— Пожалуйста!
Портфеля у Алекса с собой не было, он попытался впихнуть книгу в карман, но та была довольно велика и не влезала в него.
— Может, найдешь, старую газету, чтобы ее завернуть?
Ответа он не получил, девушка словно оцепенела. Алекс стал уже терять терпение, но вдруг заметил, что Таня дрожит всем телом. Что случилось, хотел он спросить, но не успел, девушка словно подкошенная рухнула на колени, обхватила руками ноги Алекса и душераздирающе зарыдала.
— Александр Мартынович, простите меня! Умоляю вас, простите! Это моя вина! Все случилось из-за меня! Если вы меня не простите, я не знаю, что я с собой сделаю!
Алексу не понравилась эта сцена, в ней было что-то животное.
— В чем твоя вина? — спросил он холодно.
— В смерти Рудольфа. Госпожа Марта забыла заплатить мне за уроки, и я нарочно долго копалась в прихожей, чтобы дать ей время вспомнить. Не знаю, что на меня нашло, было совсем не так важно, чтобы она мне заплатила именно в этот день, у меня были деньги. Если бы я сразу ушла, ничего бы не случилось. Но я столько возилась, что это показалось ей странным, и, когда я ушла, она догадалась, в чем дело, и побежала за мной…
Рыдания стали громче, еще некоторое время продолжались, потом стали затихать. Не зная, что делать, Алекс свободной рукой погладил густые каштановые волосы девушки. Татьяна еще крепче прижалась к его коленям и снова задрожала. Только теперь Алекс понял. Он наклонился так низко, как мог, положил книгу на край стола, взял Татьяну за подбородок и запрокинул ее голову чуть назад, чтобы увидеть глаза. Они были влажные и молящие, но то, о чем они молили, было не прощение.
Когда сгустились сумерки и Алекс стал собираться домой, Татьяна поспешно вскочила, прикрыла пышное тело большой шалью, задернула занавески на окне и зажгла керосиновую лампу.
— Петербург выкинь из головы! — сказал Алекс повелительно. — Если друг пошлет телеграмму или напишет, не отвечай. Если приедет за тобой сам, немедленно найди меня.
Татьяна послушно кивала головой.
— Работа у тебя есть?
Молчаливое отрицание.
— Я найду тебе место. К нам тебе лучше не ходить.
Пиджак был уже надет, Алекс вытащил из внутреннего кармана бумажник, извлек несколько купюр и положил на стол.
— До первой зарплаты, — сказал он, заметив отторгающее движение девушки.
Татьяна покраснела, Алекс поцеловал ее в щеку и взял со стола «Анну Каренину»
— Сейчас я найду газету.
— Не надо.
На улице было темно, жара спала, собаки и те очнулись от дневной истомы и лаяли, еще довольно лениво, но Алекс знал, что через пару часов их концерт охватит весь околоток, доносясь даже до бульваров. Провинция, подумал он, медленно идя в сторону дома. Днем гуси, ночью псы.
Неожиданно его охватил столь сильный порыв отчаянья, что он сначала остановился, а затем даже присел на корточки. Он пытался заплакать, но слез не было, только какие-то странные звуки вырывались из горла. По противоположной стороне улицы прошли мимо две женщины, посмотрели на него удивленно, и Алекс слышал, как одна сказала другой:
— Пьяный!
Слова второй он не расслышал, но первая в ответ громко рассмеялась.
Он заставил себя подняться, нашел в кармане платок, высморкался и вдруг почувствовал, что ненавидит этот город. Все тут было ему противно — и казаки, и немцы, и мутный Дон. И противней всего был он сам — повесивший голову, болтающийся по притонам отец семейства.
Может переехать куда-нибудь, подумал он, собравшись с мыслями. Но куда? Вернуться в Лифляндию? Что ему там делать? В Киев, к Менгу и Верцу? Там жил другой народ, начинай привыкать заново…
Вдруг он вспомнил, как прошлой осенью после похода в театр Марта всю дорогу домой подражала актерам, то напевая «цып-цып-цып», то вздыхая «в Москву, в Москву!». Он еще спросил тогда, всерьез ли она мечтает о Москве или просто шутит, первое жена отрицала, но кто знает, может, она просто стеснялась говорить о том, что он мог посчитать капризом?
И я, старый болван, ничего не понял, упрекнул он себя. Идея отнюдь не была неприемлемой, как-то они с Конрадом ее обсуждали. Тогда он не осмелился принять столь важное решение сразу — а если бы рискнул, может быть, с Рудольфом ничего не случилось бы?
Рудольф! Мысли снова вернулись туда, куда они неизбежно сходились уже три месяца. Куда ни поверни, отовсюду на него смотрели умные не по возрасту глаза мальчика, словно маленький призрак ходил за ним по пятам. Герман был более плаксивым, София — девочкой, Эрвин совсем крошкой, о нем и мнения какого-то у Алекса еще не сложилось. Рудольфа он почему-то любил больше всех, даже учил уже малыша буквам — в три года!
На него чуть снова не нахлынуло отчаянье, но он отбил его натиск. Если уж он такой убитый, что же должна чувствовать Марта?
