— Мне приказано оставить в ваших руках этот пергамент, который завтра вы предъявите мессиру Жану де Преси по первому же его требованию. Вот только предупреждаю: о разговоре, который состоится у нас с этим узником, никто не должен узнать.
— Будьте спокойны, мои люди ничего не услышат.
Офицер направился к двери, за которой обнаружилась лестница. Буридан начал спускаться, придерживая Страгильдо за руку. Позади следовали восемь лучников. Двое из них несли факелы. Открылась дверь камеры.
— Дайте мне факел, — сказал Буридан тому из лучников, который находился с ним рядом.
И он вошел, закрыв за собой дверь.
Поставил факел в угол камеры, и лишь тогда повернулся и увидел лежавшего на плитах человека, ноги и руки которого были связаны.
Этого человека невозможно было узнать.
Неужели этим ужасно исхудавшим, с воскового цвета лицом человеком был Готье?.. Внешне безразличный ко всему, что могло с ним случиться, он держал глаза закрытыми.
Буридан опустился на колени, прикрыл рот Готье рукой, чтобы не дать ему закричать, наклонился к его уху и прошептал:
— Молчи. Богом заклинаю, если хочешь жить, молчи! Только отрой глаза и посмотри!..
Готье открыл глаза, растерянные, агонизирующие глаза, на которые уже легла тень близкой смерти. Он увидел Буридана!.. И некое подобие слабого стона приподняло его грудь.
— Ни слова! Ни звука! — пробормотал Буридан. — Слышишь меня? Узнаешь? Понимаешь?
«Да» — глазами подал знак Готье.
Буридан разрезал веревки.
Спустя несколько секунд Готье был уже на ногах — такой растерянный, такой дрожащий, с таким пылающим лицом, что Буридан, не говоря ни слова, вновь приложил руку к его губам.
Постепенно, за пару-тройку минут после первого порыва, та неистовая радость, что переполняла Готье, прошла. Он до крови прикусил губу. Затем, вероятно, понимая весь ужас момента, прислонился к стене и закрыл глаза, словно для того, чтобы не ослепнуть.
Круговым движением руки Буридан стянул длинный плащ, которым был покрыт Страгильдо, набросил на плечи Готье и как можно ниже опустил капюшон.
— Идти можешь? — прошептал он.
Вместо ответа Готье сделал несколько шагов по камере и, подойдя к двери, обхватил голову руками и безмолвно заплакал.
Буридан перевел дыхание. Он был весь в поту, словно только что проделал какую-то тяжелую работу.
Тем не менее он сохранял хладнокровие.
Затолкав Страгильдо в угол камеры, юноша положил руку ему на плечо.
— Узнаешь меня? — спросил он.
Страгильдо попытался сделать над собой усилие. Рассудок мало-помалу пробуждался в его ошеломленном мозгу.
Он издал глухое ворчание, которое, вероятно, должно было быть криком отчаяния.
— Я — Буридан, — сказал юноша. — Выслушай мои последние слова. Ты был подлым и жестоким всю свою жизнь, и я приговорил тебя к смерти. Однако же убивать тебя я не стану. Тебе дается последний шанс, и если он окажется для тебя благоприятным, я сочту, что Бог тебя простил. Что до меня, то от моего имени, от имени преданной тобой Маргариты, от имени умершего Филиппа, от имени Готье, которого ты хотел убить, от имени всех тех, кого ты сбросил с верхней платформы Нельской башни, я тебя прощаю. Слушай внимательно: через какое-то время, быть может, уже через час, ты почувствуешь, как пробуждается твой рассудок, сможешь ходить и говорить. Тогда — зови, кричи, что ты — не Готье. И когда стража увидит, что ты не тот, кого должны казнить, вали всю вину за этот побег на меня, требуй отвести тебя к королю или к графу де Валуа. Но это уже как сам знаешь. Прощай, Страгильдо!..
Итальянец с безумными глазами сделал последнее усилие, чтобы закричать или схватить Буридана. Но он все еще находился под воздействием наркотика. Он увидел, как Буридан берет факел, подхватывает Готье под руку. Увидел, как они выходят!.. Шум их шагов становился все тише и тише. И наступила полная тишина.
Пока Буридан находился в поле зрения стражников с площади Мартруа, он еще сдерживался; но когда он затащил Готье в глубину темных улиц, на которых в этот поздний час не было видно ни единой живой души, он бросился обнимать друга, да так пылко, что тому даже пришлось его сдерживать.
— Наконец-то я на свободе! — выдохнул Готье. — На свободе и живой!
— Да, — сказал Буридан, — и вскоре мы сбежим отсюда. В Руле нас ждут превосходные лошади. Через несколько дней мы будем уже за пределами королевства.
— Бежать! — проворчал Готье. — Ни за что! Я хочу отомстить за брата, Буридан!..
— Отомстить! Но кому?
— Сперва — Валуа!
— Ланселот Бигорн, если предчувствие меня не обманывает, уже этим занимается. Готье, я не могу в это вмешиваться — как-никак он мой отец! — добавил Буридан изменившимся голосом.
— Есть еще этот проклятый Страгильдо.
— Он занял твое место в тюрьме Мартруа. Ты что, не узнал его?
Готье бросил на Буридана восхищенный взгляд.
— Как! — прошептал он. — Да о таком можно было только мечтать!.. И ты это сделал?.. Да, ты это сделал; если кто-то в мире и был способен на столь дерзкую затею, то это должен был быть ты, Буридан!
— Как видишь, нам нет больше необходимости заниматься Страгильдо.
— Да, но есть еще Мариньи!.. Маргарита!..
— Пойдем, пойдем, — проговорил Буридан. — Сначала мы приведем тебя в чувство плотным ужином, который тебя ожидает, и, пока ты будешь есть, я расскажу тебе, что стало с Маргаритой Бургундской и с Мариньи.
Готье кивнул и последовал за Буриданом. Он еще не совсем пришел в себя от этого внезапного освобождения, к тому же, умирал от голода. Стоит ли говорить, каким было удивление, восхищение и радость Гийома и Рике, когда они увидели Готье д'Онэ? То было чудо, и, однако же, чудо свершившееся!
Что до Готье, то после всех этих объятий и излияний чувств он уселся за стол и, одно за другим, начал уничтожать блюда, коими заставил стол предусмотрительный Рике.
Затем великан впал в глубокий сон, который продолжался до полудня следующего дня, и за которым последовал новый штурм обновленных Рике блюд.
Остаток дня прошел в рассказах, вопросах и ответах, звучавших как с одной стороны, так и с другой.
Нам не осталось ничего добавить об этих отважных приятелях, за исключением разве что того, что на исходе четвертого дня они нашли возможность покинуть Париж и добраться до деревушки Руль, в которой находились Мабель, Миртиль и Тристан.
Миртиль плакала.
Тристан поведал ей о смерти ее отца, но позаботился отнести эту смерть на счет сердечного приступа, заявив, что Мариньи умер мгновенно и безболезненно.