Г. де Бройн принадлежит к тем художникам, которые стесняются пафоса. Общий фон его книги — это ирония, скорее добрая, хотя и отнюдь не безобидная. Ирония эта в одних случаях — там, где это касается Эрпа, — подчеркивает его слабость и «негероизм», в других же случаях, по намерению автора, она призвана оберечь от слащавой добродетельности образы людей, подлинно сильных и цельных, таких, например, как начальник и друг Эрпа Хаслер или отец его — старый учитель Фридрих Эрп.
В том же чуть ироническом ключе повествует Г. де Бройн о, так сказать, суде общественности над Эрпом. Однако добрая ирония (чтобы не впасть и в этом случае в патетику и сентиментальность) с еще большей убедительностью доносит до читателя ту подлинную человечность, то уважение к правам личности, которыми продиктовано решение судьбы Карла Эрпа. Ему не только дано право начать новую жизнь, но связанные с этим организационные решения построены так, чтобы ни в чем не ущемить его производственных и материальных интересов.
Но если общественность стоит в «деле Эрпа» на позициях подлинно социалистической морали, то о самом герое этого нельзя сказать. Карл Эрп не умеет и боится взять это данное ему право на «новую» жизнь. Он — Буриданов осел, и не только потому, что не может сделать выбор между двумя женщинами: женой — Элизабет и возлюбленной — фрейлейн Бродер. В нем нет прочной основы для выбора, нет внутреннего единства теоретических убеждений и всех практических действий.
Сам Г. де Бройн — в интервью по поводу романа, опубликованном в 1968 году, в журнале «Нойе дойче литератур», — говорил о том, что его интересует не столько то, будет или не будет его герой симпатичен читателю, сколько «общественная и психологическая достоверность его развития, или, точнее, его лжеразвития».
Я не думаю, чтобы можно было согласиться с мнением Гейнца Плавиуса, который в статье «Личность и социализм» (заметки о литературе ГДР) объясняет позицию «Буриданова осла», которую занял Карл Эрп, тем, что в нем живет и второе, худшее «я», что он не может преодолеть в себе «приспособленца». Думаю, что никакого приспособленчества в общественной деятельности и позиции Эрпа нет.
И речь тут должна идти совсем о другом, а именно о неравномерном развитии личности, об отставании «чувств» от «разума» и о последствиях этого отставания для жизненного пути гражданина социалистического общества.
Повествуя о «предыстории» Карла Эрпа, Г. де Бройн тонким, тончайшим пунктиром намечает тему не то что «непродуманности», а, скорее, «невыстраданности» общественной позиции, общественных взглядов героя. И эта мнимая легкость выбора общественного пути оборачивается тяжестью и смятением в личных отношениях.
Возлюбленная Эрпа, умная и волевая девушка — фрейлейн Бродер, — быстро поняла, что большой и основной недостаток ее друга заключается в том, что у него масса мелких недостатков, в том, что в сознании его — «по углам» — лежит разнообразнейший мусор пережитков прошлого. Отсюда — эгоизм, стремление переложить свою вину на чужие плечи, «кожная» чувствительность, страх перед любым решением, маскируемый «благородными» разглагольствованиями. Все это и готовит Карлу участь того осла, который — по утверждению ректора Парижского университета и схоласта XIV века Буридана — должен был издохнуть, не имея сил выбрать, что ему удовлетворить в первую очередь: голод или жажду.
Не имея сил выбрать, Карл Эрп, в сущности, теряет обеих женщин — и Элизабет (хотя формально он и вернулся домой), и фрейлейн Бродер, которая поняла, что никакой «новой жизни» с таким человеком не получится, и, напутствуемая лицемерными сожалениями и клятвами Эрпа, уезжает работать на периферию.
Сущность и значение того «личного», в котором потерпел крушение Карл Эрп, раскрывается с наибольшей убедительностью именно в двух женских образах романа.
В том же интервью для «Нойе дойче литератур», о котором мы уже упоминали, Г. де Бройн с большим сочувствием и, пожалуй, даже почтением говорит о фрейлейн Бродер, которая «уходит из повествования как лучшая, как более сильная, как моральная победительница».
