ь?» — «Быстренько зайди ко мне». — «Сейчас, только оденусь». — «Поскорее, пожалуйста». — «Что-нибудь случилось?» — «Да, с моим мужем». Карл отправился с ней. Они шли кратчайшим путем, через чердак, совершенно темный, так как слуховые окна занесло снегом. Фрейлейн Бродер, не замедляя шага, тащила Карла за руку. «Нагни голову! Шире шаг! Не споткнись о бревно!» Дверь к Вольфам была приотворена, в коридоре стояли бумажные мешки с голубиным кормом. Фрейлейн Бродер вбежала в комнату. Герр Вольф в черном костюме, белой сорочке и галстуке бабочкой сидел за столом, уткнувшись лбом в блюдо. Фрейлейн Бродер приподняла его. Голова Вольфа запрокинулась, челюсть отвисла, глаза бессмысленно уставились в потолок. Фрау Вольф вернулась из кухни. Пахло жарким. «Есть здесь в доме телефон?» Карл был испуган и беспомощен. Фрау Вольф покачала головой. Фрейлейн Бродер сказала: «Он пьян!» — «Не без этого! — заметила фрау Вольф. — С часу ночи он только и делал, что пил, понимаешь, и просто чудо, что вы не проснулись, теперь уже десять, а он все еще не добрался до кровати, но что хуже всего и пугает меня, так это то, что он даже не покормил голубей, их он еще никогда не забывал, даже если для этого ему надо было ползти на четвереньках, потому что он, обезьяна этакая, как следует нагружался, понимаешь, и я все время собиралась позвать тебя, чтобы ты написала что нужно и отослала и они получили бы письмо на третий день праздника». А получить должны были полиция и секция разведения голубей союза разведения мелких животных, получить жалобное, разъяснительное или обвинительное письмо с описанием того, как возвращавшийся ночью с работы официант Вольф был оскорблен в подворотне герром Кваде (вкупе с гавкающей дворнягой) из подъезда В, оскорблен в столь невоспроизводимой форме, что вынужден настаивать на официальном извинении. Что же было сказано? Пашке, который, как всегда, незамедлительно оказался на месте происшествия, может засвидетельствовать, что в клеветнической форме говорилось о вывешенном для просушки белье, якобы воняющем голубиным пометом, и о насекомых, но (по секрету) это оскорбление не было еще самым страшным, гораздо хуже, гораздо, гораздо хуже, главной причиной того, что ее муженек напился, была угроза, на которую осмелился Кваде, когда Вольф обругал вечно гавкающего терьера: он, Кваде, мол, позаботится, чтобы голуби отсюда исчезли! И он действительно может сделать это, если он подлец. Ведь с голубями — как с окнами в вагоне: если хоть один против, открывать их нельзя, пусть даже остальные пассажиры изойдут потом или задохнутся. А держать голубей в жилых домах можно только в том случае, если никто из жильцов не возражает, если же кто-нибудь из них запротестует, тогда голубей приходится убирать, в секции Вольфа такое уже не раз случалось. «А этого он не переживет, понимаешь!» Отсюда и идея — подать жалобу за оскорбление личности. Кваде испугается и уступит. «Напиши прямо сейчас, воробышек, чтобы он наконец успокоился и улегся в кровать, в четыре ведь ему уже нужно в свою пивнушку. За это я приглашаю вас на обед, голуби в духовке, а Вольф все равно их не ест, не может, никогда не мог». Что касается Кваде, тут воробышек сомневался немного, тот недавно жил в их доме, и она его не знала. Ах так, эта мясная туша? Работает в жилищном управлении? И живет здесь, а не в переднем доме. В таком случае это, должно быть, порядочный человек, с которым можно договориться по-хорошему. Жалоба только раздражит его. Кто любит свою собаку, поймет и любовь к голубям. Хорошо бы прихватить Пашке. Но прежде всего дядюшке Вольфу нужно в кровать. «Помоги мне, Карл!» Когда они тащили его в спальню, случилось чудо — Вольф ясно и четко произнес: «Хозяин-блошиного-питомника!» Вот как глубоко мясная туша Кваде оскорбил Вольфа — друга чистопородных спортивных голубей и всех голубятников, это было единственное, что когда-либо услышал Карл из его уст, и он тщетно задавал себе (а потом и фрейлейн Бродер) вопрос, чем была немота Вольфа — следствием или причиной извергаемых его супругой словесных потоков, неудержимо лившихся и в последующие часы, за проворно накрытым к завтраку столом, по дороге к Пашке, у Пашке, по дороге к Кваде, у Кваде (который шумно, но охотно вошел в положение, проявил понимание, пошел на уступки, взял назад свои слова), по дороге к обеденному столу, во время обеда, после обеда, за кофе, и прерывавшихся лишь на короткое мгновение репликами окружающих (если они были краткими). Снова уже стемнело, когда они вдвоем достигли — как утопающие спасительного берега — тишины еще не топленной комнаты, оставили печь в холодном покое и обрели убежище в кровати.
