И он поднес свиток к глазам студента, но из рук не выпустил.
— И что потом? — удивился тот.
— Потом? Это все. Прочтите, и эти экю — ваши.
Судя по всему, студент себя немного перехвалил, так как на то, чтобы расшифровать пару строк, у него ушло целых десять минут.
— Понял! — победоносно воскликнул он наконец.
— Читайте же! — пробормотал Роллер, судорожно дрожа.
Студент прочел:
— «Воспоминания госпожи де Драман касательно событий, которые происходили в Нельской башне».
Роллер захрипел от радости и знаком показал человеку, что тот может идти.
Студент не заставил повторять это приглашение дважды и удалился, или, скорее, унес ноги, опасаясь, как бы незнакомец не пожалел о своей щедрости.
Роллер с трудом двинулся дальше, крепко зажав в руке свиток.
«Только бы дойти до Лувра прежде, чем меня настигнет смерть», — думал он.
Но, пройдя шагов пятьдесят, швейцарец почувствовал, что теряет сознание.
Он находился на достаточно оживленной улице, занятой по большей [4] части кузнецами, из чьих ярко освещенных в спускающихся сумерках мастерских доносился серебристый звон бьющихся о наковальни молотов. И, столь близко расположенная от зловещего и уединенного кладбища Невинных, эта веселая улица казалась дорогой, что ведет от смерти к жизни. Тогда она называлась улицей Шарронри, или улицей Тележников.
На мгновение Роллер даже оживился. Ему словно передалась радость кузнецов, которые ковали железо, распевая песни, как то было принято в их професси и, — вероятно, пение помогало бить молотом в такт.
Но силы его уже оставляли, обе раны кровоточили. Понимая, что вместе с кровью из него выходит и жизнь, несчастный направился к ближайшей кузнице, чтобы попросить о помощи. Неожиданно колени его подкосились и он упал в лужу в тот самый миг, когда на другом конце улицы появился многочисленный конный отряд.
Возглавлял отряд статным мужчиной, восседавший на одном из тех крупных нормандских скакунов, которые сейчас используются лишь в качестве тягловой силы, а тогда считались слишком хрупкими для веса, который представлял закованный в доспехи всадник.
Человек этот ехал немного впереди своего эскорта; понуро опущенная голова, выпущенные из рук поводья, тяжелые вздохи, что слетали с его губ, свидетельствовали о том, что предводителя отряда одолевают какие-то мрачные мысли. Внезапно его лошадь резко остановилась.
Всадник, казалось, пробудился от тягостного сна и лишь тогда заметил раненого, которого едва не раздавил его конь. Он уже хотел было проехать мимо с тем ожесточенным безразличием, которое бывалые вояки питают к подобного рода инцидентам, но несколько слов раненого заставили его вздрогнуть. Всадник спешился и склонился над раненным:
— Вы говорите, что знаете меня?
— Да.
— Хотите сообщить мне нечто важное, касающееся короля?
— Да.
— Говорите же, я вас слушаю.
Роллер колебался. Он бросил на человека в латах жадный взгляд, словно для того, чтобы, в последнем усилии, попытаться прочесть его мысли.
— Правда ли, — прошептал он наконец, собирая все свои силы, — правда ли, монсеньор, что вы ненавидите королеву, как о том поговаривают в Лувре?
— Так поговаривают в Лувре? — промолвил, нахмурившись, тот, кого Роллер назвал монсеньором.
— Я умираю, — прохрипел швейцарец, — так что вы можете доверить мне свою тайну, какой бы ужасной она ни была… Но, если вы не ответите, я ничего не скажу. Поспешите: через несколько секунд будет уже поздно.
Роллер, который до того приподнялся на локте, снова упал в лужу.
Стоявший окинул подозрительным взглядом человека на земле и увидел, что бледное лицо несчастного уже затягивает своей пеленой смерть. Руки раненого были холодными. Человек в латах наклонился еще ниже и прошептал:
— Ты спрашиваешь, ненавижу ли я королеву?
— Да, я спрашиваю именно это, а задать подобный вопрос, забыв про ваше земное могущество, может лишь тот, кто уже готов предстать перед Всемогущим Господом нашим, королем королей.
Глаза монсеньора блеснули.
— Что ж, — сказал он, — то, что ты слышал, правда: я ненавижу ту, которую ты назвал. А теперь — говори.
Умирающий сделал последнее усилие, но, понимая, вероятно, что не успеет сказать все, он протянул латнику свиток и прохрипел:
— Возьмите это. О, как бы я хотел сам отнести его королю!.. Но раз уж.
Слова замерли на его устах, с которых слетали теперь лишь невнятные стоны.
Эта агония на улице, освещенной огнями кузниц, под звуки песен и молотков, эта агония человека, лежащего в луже, тогда как в нескольких шагах от него, прямые и неподвижные, ожидали всадники эскорта, — то была странная картина.
Она длилась минут десять.
Неожиданно Роллер издал ужасный крик, чуть приподнялся, бросил на человека в латах отчаянный взгляд и обмяк.
Монсеньор опустил глаза на свиток пергамента и прочел:
«Воспоминания госпожи де Драман касательно событий, которые происходили в Нельской башне».
Латник побледнел, словно труп, что лежал у его ног.