Да, несомненно, Г. де Бройн искренне хотел сделать фрейлейн Бродер «положительной героиней» — представительницей нового поколения, сложившегося и выросшего в свободном социалистическом обществе. Она человек цельный, прямой, без «закоулков» в сердце и сознании. Она должна была бы быть и по-женски очень привлекательной. Недаром под ее обаяние подпадает и практикант Крач, и знаменитый писатель-сценарист Эбау. Г. де Бройн обстоятельно живописует и ее внешнюю привлекательность, и ее ум, образованность, смелость суждений, честность и прямоту в чувствах и поступках. И все же нельзя не ощутить, что образ фрейлейн Бродер лишен той «таинственности», того обаяния, которое живет где-то глубже слов и даже поступков. И роман ее с Эрпом как-то слишком многословен, в нем отсутствует тот «подтекст» отношений, который в первую очередь определяет «глубинную сущность» женщины. Вот этой-то глубинной сущностью и богат образ Элизабет, о которой мы, в конечном счете, узнаем гораздо меньше, чем о фрейлейн Бродер.
Роман Бродер и Эрпа протекает «в словах» и разговорах: о библиотечном деле и мятном чае, Кристе Вольф, международном положении, театре Брехта, бундесвере, Энценсбергере, атомной бомбе. В самом ироническом реферировании, которым занят автор, уже содержится и оценка этого «интеллектуального общения».
В противоположность фрейлейн Бродер Элизабет молчалива, в решениях и вкусах своих определенна и не стесняется их несовпадения со вкусами мужа. Горе и невзгоды она встречает с огромным человеческим достоинством и чувством ответственности. В ней — уже не такой молодой матери двоих детей — гораздо сильнее ощущается женское обаяние, чем в ее юной сопернице. Элизабет морально была главой семьи и тогда, когда ее эмоционально неустойчивый и капризный супруг еще жил в семье. После его ухода она спокойно и мужественно осваивает новую для себя профессию искусствоведа, не только чтобы стать главой семьи и материально, но и для того, чтобы завоевать свое, своими силами добытое место в общественной жизни.
Многие талантливые писатели ГДР старшего и среднего поколения настойчиво ищут ответ не только на вопрос о том, каковы пережитки прошлого — разных форм исторического «зла» — в сознании современников, но и каковы положительные традиции народа и истории, которые — пусть приобретая новые формы — должны войти в жизнь и сознание гражданина ГДР.
Об этом говорит Макс Вальтер Шульц в последней части романа «Мы не пыль на ветру», озаглавленной «Старый ствол». Отсутствием прочных «корней», поверхностным приятием того нового и великого, что вошло в жизнь народа и страны, объясняется и путь героя романа Германа Канта «Актовый зал», этот путь ведь тоже следовало бы назвать «лжеразвитием». Эта тема — серьезной жизни, если воспользоваться словами Генриха Манна, настоящих, выстраданных ценностей, владеть которыми нелегко, — «выходит на поверхность» в романе Г. де Бройна там, где «лейтмотив» — тема Элизабет — скрещивается с «лейтмотивом» — темой отца Карла Эрпа. Фридрих Эрп перепробовал много профессий, немало поскитался по свету, но свое настоящее, «серьезное» место в жизни он нашел, став сельским учителем.
Отца вдруг подкосила смертельная болезнь. И Карл, после долгих лет отсутствия приехавший в родную деревню, вдруг по-новому видит и ощущает все — знакомый дом и вещи, ивы у реки, голоса учительницы и ребятишек, которые доносятся в комнату, где борется со смертью старый учитель.
Все это, а также слова отца, которые приходят на память, о том, что самое настоящее в жизни, работе, любви, браке всегда трудно и нередко лишено легковесной приятности, и, наконец, встреча у одра смерти с Элизабет — все это выводит на поверхность глубинное течение книги, ту правду «серьезной жизни» и «старого ствола», о которых столько думают и ровесники Гюнтера де Бройна.
Обретенная цельность характера и выстраданность общественных взглядов, кровная их связь с великими народными традициями — вот что может превратить Буриданова осла в настоящего человека.
Книга кончается вопросом: есть ли надежда на то, что Карл Эрп изменится? Ответ, может быть, знает Элизабет, говорит де Бройн. Но разве она скажет?
Две черты превосходно написанной книги Г. де Бройна делают ее особенно привлекательной. Это сурово и четко поставленный вопрос о человеческой цельности, о неразрывной связи общественного и личного. И это то «удивление и преклонение перед силой женщины» (М. Горький) — хранительницы жизни, — которое свойственно всем лучшим произведениям литературы наших дней.