Словом, Миртиль так никогда и не узнала, что ее отец был повешен.
В эту ночь товарищи Буридана завершили приготовления к отъезду, назначенному — в ожидании Ланселота Бигорна — на утро следующего дня.
Опять же ночью Тристан отвел Буридана в конюшню, где стояли лошади, и показал ему несколько мешков.
— Что в них? — спросил юноша.
— Приданое Миртиль! — отвечал старый слуга.
То было сокровище Мариньи, пресловутое сокровище, которое Валуа тщетно искал в особняке на улице Сен-Мартен.
Позднее, с разрешения своей молодой жены, Буридан разделил эти деньги на три части: первая составила личное состояние Миртиль; вторая предназначалась на возведение коллежа, в котором должно было проходить обучение круглых сирот; третья же была разделена между Гийомом Бурраском, Рике Одрио и Готье, который, спустя несколько лет после этих событий, смог восстановить имение своего отца, погибшего многие годы назад от рук Мариньи.
Что до Бигорна, то, как мы знаем, его обогатил Тристан. Но прежде чем закончить это повествование, нам остается еще сказать, что стало со Страгильдо и какую цель преследовала та загадочная работа, которой, как мы видели, предавался человек, эту самую авантюру и затеявший, то есть Ланселот Бигорн.
XXXIII. КАЗНЬ БРАТЬЕВ Д'ОНЭ
Страгильдо остался один в камере, куда, благодаря самому дерзкому из маневров, Буридан поместил его вместо Готье. Прошел час, прежде чем воздействие дурманящего средства, которое дал ему Одрио, развеялось достаточно, чтобы он смог отдать себе отчет в том, что случилось.
Сперва итальянец решил, что и вовсе не покидал подвала Ла-Куртий-о-Роз, и, констатировав, что ни руки, ни ноги его больше не связаны, тотчас же принялся искать пути к бегству.
— Один раз я уже сбежал, — прохрипел Страгильдо. — Почему бы не сбежать снова, и тем же способом?
Когда он говорил эти слова, некое смутное воспоминание пробудилось в его мозгу и мало-помалу проявилось более отчетливо. Он осознал, что какое-то время пребывал в бессознательном состоянии, увидел себя выходящим из Ла-Куртий, пересекающим Париж под руку с Буриданом и, наконец, входящим в эту камеру, где он сейчас и находился. Тогда, благодаря тому же феномену, последние слова Буридана прозвучали в нем, словно он слышал их только что. Страгильдо рассмеялся и пробормотал:
— Неплохая шутка. Я здесь вместо Готье! Однако же я — не Готье! Я — Страгильдо, сторож хищников короля и королевы, важная в государстве персона. Поэтому, раз уж Буридан оказался таким идиотом, что поместил меня на место Готье, тогда как я — не Готье, мне остается лишь позвать. Сюда придут, меня узнают, отпустят и тогда. О, тогда — горе тебе, чертов Буридан!
Мозг итальянца еще был ослаблен, и мыслил он как во сне, не понимая, сколь ужасно его положение.
Страгильдо принялся молотить кулаком в дверь.
— Эй! Эй! Лучники! Откройте. Сию же минуту, не то я пожалуюсь королеве!
Ему не открыли. Никто даже не ответил.
Страгильдо начал стучать громче. Вскоре он заплакал. Вскоре он разбил руки в кровь. Вскоре ярость и ужас объединили свои разрушительные силы, и, изнуренный, он растянулся во весь свой рост на плитах камеры.
Выйдя из этого полубеспамятства, Страгильдо испустил зловещий вопль. Он почувствовал, как встают дыбом волосы на голове. Страх обрушился на него грозовым разрядом: теперь он совершенно избавился от своего опьянения; теперь он вспомнил все; теперь он понял.
Однако же надежда еще оставалась.
Да, король должен его ненавидеть и его не простит! Но Валуа?.. О! Валуа его спасет, потому что Валуа все еще в нем нуждается. Он вскочил, бросился к двери, и долгие часы между этой невозмутимой дверью и человеком, который не хотел умирать, шло беспощадное сражение.
Внезапно Страгильдо услышал шаги и бряцание оружия.
Тогда он остановился и сделал глубокий вдох. Он был безобразен, покрыт кровью, борода и волосы растрепались, одежда превратилась в лохмотья, но он криво ухмылялся: к нему наконец-то пришли! Сейчас его освободят!..
Дверь открылась. Страгильдо вдруг увидел факелы, многочисленных лучников, двух помощников палача и человека во всем черном, который говорил:
— Готье д'Онэ, прослушай приговор, который был вынесен тебе и твоему брату.
— Я — не Готье! — возопил Страгильдо. — Ко мне! Караул! Отведите меня к монсеньору де Валуа! Я — Страгильдо! Посмотрите, посмотрите все!.. Готье ушел с Буриданом!
Всеобщее оцепенение, крики растерянности, затем Страгильдо грубо втолкнули в камеру, и дверь закрылась. Он вновь зашелся в яростных воплях, но на них уже никто не обращал внимания. Одно было очевидно: Готье д'Онэ бежал и был заменен на Страгильдо! Человек в черном, помощники палача, многие лучники узнали сторожа королевских львов даже в столь непрезентабельном виде…
Тем временем офицер, который командовал постом, бросился на площадь Мартруа, почерневшую от скопления народа. Все окна были заполнены лицами любопытных зевак, толпы заполонили соседние улицы, все хотели увидеть позорный столб в глубине и эшафот в центре. На эшафоте стояли козлы и плаха; прислоненный к плахе, искрился начищенный до блеска топор. Козлы были первой частью казни: приговоренного должны были привязать к ним, чтобы с живого содрать кожу, после чего ему бы отрубили голову.
