— Как же вы тут концы с концами сводили? — спросил он для начала.
Но Марте не очень хотелось обсуждать эту тему.
— Да как-то сводили. Герман и София — молодцы, продавали на рынке твои семена, надеюсь, у тебя не будет из-за этого неприятностей. А что с тобой в точности случилось, где ты заболел, как лечился?
При встрече Алекс успел только сказать про тиф, теперь он изложил все в подробностях, о том, как Менг его спас, ухаживал за ним, нехотя упомянул и о случившейся в Киеве трагедии — все равно Марта спросит.
— Да, ты знаешь, Вертц погиб.
Марта вздрогнула. Она сидела на краю кровати, свет от свечи — добыть керосин стало невозможно уже давно — был слишком слабым, чтобы разглядеть ее глаза, но Алексу показалось, что они странно заблестели. Чувствительной стала, подумал он, немного сентиментальной жена, конечно, была всегда, но чтобы в такой степени… Кстати, он и за собой это замечал, с каждым прожитым годом его все легче охватывало непривычное чувство умиления.
— Как это произошло? — спросила Марта ломким голосом.
— Его приняли за еврея. Это случилось, когда большевики в последний раз оставили Киев, ты же знаешь, хохлы всегда ненавидели евреев, но после того, как обнаружили, что революционный комитет состоит в основном из бывших бердичевских торговцев самогоном, совсем озверели. Вертц, конечно, не очень похож на еврея, но на хохла еще меньше, а фамилия так совсем подозрительная. Ворвались в магазин и…
Алекс ощутил, что волнение Марты все растет, жена напряглась и процедила сквозь зубы:
— Я бы их всех прикончила, собственноручно, подвернись только возможность!
— Кого «всех»?
— Всех — большевиков, хохлов, пролетариат, крестьян… всех, кто только попадется. Ненавижу! Люди недостойны воздуха, которым дышат, недостойны воды, которую пьют, пищи, которую едят. Они недостойны вообще ничего, кроме виселицы, они подлые, жадные и жестокие!
— Такими их сделала война…
Марта мотнула головой так, что ее длинные распущенные волосы разметались по плечам, ее лицо горело, сейчас она напоминала Алексу ту Марту, которую он обнимал в первую брачную ночь.
— Нет, Алекс, дело не в войне, подлость всегда была человеческой сущностью, и именно в этой подлости и кроется причина войн. Герман и София ходили тут недавно на Красную площадь, на субботник, и видели, как там открывали памятник — и знаешь, кому? Стеньке Разину, этому разбойнику. Там был и Ленин, держал речь о героизме Стеньки. Дети вернулись воодушевленные, можешь себе представить?!.
— От нас тут ничего не зависит, — сказал Алекс коротко.
— София не сказала тебе, что мы имеем право эмигрировать в Эстонию?
— Что-то такое она болтала, да, но я не поверил.
Марта начала с того, что пересказала Алексу уже слышанное им от Софии — большевики, дескать, сначала заключили с эстонцами перемирие, а потом и вовсе подписали мирный договор, признав независимость Эстонии.
— Но это же еще не причина нас отсюда выпустить, — возразил он.
И тут выяснилось, что мирный договор предполагает, как Марта выразилась, «оптацию» — российские эстонцы имеют право перебраться в Эстонию и наоборот.
Алекс выслушал ее, побормотал:
— Надо же, — и потянулся за чаем. И сразу почувствовал, что Марта недовольна его реакцией, жена опять подобралась.
— И это все, что ты имеешь сказать?
— А ты ждешь, чтобы я велел собирать вещи?
— Почему бы и нет?
Алекс только пренебрежительно пробурчал что-то вроде того, как у женщин все просто, но Марта буквально разъярилась.
— Алекс, ты что, не понимаешь, это наш единственный шанс! У других и того нет. Зоя завидует мне, что у меня муж эстонец и я могу спастись из этого ада. Хюнерсон, учитель физики Софии, уехал первым же эшелоном, и Август тоже отбыл. Приходил прощаться, сказал, что надеется, скоро встретимся.
Это был один из немногих самостоятельных шагов в жизни Августа Септембера, и именно он заставил Алекса особенно заосторожничать.
— И что он там собирается делать?
— Не знаю. Сказал — что-нибудь да придумаю.
Что-нибудь… Ну да, у Августа же нет семьи, ему никого кормить не надо. Алекс вздохнул:
— Ему-то что, холостяку…
Марта ответила не сразу, сначала она долго смотрела на Алекса, а когда наконец заговорила, Алекс услышал в ее голосе что-то, чего Марта по отношению к нему никогда раньше себе не позволяла, даже во времена истории с Татьяной, она бросила то ли язвительно, то ли презрительно:
— И это говоришь ты? Алекс, что с тобой случилось? Тебе, свободному предпринимателю, предлагают возможность перенестись из вывернутого наизнанку мира в нормальный, и ты только бурчишь: «Ему-то что…»
Алекса захлестнуло чувство обиды. Ведь и Марте-то что, разве жене приходилось когда-нибудь заботиться о хлебе насущном? Муж доставлял ей на дом все, не только хлеб, но и многое другое, билеты в театр, например. Но этим он пока Марту попрекать не стал, хватало и других аргументов.
