Ладно, не сегодня, так завтра дойдет дело и до нее, решил он наконец, взялся за одну книгу с картинками, за другую, выбрал ту, у которой солиднее обложка, вынул кошелек и подошел к продавщице.
— Это все? — спросила та почему-то очень тихо, подравнивая принесенную им стопку.
— Да.
— Могу порекомендовать вам еще один модный роман. В нем рассказывается о торговце зерном, который не знает, как отделаться от любовницы, и в конце концов просто сбегает в другой город.
Что за бред она несет, подумал Алекс потрясенно. Прошло несколько секунд, прежде чем он понял, что голос продавщицы как будто ему знаком, и внимательнее всмотрелся в ее лицо — и даже это не сразу помогло, пять лет это все-таки пять лет. Тот вечер у Татьяны так и остался их единственной интимной, так сказать, встречей, перед тем как уехать, Алекс еще нашел для нее работу, и на этом все закончилось — но сейчас он с удивлением увидел вместо миловидной краснощекой девицы барышню с живым и умным взглядом, буквально искрящуюся молодой свежей женственностью — той, встречающейся только в России, отчаянной, готовой на все, жаждущей приключений и страданий женственностью, которая видит свое счастье в том, чтобы принести себя в жертву любимому, поехав за ним хоть в Сибирь.
— Загордились, Александр Мартынович, не хотите узнавать старых знакомых!
Он отговорился усталостью и рассеянностью, сделал пару комплиментов насчет того, как Татьяна выглядит, поинтересовался, давно ли она в Москве (выяснилось, что с весны, ходит на учительские курсы, а вторую половину дня проводит в магазине, чтобы заработать на жизнь), ответил на несколько вопросов о семье, поколебался, не рассказать ли, что у него большое горе, старший сын заболел туберкулезом костей, но воздержался, не желая подпускать Татьяну к себе слишком близко, заплатил за книги, распрощался и ушел, полагая, что этим все и ограничится, — однако не тут-то было, сначала всю оставшуюся дорогу до дома перед глазами мелькали картинки из Ростова, как Татьяна читала детям вслух «Каштанку», как погиб Рудольф и что было потом, несколько раз он попытался отогнать от себя воспоминания, но безрезультатно, чуть было даже не прошел мимо своего роскошного дома, и не он, а его ноги по привычке в последнюю минуту свернули под арку. Лишь, оказавшись уже во дворе, он силой воли призвал себя к порядку — не хватало только дать Марте повод для расспросов.
Дома все было нормально, Марта в хорошем настроении, дети здоровы, от Германа пришло письмо («Дорогие папа, мама, София, Эрвин, Виктория и Лидия, у нас был в гостьях император вместе с женой и с дочерьми…»), только Дуня, казалось, слегка обиделась, что ее обошли, дарить служанке книгу не имело никакого смысла, она была неграмотной, Алекс собирался купить ей на Триумфальной площади платок, но после встречи с Татьяной, уйдя в прошлое, обо всем прочем забыл — эта мысль заставила его снова вспомнить о девушке, и весь вечер он уже не мог выкинуть ее из головы. После обеда и чаепития собрались у рояля, София исполнила вальс Шопена, Виктория пробренчала только что выученную гамму, наконец, на вращающийся стул села сама Марта и спросила, что Алекс хотел бы послушать, — Алекс пожелал «Травиату», и она сыграла почти пол-оперы: но когда настало время лечь спать, большие карие глаза и длинные густые каштановые волосы Татьяны опять встали перед глазами, так что Марта даже спросила, не случилось ли чего-то в пути, отчего муж такой задумчивый, и Алексу пришлось снова оправдываться усталостью.
Все воскресенье он сидел как на углях, чтобы отогнать беспокойство, даже потащил детей кататься на извозчике, съездили в Кремль, полюбовались Царь-пушкой, а вечером они с Мартой пошли в Большой смотреть «Баядерку», это был любимый балет жены, трагедия Никии снова и снова волновала ее. «Какой предатель и негодяй этот Солор, не правда ли?» — возмущалась жена громкогласно, когда они шли после спектакля в «Альпийскую розу», там они слегка поужинали, выпили небольшую бутылку шампанского, а ночью Алекс был более страстным, чем обычно в последнее время, даже Лидия проснулась, и Марте пришлось вставать и убаюкивать ее; но утром все началось сначала, он хотя и поехал в контору, однако ротозейничал весь день, пару раз ни с того ни с сего прикрикнул на Августа Септембера, потрясенно посмотревшего на хозяина, и ушел за полчаса до окончания рабочего дня. Было еще теплее, чем вчера и позавчера, дождь перестал, он прогулялся по городу, постукивая кончиком зонтика о тротуар, и когда наконец вошел в книжный магазин, заметил, что Татьяна быстро отвела взгляд от двери и покраснела.
