Навстречу шла небольшая группа бродяг, и через несколько секунд они неизбежно бы столкнулись с этими людьми нос к носу. Но, дойдя до опрятного домишки, группа остановилась, открылась дверь, поток света залил крыльцо, Маленгр и Жийона услышали возгласы, громкий, заливистый смех, шум опрокидываемых табуретов и, благодаря этому яркому свету, смогли как следует разглядеть тех, кто пришел, и тех, кто создавал весь этот шум. С губ до смерти перепугавшегося Симона Маленгра сорвалось лишь одно глухое восклицание:
— Бигорн!
Мошенник сломя голову бросился в темный закоулок, увлекая за собой дрожащую, как и он сам, Жийону.
IV. ЧТО СТАЛО С ВОСПОМИНАНИЯМИ АННЫ ДЕ ДРАМАН
Примерно в то же время, когда Симон Маленгр и Жийона искали выход из той комнаты, где их запер Бигорн, в Париже разворачивались события, о которых читатель непременно должен узнать. Для этого мы возвратимся к одному из персонажей этой истории, коим нам просто-таки жизненно необходимо заняться, пусть и на протяжении всего лишь одной главы. Мы имеем в виду Вильгельма Роллера — бывшего лучника из стражи королевы, которого Маргарита Бургундская приказала бросить в темницу, а Мабель вызволила.
Мы оставили его, получившего два удара — в спину и в грудь — кинжалом, на берегу Сены, у подножия Нельской башни: читатель даже помнит, а может, и не помнит, что Страгильдо оставил этот самый кинжал в ране, так как спешил присоединиться к королеве или же был чем-то озабочен настолько, что забыл столь ценное оружие. Деталь незначительная, но только не для нас. Вскоре читатель поймет, почему, а вместе с тем найдет и очередное подтверждение той банальной истине, утверждающей, что маленькие причины могут порождать большие последствия.
Дело в том, что кинжал этот Страгильдо получил от Маргариты Бургундской. Рукоять его была из чеканного серебра.
Так или иначе, но Вильгельм Роллер пролежал без движения и внешних признаков жизни примерно с полчаса, когда мимо, несмотря на ранний час, проходил какой-то бедняга, один из тех, про которых тогда говорили, что у них нет ни кола, ни двора, да и сейчас бы назвали попросту бездомным бродягой. В принципе, это одно и то же, за тем лишь небольшим исключением, что в те варварские времена подобный бедняга имел право спокойно бродить по городу и даже прикорнуть у какой-нибудь двери, положив голову на межевой камень. Ему не грозил никакой арест, тогда как в нашу, более изысканную эпоху сам факт того, что у тебя нет постоянного жилья, является правонарушением, которое наши отчие законы наказывают тюрьмой.
Брел, значит, этот несчастный себе по берегу, брел, но у Нельской башни вдруг остановился и произнес:
— Гляди-ка! Мертвяк!
Восклицание это было преисполнено не столько удивления, сколько надежды на нежданную прибыль.
И действительно: едва этот бродяга заметил безжизненное тело несчастного швейцарца, как его насупленное и бледное от голода лицо просияло, и он тотчас же направился к трупу, который и принялся неспешно обыскивать.
Но вскоре радость, еще мгновение назад озарявшая эту физиономию, сменилась отчаянием: в карманах швейцарца ничего не обнаружилось.
Человек, который производил осмотр, стоя на коленях, распрямился и тяжело вздохнул. В течение нескольких минут он с глубокой печалью смотрел на эту ничего ему не принесшую находку, затем пнул труп ногой и пробормотал:
— Мертвее мертвого. Но, похоже, я подошел слишком поздно; здесь уже и до меня побывали.
Когда он произносил эти слова, взгляд его упал на кинжал с серебряной рукоятью, и с радостным криком он вновь упал на колени.
— Точно серебряный, — пробормотал он, — бедняга не обманул моих ожиданий; нужно будет за него помолиться.
В то же время он принялся вытаскивать кинжал из раны и, счастливо закончив эту операцию, вытер лезвие об одежду убитого и внимательно осмотрел рукоять.
— Два или три экю я за него уж точно выручу, а быть может, и того больше.
Говоря так, он машинально посмотрел в лицо мертвеца и обмер: тот взирал на него пристальным взглядом.
— Хо-хо! — проговорил бродяга. — До чего ж странные у этого мертвеца манеры!
В этот момент Роллер издал слабый вздох, и человек, стремительно вскочив на ноги, отступил на несколько шагов, каждый из которых сопровождался крестным знамением. Однако же, так как раненый даже не пошевелился, бродяга вновь набрался смелости, и, когда с губ Роллера сорвался стон, сказал себе:
— Быть может, он еще не умер. Эй, друг, — добавил он, подходя ближе, — если ты еще не умер, так и скажи.
Раненый ответил парочкой неразборчивых слов.
Вышло так, что бродяга, сделавший эту зловещую находку, не был плохим человеком. Жадность и благоразумие советовали ему бежать оттуда со всех ног, оставив этого незнакомца спокойно умирать, но некая жалость его удержала. Как мог, он принялся черпать воду из Сены и брызгать в лицо раненому, который не замедлил прийти в себя.
— Что я могу для вас сделать? — спросил тогда бродяга, подтащив Роллера к основанию башни и прислонив к стене.