Тот, кого назвали монсеньором, в последний раз склонился над поверженным, дотронулся до его груди, дабы удостовериться, что этот человек умер, затем, спрятав свиток пергамента под плащом, запрыгнул в седло и — еще более задумчивый, еще более мрачный — продолжил свой путь.
Всадником в латах был Ангерран де Мариньи…
V. ДАЛЬНЕЙШЕЕ БЕГСТВО МАЛЕНГРА
Так как события, о которых мы сейчас рассказываем, происходили в одно и то же время и, так сказать, накладывались друг на друга, нам нужно ненадолго оставить Мариньи, продолжившего путь к особняку-крепости на улице Сен-Мартен.
Итак, пока первый министр, мрачный и задумчивый, ехал домой после странной встречи с умирающим, который передал ему свиток, Симон Маленгр и Жийона приложили все усилия, чтобы выбраться из комнаты, в которой их запер Ланселот Бигорн.
Мы видели, как этим мошенникам удалось сбежать, поднявшись через камин на крышу, и как, бредя наудачу по темному и безмолвному Двору чудес, они вынуждены были остановиться у некого дома, в котором горел свет и где было шумно.
В эту минуту внезапно открылась дверь, и на улицу вышли человек восемь или десять.
Чуть живые от страха, Симон Маленгр и Жийона едва успели забиться в какую-то дыру. Дверь снова закрылась, и замеченные ими люди удалились, растаяли в ночи, словно призраки.
Но Жийона и Симон услышали несколько слов, мельком увидели лица, и оба вздрогнули — на сей раз от радости, мгновенно позабыв о том, что у них уже два дня и маковой росинки во рту не было.
— Ты слышал? — выдохнула Жийона.
— Что? — отрешенно спросил Симон, чье лицо уже выражало глубокую работу мысли.
— Так ты его не узнал?
— Узнал ли я его!.. Да я б его узнал и в аду!
— Неужто ты не слышал пароль, благодаря которому мы сможем убраться с этого проклятого Двора?
— Еще как слышал! «Д'Онэ и Валуа»!
Маленгр пожевал губу и добавил задумчиво:
— Он здесь! Вошел в тот дом! Но зачем?..
— Как же нам повезло, — бормотала Жийона, — оказаться здесь и услышать. Теперь нам ничто не помешает сбежать! О, Пресвятая Дева! Вы заслужили этот золотой медальон!
Ничего не ответив, Симон принялся тщательно изучать стену дома, в который вошел тот, о ком они говорили. Подгоняемая страхом, Жийона настаивала:
— Что ты делаешь?.. Чего ждешь?.. С ума сошел?.. Бежим, бежим же скорее!..
— Ба! — промолвил Симон. — Время терпит. Теперь у нас есть пароль, который позволит нам выйти отсюда, как если бы мы выходили из собственного дома.
— Святая Матерь Божья!.. — проворчала Жийона, с тревогой соединяя руки. — Ты теряешь рассудок, в то время, как.
Мегера запнулась. Она поняла, почему Симон не спешил бежать.
Действительно, тот подошел к двери и прильнул ухом к замочной скважине, но, судя по всему, результат его не устроил, так как вскоре, качая головой, он отступил назад.
— Понимаю! — прошептала Жийона. — Ты хочешь узнать, что они там обсуждают.
— Еще бы, черт возьми! — отвечал Симон, продолжая рассматривать стену.
Жийона подумала: «Он прав. Сколь умна бы я ни была, иногда хитрость этого Симона приносит больше пользы».
В этот момент Симон уже вовсю разглядывал проделанную в стене, на некоторой высоте от фундамента, небольшую дыру, из которой исходил слабый свет. То была одна из тех отдушин, что имелись практически во всех лачугах Двора чудес.
К несчастью, располагалась она слишком высоко.
Неподалеку находился небольшой межевой столб, вкопанный в землю как раз напротив этой дыры. Взобравшись на него, Симон вытянулся во весь свой рост. Тщетно. До дыры никак не достать.
Маленгр принялся тщательно ощупывать стену, пытаясь обнаружить хоть какое-то отверстие, которое позволило бы ему подобраться к дыре, предмету его желаний, но в итоге вынужден был отказаться и от этой затеи. Он уже начинал отчаиваться, когда Жийона сказала:
— Я могла бы залезть тебе на плечи и посмотреть, что там происходит.
— Я уже и сам об этом подумал, — отвечал Симон, — но как знать, все ли из того, что ты услышишь, ты затем расскажешь мне в точности?
— Послушай, Симон, — промолвила Жийона, находя вполне естественным выраженное ей недоверие, — если из того, что я услышу, можно будет извлечь хоть какую-то пользу, поклянись, что мы поделим поживу пополам!
— Клянусь, — отвечал Симон, не раздумывая.
— Тогда я клянусь, что повторю тебе все, что услышу для нас полезного.
И так как Симон, похоже, все еще колебался, она добавила:
— К тому же, другого способа узнать, о чем там говорят, все равно ведь нет.
Тут она была права; Симон и сам понимал это. Тяжело вздохнув, он скомандовал:
— Полезай!
С поразительными для женщины ее возраста сноровкой и проворством Жийона за пару секунд вскарабкалась на плечи Симона, который, в свою очередь, с трудом взобрался на столб.