Глава вторая. Опасные связи
Зима пролетела в беготне между работой, домом и Татьяной, когда наступила весна, Алекс отправил Марту с детьми на юг, сняв для них у старого знакомого ялтинского грека Василидиса целый нижний этаж с полным пансионом. Сколько было в этом широком жесте вины перед Мартой и сколько желания проводить больше времени с Татьяной? Наверное, примерно пополам того и другого — но главной причиной все же был Герман, который уже второй год лечился у профессора Боброва и для которого компания матери и Софии много значила. Так или иначе, но Алекс остался один, впервые столь надолго после дюжины лет семейной жизни. Вначале ему даже нравилось снова чувствовать себя холостяком, особенно потому, что теперь он уже не был бедняком и ему не приходилось самому гладить штаны и стирать носки, для этого у него была Дуня; правда, кухаркой она была посредственной, и когда ему хотелось чего-то повкуснее, он мог пойти в ресторан, — но со временем ему стало скучно, он уже не знал, что делать вечерами, вернувшись от Татьяны, не находил себе места, шатался по квартире, выглядывал из одного окна, из другого, слушал, о чем во дворе под сиренью болтают соседки, и уже в десять часов ложился в постель, считая дни, когда можно будет взять отпуск и поехать к семье.
Но сначала надо было подбить баланс, а для этого нужно ждать Конрада. Партнер должен был приехать уже в марте, но заболел инфлюэнцей, потом долго восстанавливался и только теперь более-менее пришел в форму. Наконец он прибыл, правда, немного еще бледный, но дружелюбный и деловой, как всегда. Три дня они корпели над бумагами, время от времени развлекая друг друга то недостачей машинного масла, то прошением мусульман Казанской губернии прислать им «одного троянского коня», а на четвертый разогнули спины, обменялись рукопожатием и решили пойти в какое-нибудь шикарное местечко отметить удачное завершение делового года.
В «Савойе», увы, было так же жарко, как и везде, хотя окна были распахнуты, и посреди зала журчал фонтан. Склонный к полноте Конрад сразу снял пиджак и повесил на спинку стула, Алекс, немного стеснявшийся официантов, вертевшихся вокруг них, страдал дольше, но после бефстроганова последовал примеру партнера. Они были одного возраста, и это создавало между ними особую атмосферу доверия и взаимопонимания, редко возникающего между людьми разных поколений.
— Тебе-то что, через пару дней будешь купаться в Черном море, — проворчал Конрад добродушно.
— Туда еще надо добраться, — ответил Алекс, — что дело непростое, Распутин не позволил построить железную дорогу до побережья, сказал, что это осквернит природу святой Руси.
— Неужели у вас все решает Распутин? — засомневался Конрад. — У самого царя что, головы нет?
— Есть, но это голова жены, — сострил Алекс с удовольствием.
Конрад вздохнул.
— У нас с Вильгельмом проблемы иного порядка, он хочет все решать сам. Порой я даже жалею, что мы в семьдесять первом показали французам, где зимуют раки. Пиррова победа — они после этого избавились от императора, а мы нет.
— Ну, на дело Беккеров это как будто повлияло плодотворно, — отозвался Алекс.
Подошел официант, и беседу пришлось прервать, в этот ресторан ходило много иностранцев, и персонал немного знал языки. Пока сверхвежливый молодой человек наливал коньяк и ставил на стол кофейные чашки, Алекс думал, кого же он напоминает, и понял — его самого тех времен, когда он подавал
в мызе Лейбаку графу кофе в постель.
— Каждое частное дело, которое слишком связано с властью, имеет плохой конец, — хмыкнул Конрад мрачно, когда официант удалился.
— Отнюдь, — возразил Алекс. — В России, чтобы по-настоящему разбогатеть, как раз необходимо иметь связи с властью. Кто не умеет подладиться к министру или его товарищу, тот о миллионах может только мечтать.
Конрад усмехнулся.
— Да и в Германии то же самое. Вопрос в другом: власть, как ты знаешь, предпочитает пушки сеялкам, ружья — лошадиной упряжи и мундиры — кафтанам. А теперь подумай сам — если есть мундир, ему уже не положено висеть на вешалке. Если есть ружье, оно не должно заржаветь. По крайней мере, учения время от времени проводить надо. Для этого нужны люди. А теперь смотри, что дальше, — в какой-то момент выясняется, что куча народу только и умеет, что стрелять из ружья. И к чему это ведет?
— Ты думаешь, будет война?
Когда разговор перешел на политику, Алекс почувствовал себя немного не в своей тарелке — его немецкий за годы брака стал намного лучше, и деловые вопросы он решал без проблем, но при обсуждении столь сложных тем у него все-таки возникали трудности, понимать, что говорят, он понимал, но вот высказать ясно и точно все свои мысли еще не мог.
— Мы недавно отмечали день рождения старого грюндера, — продолжил дальний родственник, понизив голос, — и там только и говорили, что время подошло, медлить для Германии опасно, другие тоже могут начать вооружаться. Эберхард у нас теперь депутат, он утверждает, что большинство партий в кулуарах ратует за войну, Константин вступил в армию, Фердинанд, по примеру дедушки, поместил свои сбережения в военную промышленность, да и мне порекомендовали поменять сельскохозяйственные машины на что-то, мужчине более приличествующее. Мой тесть был единственным, кто уговаривал семейство быть трезвее. Прочие посмеялись над ним, кто-то сказал: «Ты, гинеколог, смотри в женскую… — Конрад пропустил одно слово, — и не вмешивайся в мужские дела». Но и тесть за словом в карман не лезет, рявкнул в ответ: «Вы так много о войне как раз потому и думаете, что слишком редко вам доводится видеть это местечко».