Эшафот, к которому вела широкая деревянная лестница, был окружен двойным кордоном алебардщиков; но хотя на этих статных парнях были еще и шлемы, этот кордон не мешал видеть то, что происходило на эшафоте, специально поднятом на довольно-таки приличную высоту.
У подножия этой лестницы ждали несколько официальных лиц, почтивших казнь своим присутствием то ли потому, что того требовали их привилегии, то ли из чистого любопытства. Среди них находился и прево Жан де Преси, который давал разъяснения относительно того, как будет проходить сдирание кожи.
Увидев мертвенно-бледного и осунувшегося командира поста, Жан де Преси понял, что произошло нечто серьезное, поэтому он спрыгнул на землю и последовал за капитаном, который, едва они оказались в караульном помещении, поведал ему, что случилось, и, как доказательство, предъявил оставленный Буриданом пергамент.
Жан де Преси внимательно изучил документ, затем, покачав головой, промолвил:
— Ваше счастье, мессир капитан, что вас угораздило сохранить этот пергамент; не будь его, полагаю, в этот час ваша голова уже не так крепко держалась бы на ваших плечах. Но этот негодяй действовал от имени короля, так что ничего не поделаешь, ничего не скажешь.
— Пусть он и негодяй, — резко бросил капитан, — но негодяй отважный, этого нельзя не признать. Да и человек порядочный: получается, что я ему обязан жизнью, — он мог ведь унести этот документ с собой, так нет же — сам посоветовал, да что там, даже приказал мне его сохранить! Но, мессир прево, как же теперь быть со Страгильдо? Отпустить?
— Отпустить! — воскликнул Жан де Преси с рычанием собаки, у которой отбирают кость. — Послушайте, что до этого Страгильдо, то у меня был приказ разыскать его, чтобы передать в руки палача, так как, похоже, этот парень нанес серьезное оскорбление нашему славному сиру Людовику.
— Что ж, вот вы его и нашли. Забирайте этого Страгильдо, мессир, и избавьте меня от него.
— Гм!.. Строго между нами: этот Страгильдо — ужасный безбожник, который заслуживает виселицы по меньшей мере со дня своего рождения; словом, этот негодяй — прекрасная добыча, и раз уж он приговорен, то нам остается лишь повесить его.
— Вот и прикажите его повесить, мессир прево. Отведите к Трагуарскому кресту или на Гревскую площадь, а здесь у нас виселицы нету.
— Гм!.. Зато здесь собрались наши славные парижане, которым не терпится лицезреть процесс сдирания кожи. Послушайте, дорогой капитан, я сейчас же прикажу начать поиски этого чертова Готье и наглого студента Буридана, который вытащил его из тюрьмы, тем более что у нас с ним старые счеты, но что касается того, чтобы отложить казнь Готье, то это невозможно.
Офицер вытаращил глаза.
— Клянусь Пресвятой Девой, — проворчал прево, — эти жандармы немного туповаты. Не понимаете?
— Нет, мессир прево, не понимаю, — отвечал капитан, который был отнюдь не глуп, — не имею права понимать; я вправе лишь подчиниться, если вы прикажете.
— Что ж, тогда я приказываю. Ведите сюда этого Готье, чьи крики я даже здесь слышу. И запомните, капитан: ночью здесь ничего не случилось. Вы и я, мы слишком многим рискуем, если станем утверждать, что что-то произошло. Стало быть, ничего и не было. Готье д'Онэ ждет. Берите его и передайте в руки помощников этого проклятого Каплюша, который дорого заплатит за свою отлучку. Ах, капитан, можно подумать, что все черти гонятся за нами по пятам. Представьте себе: палач исчез, и никто не знает, где он. Ну же, вперед. Я прикажу повесить Готье и избавить вас от него.
На этом прево вернулся на свое место у подножия ведущей на эшафот лестницы и распорядился начать казнь Филиппа д'Онэ.
Помощники Каплюша тут же схватили тряпичный манекен, что лежал в большой корзине, поставили его на ноги и показали толпе, которая принялась смеяться и отпускать столь пикантные шуточки, что мы не возьмемся здесь их повторять. Фактически эти грубоватые шуточки, которые кумушки встречали оглушительным хохотом, касались главным образом той части казни, которая является самым ужасным из уродований, и так как манекен был далек от того, на что он должен был походить, люди кричали:
— Мы хотим видеть все!
— Снимите с него одежду!
Помощники палача довольствовались тем, что положили манекен (к слову, облаченный в самые лучшие одежды) на плаху, после чего один из них схватил топор, нанес удар по голове, и та тотчас же откатилась в сторону.
Раздался новый взрыв смеха, затем вдруг воцарилась тишина, на сей раз — трагическая, так как настал черед казнить уже живого — плоть от плоти — человека!.. Все взгляды устремились на дверь тюрьмы.
Там, в этой тюрьме, в глубине камер, происходила ужасная сцена, в то время как наверху, на эшафоте, разворачивалась мрачная и гротескная иллюзия казни Филиппа.