Алекс усмехнулся.
— Выполни желание гостя, он привык.
Однако лечь спать, не помывшись, он Хансу не позволил, хоть тот и доказывал, что чистый, ходил, мол, перед отъездом в баню. Проводив брата в ванную, он показал, из какого крана идет горячая вода, из какого холодная и как вставить затычку, чтобы вода из ванны не вытекла. Оставив брата раздеваться, он вместе с Мартой прошел на кухню, они отодвинули стол под окно и расстелили на полу матрац.
— Какой упрямый! — удивлялась Марта.
— Чурается, — объяснил Алекс, — никогда в жизни городской квартиры не видел.
Отправившись полюбопытствовать, как брату нравится мыться по-барски, он обнаружил, что Ханс сидит в пустой ванне весь в мыле и наливает воду из крана в таз.
— Почему ты ванну водой не наполнил?
— Я что, гусь, чтобы плавать?
Алекс пришел на помощь, наполнил таз, облил брата водой, раз, потом второй и третий, под конец Ханс даже закряхтел от удовольствия. После купанья он облачился в выданный ему старый халат Алекса, который оказался мал, но по крайней мере закрывал срамные места.
— Надо тебе и белье купить.
Потом они пошли на кухню.
— Утром придет служанка, смотри, не вздумай ее лапать, — поддразнил брата Алекс.
Пожелав Хансу спокойной ночи, он заглянул в гостиную, Марта восседала на «троне», подобрав под себя ноги, она так углубилась в книгу, что даже не заметила мужа.
Тихо, чтобы не помешать жене, Алекс, осторожно ступая, прошел в ванную, взял тряпку и стал мыть ванну.
Простосердечный сын свободы — только вчера он сидел, опустив привыкшие таскать бревна плечи и сложив руки на коленях, на своем обычном месте в углу кухни, смотрел наивным взглядом, как чадит сковородка, слушал, как потрескивает тесто, а сегодня? Где он теперь? Неужели подо льдом, пошел на корм рыбам? У кого хватило сил и дерзости убить такого великана? Зачем надо было его убивать? Но пропасть он пропал, уже третий день. Пошел после обеда к портному за костюмом и не вернулся. Как объяснил перепуганный портной, костюм он получил и сразу надел, старую же одежду, завернув в газету, взял с собой. Куда он мог пойти? Неужели в какой-нибудь портовый кабак, как боится Алекс? «Черт меня побери, почему я выдал ему карманные деньги, — проклинает он себя. — У Ханса голова большая, но ум в ней детский, а водку он пить никогда не умел. Если напился и увидел доступную бабенку, мог пойти с ней в какой угодно притон». Что в этом притоне с братом могло приключиться, Алекс не говорит, но понятно, что ничего хорошего. Папе он сказал прямо (тестю доверяет больше, чем жене): попал, наверно, в лапы каких-то подонков, те посмотрели, что чужак, хорошо одет, при деньгах, и порешили — нож в брюхо, труп в прорубь. Может, выплывет весной, а может, и нет.
Неужели Ханс мог пойти с какой-то продажной женщиной? Какая сила отнимает у мужчин разум? Что за неестественные желания бушуют в них, заставляя терять осторожность? Похож по повадкам на ребенка, в свидетельстве о рождении в качестве талисмана лежит фото матери — и как это совмещается со столь грязной потребностью? Алекс не может даже официально обратиться в полицию, как он объяснит, кто такой Ханс и почему сюда приехал. Через доктора Эберга он пытался втихомолку узнать, не привезли ли в морг человека с такими приметами, а фон Пиллау показал ему списки арестованных, но никого, похожего на Ханса, так и не нашлось. Может, он вернулся домой? Так они сказали Татьяне, но даже гувернантка поверила не совсем. Чего ради возвращаться туда, откуда только что в панике удрал? Будь он Хуго, можно было бы подумать, что он нашел себе подобных и те его где-то спрятали, но Ханс ведь даже русского языка толком не знает…
Тайна, вот что не дает покоя, тянет снова и снова на набережную. Ледяное поле ровное, гладкое, блестит на солнце, но никто не знает, что оно скрывает. «Он умер, здесь его могила», даже этого о нем не скажешь. «Он не был создан для людей». Это правда.
Управляющий Лейбаку, приехавший на рынок продавать мед, посадил Алекса в свои сани, но последние четыре километра ему все равно пришлось топать пешком по непроторенной заснеженной тропинке. Смеркалось. Встретиться с глазу на глаз с волками не хотелось, но и идти быстрее тоже было невозможно, мешала ледяная корка, сквозь которую проваливались ноги, даже его, человека далеко не самого большого веса. Лишь одна цепочка заметеленных следов примерно недельной давности указывала, что где-то поблизости живут люди. На всем его долгом пути его окружали тысячи мужчин и женщин, заполнявших городские улицы и перроны вокзалов. Все куда-то ехали, покупали что-то, продавали — здесь царила тишина. Только лес и больше ничего. С левой стороны ряды голых берез и черной ольхи, справа зеленые елки и сосны — так запланировал дед нынешнего графа и посадил его отец; пара свежих вырубок давала понять, что их отпрыск опять поехал в Европу играть в рулетку.