Зачем эти второстепенные мелочи? Во всяком случае, не затем, чтобы совершить настоящее дело и после всякого рода литературных героев — плановиков и руководителей — заново открыть старую прачку (Вольфша была уборщицей), а затем, чтобы показать, что для Эрпа и Бродер этот день был полон открытий. Так, например, она обнаружила, каким карликовым становится благодаря гигантской любви страх перед плохой репутацией и нарушением условностей, как легко и приятно говорить о своем будущем муже, как охотно она появлялась на людях рядом с ним, как она им гордилась, как радостно ей было показать ему Вольфов, Пашке, Кваде, чердак, голубей, прихожую и двор (гляди: все это — мой мир!), как чудесно он реагировал, когда во время словесных извержений Вольфши она с тихим пониманием улыбалась ему, какими важными и интересными оказывались десятки раз слышанные истории про ее детство, ее родителей, как все-все становилось новым, и иным, и значительным благодаря ему, Эрпу, который в свою очередь делал открытия — множество приятных, несколько не совсем приятных и ни одного неприятного. Так, например, он понял, какое необыкновенное удовольствие ему доставляло, что чужие люди посвящены в их новые, любовные отношения, какую гордость в нем вызывало, что эту (его!) молодую женщину все ценят, уважают, почитают (не из-за ее красоты, а из-за ее ума и решительности), и какой посредственностью он сам себе казался по сравнению с ней, потому что хоть и был доброжелателен, но пользы не приносил (он искал популярности, а она заслужила ее!), как он становился ей ближе благодаря тому, что видел ее в привычной с детства обстановке, где ее называли воробышком, больше сроднился, любил сильнее, чем прежде. Однако не совсем приятным открытием оказалось, что поразительная внутренняя связь между ними иной раз на несколько секунд и даже минут (по ее вине, конечно) прерывалась, а она этого и не замечала.
На его месте никто не понял бы, почему их первый совместный день она пожертвовала другим.