Швейцарцы имеют репутацию людей живучих. Нам не известно, насколько эта репутация оправданна, но в любом случае, то ли удары Страгильдо оказались слишком слабыми, то ли кинжал не пробил никакого жизненно важного органа, то ли, наконец, бравый швейцарец действительно был живуч как кошка, но, похоже, Роллер довольно-таки быстро осознал, что с ним случилось и где он находится, так как на вопрос этого человека он ответил уже более отчетливым голосом:
— Если вы христианин, то поможете мне дойти до первого дома у моста и будете вознаграждены.
— Я христианин, — отвечал бродяга, — и, если нужно, помогу вам дойти даже дальше, чем до моста. А что до вознаграждения, то не переживайте: я его уже получил.
Понял Роллер или не понял смысл этих слов — не так уж и важно. Он кивком дал человеку понять, что крайне ему признателен, и с его помощью поднялся на ноги.
На то незначительное расстояние, что отделяло их от моста, двое мужчин потратили около пары часов, — уже отцепляли цепи.
Роллер жестом указал на дом, к которому его следовало отвести; то был весьма жалкий трактир, где его знали и где он был милосердно принят хозяйкой, тогда как обнаруживший швейцарца и, так сказать, спасший его ночной странник удалился, дабы попытаться продать кинжал Страгильдо.
По истечении трех суток раны Роллера начали закрываться. Тогда он сообщил своей хозяйке, что желает уйти. Славная женщина на это заметила, что, уйдя, он обречет себя на верную смерть, но Роллер был упрям. К тому же, его мучило беспокойство: действительно, на встречу, назначенную ему Мабель в доме на кладбище, он должен был явиться еще три дня назад. Да и снедавшая швейцарца жажда возмездия еще более обострилась — он ни секунды не сомневался в том, что удары кинжалом ему нанес какой-нибудь слуга Маргариты. Роллер с трудом оделся, вышел, отказавшись от любой помощи, и с горем пополам добрался до жилища Мабель. Добрался через сутки после того, как Мабель и Миртиль уехали из Парижа.
Сделав над собой усилие, швейцарец сумел подавить слабость и принялся обыскивать комнату, которая служила Мабель лабораторией в то время, когда та готовила приворотное зелье.
Мы не станем перечислять, сколько обмороков перенес несчастный в тот день, скажем лишь, что по мере того, как он чувствовал, что жизнь его оставляет, его жажда мести становилась все более и более неистовой.
Мабель говорила, что передаст ему доказательства неверности Маргариты. Но Мабель сейчас здесь не было, и, возможно, ждать ее будет напрасно. Стало быть, он должен немедленно разыскать эти бумаги и действовать в одиночку, пока еще жив.
К концу дня — истощенный, дрожащий от лихорадки, с изможденным от боли лицом — он готов был уже отказаться от этой мысли, когда вдруг, движимый последним инстинктом, обнаружил ту нишу, из которой Симон Маленгр вытащил Миртиль.
В нише стоял кофр, который Мабель опустошила перед отьездом.
Но Мабель оставила кофр открытым, как, впрочем, и саму нишу!
Возможно, она хотела, чтобы тому, кто явится в этот дом и поднимется в эту комнату, они непременно бросились в глаза: сначала — ниша, а затем — и кофр.
В глубине сундука Вильгельм нашел тяжелый свиток пергамента и три или четыре золотых экю, забытые Мабель. Швейцарец взял экю и свиток, завернутый в бумагу, на которой были написаны несколько строчек. Затем, спотыкаясь, держась за стены, он спустился и двинулся вдоль кладбища Невинных по направлению к Лувру.
Сгущались сумерки. Окрестности были пустынны.
Почувствовав себя плохо, Роллер прислонился к ограде. Он понимал, что умирает.
— Боже Всемогущий, — прошептал швейцарец, — еще час, дай мне еще час, а уж потом, если пожелаешь, открой мне двери преисподней.
Роллер пожирал глазами написанные на бумаге строки. Но бедолага не умел читать.
— Это должно быть то самое!.. — проворчал швейцарец. — Но если я ошибся, если здесь что-то незначительное, если я умру, не найдя, не отомстив за себя.
В этот момент он увидел человека, который — шапка набекрень, рапира болтается между ног — орал что-то во все горло.
Роллер подал ему знак, и человек, прервав свою песню, подошел ближе.
— Вы читать умеете? — спросил Роллер.
— И даже писать! И доказательством тому служит то, что я на протяжении пяти лет посещал в Сорбонне уроки знаменитого доктора Шелье. Вот и сейчас иду в таверну «Ученый осел», где у меня открыт кредит.
Роллер разжал руку и сказал:
— Возьмите!
Человек с рапирой вытаращил восторженные глаза и схватил золотые экю, которые представляли для него целое состояние.
— Что нужно делать? — вопросил он дрожащим голосом. — У вас есть какой-то враг, от которого я должен вас избавить? Или эти благородные золотые монеты — плата за то, чтобы я отправил для вас на тот свет какого-нибудь ревнивого мужа? Вероятно, именно этот муженек и привел в вас в то состояние, в котором я вас вижу.
— Прочтите то, что написано на этой бумаге, — произнес Роллер.