Дальше четкость распределения деревьев пропала, лес стал неровным, пышно разросшаяся ольха погребла под собой отдельные маленькие елочки — хозяин соседнего хутора предпочитал торговать самогоном, а не лесом. Выглянула луна, и при ее свете Алекс увидел знакомую поляну и в ее конце еще более знакомое бревенчатое строение. Каким низким казался родной дом после ростовских, московских и берлинских! Снег хрустел под ногами, звуки в тишине зимнего вечера должны были разноситься далеко — так оно и было, вскоре в ответ зазвучал злобный лай. Раньше выбегать во двор посмотреть, что происходит, было обязанностью Алекса; новый «привратник» был ленивей, дверь заскрипела только тогда, когда он уже лавировал между яблонями. Кто-то стоял на пороге, то ли Симм, то ли Тыну, стоял и ждал, словно его и не интересует, кто пришел, родственник или разбойник. Струхнул, что ли?
— Тебя не узнать!
Эту фразу Алекс сегодня уже слышал из уст управляющего, хорошо еще, что и Симм для начала не сказал: «Здравствуйте, господин!»
— Зато ты, отчим, совсем не изменился.
Рукопожатие Симма было вялым, как и он сам. Алекс тоже не был богатырем, но подобные пальцы при желании даже он мог сломать. Стряхнув в сенях снег с сапог, он хотел уже войти в комнату выпрямившись, но в последний миг вспомнил про низкую притолоку и наклонился.
Мать сидела за столом, нацепив очки, и при свете керосиновой лампы читала что-то, наверное календарь. Тыну валялся в постели, подложив руки под голову. При появлении Алекса сводный брат оказался на ногах сразу, прямо, как ванька-встанька, мать, наоборот, не торопилась, подняла голову от книги медленно, словно нехотя. Расстегнув пальто, Алекс подошел и поцеловал мать в лоб. У Беккеров был обычай обниматься, но в его семье таких нежностей не водилось.
— Я был по делам в Москве и подумал, что воспользуюсь случаем. Велика все-таки Российская империя, в ее просторах можно так затеряться, что пройдут годы, пока встретишь близкого человека.
Он подумал, что кто-то сразу спросит про Ханса, мол, разве старший брат до тебя не добрался, но все молчали. На всякий случай он заглянул через открытую дверь в заднее помещение, а вдруг поджигатель мыз дрыхнет живой и здоровый на постели, но комната была пуста. Он достал из портфеля банку икры и плитку шоколада.
— Ешьте на здоровье, куплено в московском магазине.
Мать поглядела на гостинцы с таким же подозрением, как только что взирала на самого сына, и отодвинула их в сторону, ближе к окну. По этому движению Алекс понял, что он дома. Он снял зимнее пальто с лисьим воротником и повесил на тулуп Симма. Сесть ему никто не предложил, он придвинул себе стул сам и с любопытством осмотрелся. И тут живут, подумал он, скользя взглядом по закопченным стенам, потрепанным половикам и глиняной посуде на полках.
Мать стала распоряжаться, отправила Тыну в чулан за ветчиной и яйцами, посадила отчима чистить картошку, сама поворошила дрова в плите и достала сковородку. Имени Ханса по-прежнему никто не произносил. Может, его все-таки схватили, повесили и отправили домой извещение, подумал Алекс, но не стал первым затрагивать больной вопрос, вместо того поинтересовался, как поживает сестра. Симм объяснил, что в целом все хорошо, Эльза получила отличного мужа, трудяга, не пьет, не гуляет, только вот детей у них нет. Уже год, как женаты, и ни малейшего признака. Алекс спросил об Адо, этот сводный брат все еще пребывал недалеко от Твери, работал в мызе и нацелился на должность управляющего. Потом настала тишина, только сковородка шипела и потрескивали дрова. Алекс вдруг почувствовал ужасную усталость, которая настигала его всякий раз, когда ему доводилось хоть час подышать воздухом родного дома. Вроде бы в нем никогда никого не убивали, никто его обитателей не проклял, но все равно комната была словно пропитана каким-то особым унынием, которое просачивалось в легкие, оттуда разносилось по всему телу, отравляло кровь и отупляло. Кстати, обычно это продолжалось недолго, уже через неделю угнетенность исчезала, и казалось, что все в наилучшем порядке, так было всегда и будет вечно, что поделаешь, это жизнь, ничего не меняется, солнце опять описывает дугу над топким лугом, как описывало веками, а ты берешь косу и идешь косить, как до тебя шли твой отец, дед и прадед.
Ужин был готов, Симм принес из чулана бутылку самогона, выпили за здравие, здравие кого или чего, не уточнялось. Алекс был голоден, последний раз он толком поел в Москве, в привокзальном ресторане, в дороге пришлось довольствоваться бутербродами. Водка развязала Симму язык, он стал расспрашивать о благоприобретенной семье Алекса, Алекс рассказал о Беккерах, о Берлине, о деле. Наконец оживилась и мать, поинтересовалась детьми, Алекс вытащил из кармана бумажник, из бумажника фотографию в коричневых тонах: они с Мартой, у него на одном колене Герман, на другом София, а у Марты спеленатый Рудольф. Мать опять надела очки, пока она изучала снимок, Алекс словно мимоходом спросил:
— А про Ханса ничего не слышно?
В комнате опять воцарилась тишина.
— А он что, не у тебя? — спросила мать осторожно.