Но суть была не в этом. Если б она его спросила, он бы ответил: ладно, делай, как считаешь нужным. А она не спрашивала, она привыкла все решать самостоятельно. Вот в чем была суть — даже если он еще не осознавал этого, хотя иногда мысленно, не столько раздраженный, сколько опечаленный, вдруг и оказывался за тридцать километров отсюда, но еще в черте города, за празднично накрытым столом, на котором стояли цветы, на праздничной послеобеденной прогулке по мосту, под которым проплывали льдины, или один, с музыкой, ароматом кофе, в своей комнате, глядя на реку и двух детей, лепивших на берегу снежную бабу. Но это быстро проходило, и позже, в кровати, с воробышком на руке, он уже не помнил ничего такого, упивался, как и она, нет, больше, чем она, составлением планов и смеялся вместе с ней над самыми неприятными минутами дня, когда фрау Вольф по собственному почину взяла на себя обязанности самозваной матери и учинила будущему вице-зятю допрос, прямолинейность которого настолько ошеломила тактичного Эрпа, что он не нашел никакой возможности увильнуть, отделавшись милыми шуточками, и должен был отвечать просто и прямо. Да, само собой разумеется, сразу же после праздников он пойдет к адвокату, нет-нет, трудностей никаких не будет, его жена согласна, вполне согласна, денег им, несомненно, хватит, как заведующий он ведь получает побольше обычного библиотекаря, конечно же, дети, их двое, на них ему придется давать деньги, а на жену нет, в наши дни такое не бывает, она опять пойдет работать, ведь она давно уже хотела этого, она здорова, да, тоже библиотекарь, верно, машина стоит дорого, но от нее можно отказаться или же продать ее, да, поженятся они сразу после экзаменов, до этого нет смысла, хотя бы из-за стипендии. Но точных цифр он избегал, о них речь зашла лишь в постели между шестью и восемью, и между десятью и одиннадцатью, и между двенадцатью и часом, когда они строили планы, не потому, что в этом была необходимость (оба отлично знали, что надо делать), а потому, что говорить о совместном будущем доставляло удовольствие, потому что каждое слово о будущем было объяснением в любви, клятвой в верности, предвосхищенной лаской, — итак, планирование как самоцель, это ведь всем знакомо. За те часы, дни, недели, которые им довелось пробыть вместе, они стали мастерами этого искусства — планировали горизонтально и вертикально, хронологически, систематически, по алфавиту, набрасывали преамбулы, определяли ответственность, назначали сроки, составляли балансы, калькулировали, создавали сокращения (БЖ — борьба с жилуправлением), придумывали лозунги (квартира: лучше большая, чем красивая!) и на основе СОБ (систематика для общеобразовательных библиотек) намечали систему основных групп, которые потом при помощи десятичного исчисления можно было великолепно разбить на множество групп и 1-ю и 2-ю подгруппы. Они были горды собой, размахом и разнообразием своих замыслов и потребностей, когда установили, что, начиная с Б и кончая Ю, могут найти применение всем основным группам. Лишь А (марксизм-ленинизм, общее) и Я (общее) они при всем желании не могли использовать непосредственно. Центр тяжести приходился в основном на группы: Б (экономика, экономическая наука), в частности финансовая экономика и учет, В (государственное управление, юриспруденция и военная наука) — гражданское право развода и бракосочетаний, полиция и прописка, включ. домовую книгу, Е (воспитание и образование) со всеми проблемами библиотечного дела, казавшимися им в постели легкоразрешимыми, Л (геология, география, этнография) с планами путешествий, О (здравоохранение, медицина) с вопросами гигиены, с которыми плохо обстояло в подъезде Б, и, разумеется, Ю (домоводство) со всеми двенадцатью приведенными в СОБ подгруппами. Интересней (поскольку расширительней) были области, не имевшие четких плановых статей, зато задавшие повод к разнообразным дискуссиям. Так, например, в связи с пунктом Г (история, современная история) дебатировалось расчленение, которое он хотел произвести на личной основе (Г-1 Бродер, Г-2 Эрп), а она на деловой (Г-1 радость исповедей, Г-2 воспоминания детства, включ. семейные предания, Г-3 история их собственной любви, Г-4 взаимный обмен специальными знаниями: Г-4(1) история Берлина — ее глазами, Г-4(2) история библиотеки — его глазами). Что касается пункта Ж (физкультура, спорт, игры), оба быстро согласились вычеркнуть игры (какое счастье, ведь один из них легко мог оказаться страстным игроком в скат, преферанс или шахматы), не давать примечания «любовные игры см. О» и с лета начать заниматься утренней гимнастикой у открытого окна. Много времени потребовал пункт К (искусство, искусствоведение), тут надо было установить срок принятия решения по поводу кайзеро