И он прибавил шагу — домой, к жене, которую бессовестно обманывал, но все равно любил больше, чем кого-либо другого.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ
Глава первая. Москва
Овчинников полагал, что он страшно хитер, но Алекс видел помещика насквозь. Все они были одинаковы: начинали торговаться с уверенностью, что смогут продать ему, чухне, скверные семена за баснословные деньги, а кончали тем, что вытаскивали из дальнего угла амбара лучшую часть урожая и были счастливы, если Алекс хоть что-то платил.
Когда мешки были погружены в вагон, а сам вагон запломбирован, он пошел в гостиницу, быстро собрал вещи и поспешил на пассажирский вокзал. Поезд стоял уже у перрона, железная кляча дымила, начальник вокзала в мундире, с важным видом ходил взад-вперед, посматривая на часы, и у Алекса поднялось настроение. На самом деле он мог уже и не возиться с семенами, сотрудничество с Конрадом после переезда в Москву шло подобающим при торговле машинами образом, как по маслу, но Алексу нравилось держать в руке сухие шуршащие зерна, нюхать их, без пробы определяя процент всхожести. Во имя таких минут он был готов и дальше терпеть наглость и глупость помещиков.
В купе было пусто, он снял пальто, сел, почти сразу прозвучал третий звонок, и поезд тронулся. Проводник, усатый старикан, поинтересовался, очень ли «господин» голоден, и сказал, что может предложить пельмени, но Алекс, объевшийся жареным поросенком, которым его угощал Овчинников, ограничился чаем и баранками (яблочный пирог, который Марта положила ему в дорогу, был уже съеден) и открыл прихваченную в дорогу книгу — это был «Китай-город» Боборыкина, он очень нравился Алексу, поскольку то, что в нем описывалось, в точности соответствовало тому, что он в Москве вокруг себя изо дня в день видел. Он читал, пока не устали глаза, потом разделся, лег в постель, слушал какое-то время стук колес и заснул.
В Москву они прибыли на следующий день после обеда, поезд опоздал на три часа. В контору идти не было охоты, да и смысла, все потенциальные клиенты давно сидели в ресторане, поэтому Алекс протолкался сквозь строй бойко предлагавших свои услуги кучеров и пошел пешком в сторону дома — не то чтобы он жил рядом с вокзалом, а просто хотелось размяться после долгой дороги. Накрапывал дождь, но в целом погода была довольно приятная, градусов примерно двенадцать — совсем неплохо для октября. Хлопали двери магазинов, народ входил-выходил, внутрь с пустыми руками, обратно с дощатыми ящичками или картонными коробками, была суббота, и все спешили делать покупки, чтобы конец недели провести с размахом. Алексу нравилась эта суета, ему вообще нравилась Москва — решение поселиться здесь оказалось верным, он ни разу о нем не пожалел. На самом деле Москва не так уж сильно и отличалась от Ростова, разница была главным образом в масштабах, такой же оживленный деловой город, только неизмеримо больше, потому он приспособился быстро и легко, намного легче, чем при первом своем пребывании здесь, когда учился в сельскохозяйственной школе, поскольку тогда ему приходилось считать каждую копейку и он никогда не наедался досыта, а теперь перед ним были открыты двери не только мясных лавок и булочных, но и магазинов одежды и театров. Они съездили с Мартой и в столицу, с визитом к Мартиной тете, Алекс так же, как однажды раньше, когда сопровождал графа Лейбаку, восхищался царским дворцом, прямыми улицами и каналами, Казанским и Исаакиевским соборами — восхищался, но внутренне сознавал, что в этом городе он жить не хочет. Петербург был большой, красивый, холодный и подходил дворянам и поэтам, он же предпочитал город попроще, но побойчее, более благодатный для деловой жизни, и в этом смысле равного Москве не было; Конрад, тот и вовсе утверждал, что для гешефта это наилучшее место в мире.
Перед тем как свернуть с Тверской, надо было решить вопрос гостинцев: для Алекса стало правилом никогда не возвращаться из поездки с пустыми руками. Он огляделся, ища, куда зайти, тащиться до Елисеевского не было охоты, слишком далеко, и тут заметил вывеску книжного магазина и подумал: а почему я должен всегда приносить пряники и конфеты?
Выбор оказался делом более трудным, чем он предполагал, книги в их семье обычно покупала Марта, и Алекс даже не помнил точно, что у них уже есть и чего нет, да, он читал почти каждый вечер, но не больше часа, потом глаза начинали закрываться, вот Марта, у которой позади не было изнурительного рабочего дня, иногда сидела допоздна, уткнувшись в какой-нибудь новый роман — как будто днем у нее на это времени не было. По правде говоря, действительно не было, надо было присматривать за пятью детьми, готовила и стирала, правда, Дуня, но гувернантку они больше нанимать не стали, сначала отказались от этого из экономии, переезд обошелся дорого, и Алекс еще не знал, как на новом месте пойдут дела, а потом сама Марта сказала, что она привыкла возиться с детьми и это ей даже нравится, лучше, чем сидеть сложа руки, — наверное, жена таким образом надеялась забыть о гибели Рудольфа; но скоро нагрянула новая беда, с Германом…
После долгих колебаний Алекс выбрал для Марты роман Золя, которого у них как будто еще не было, для Софии — рассказы Куприна, для Эрвина — «Подвиги Геракла» некоего неизвестного автора и для Виктории «Русалочку» Андерсена. Но что делать с Лидией? Младшая и ходить еще толком не умела…