— Для свободного предпринимательства, о котором ты говоришь, нужен начальный капитал, где мне его взять? Ты прекрасно знаешь, что все мое имущество пропало, у меня не осталось ни единого червонца. И мне уже не тридцать, как тогда, когда мы поженились, а все пятьдесят. В таком возрасте новую жизнь не начинают…
— Я готова жить в землянке и есть вареную брюкву, только чтобы отсюда убраться! Я не хочу, чтобы мои дети выросли большевиками!
Алекс рассердился.
— А я не хочу, чтобы мои дети выросли невеждами! Или ты думаешь, я не знаю, что такое жизнь необразованного человека? Я сам такой, все время чувствую себя рядом с тобой дикарем. И поэтому хочу быть уверен, что мои дети получат образование. Тут все-таки обещают сделать его бесплатным, а там ничего подобного нет и не будет.
Марта молчала. Алекс подумал, что сопротивление жены сломлено, но та вдруг вскочила, опустилась на колени и забралась под кровать. Совсем спятила, что ли, подумал Алекс, но тут жена вылезла обратно с тряпичным свертком в руках. Снова усевшись на кровать, она развернула тряпку и достала из нее шкатулку, в которой раньше, как помнилось Алексу, держала свои кремы и пудру. Открыв шкатулку, Марта одним движением вывалила ее содержимое на постель.
— На, — сказала она презрительно, — вот тебе немного для начала новой жизни.
При тусклом свете свечи Алекс сначала даже не разглядел толком, что за железяки ему преподнесла жена, он подобрал несколько, поднес к глазам — и застыл. Рубины отливали пурпуром, изумруды зеленью, сапфиры глубокой синевой, а бриллианты, те сверкали даже в полумраке. Кольца, броши, серьги, ожерелья, браслеты…
— Где ты это взяла?
Марта гордо усмехнулась, она была как пьяная, все зачерпывала пригоршней украшения и раскидывала по одеялу.
— Дети продавали твои семена и покупали на вырученные за них деньги хлеб. Он был у нас и так, но я делала вид, что его не хватает, ели мы то, что получали по карточкам, а этот я меняла на драгоценности. Люди сейчас готовы отдать за буханку целое состояние.
Сердце Алекса дрогнуло.
— Ты сошла с ума! Ты знаешь, как это называется? Это спекуляция! И тебе прекрасно известно, какое за нее полагается наказание!
— А ты не рисковал, везя из Киева муку?
— Я мужчина.
— И я давно уже не женщина. Быть женщиной в этом государстве невозможно в принципе.
Алекс взял кольцо с сапфиром и стал его рассматривать. Ему трудно было вообразить, как Марта могла подходить к голодному человеку, показывать из-под полы хлеб… Что дало жене сил на это? И вдруг он понял — конечно, отчаяние. Люди только тогда способны преодолеть себя, когда их положение совершенно безвыходно, подумал он. Означало ли это, что сам он до подобного состояния еще не дошел? Или Марта права, и он стал вялым?
— А как их из России вывезти? Не думаю, что большевики это позволят, наверняка всех уезжающих обыскивают.
Марта стала собирать украшения и укладывать обратно в шкатулку.
— Это очень просто, Август рассказал мне, как это делается, — обронила она. — Комиссия по оптации с эстонской стороны занимается контрабандой, за некоторую мзду они переправляют золото и драгоценности через границу с дипломатической почтой.
Она закрыла шкатулку, подала ее Алексу, затем взяла пустой стакан, встала и спросила самым что ни на есть обыденным тоном:
— Еще чаю?
Ночью Алекса разбудили какие-то странные звуки. Было темно, он не сразу понял, что это такое, но потом догадался, придвинулся к жене и обнял ее.
— Не плачь. Вот увидишь, все уладится.
Но рыдания Марты все усиливались, наконец она повернулась, крепко прижалась к Алексу и шепнула:
— Алекс, ты меня любишь?
И когда Алекс уверил ее, что да, любит, и даже очень, жена разрыдалась совсем душераздирающе.
— Я тоже люблю тебя, очень люблю…
Глава вторая. Буриданов осел
Марта хотела пойти в эстонское представительство вместе с Алексом, но уже в нескольких шагах от солидного особняка, в котором оно обосновалось, вдруг засомневалась:
— Иди один, пусть они лучше не видят, что у тебя жена — немка.
Алекс пожал плечами, вот он, женский пол, никакой логики, из документов же все равно выяснится, кто есть кто, но возражать не стал, подумал, что если придется поговорить о контрабанде, то делать это действительно разумнее одному. Только вот где жене его ждать? Рядом, правда, был сквер, но скамеек там не оказалось ни одной, наверняка их давно отправили в печки.
— Ничего, я постою здесь, на углу…
Он постарался обернуться как можно быстрее, но у него на визит все равно ушло больше часа. Когда он снова вышел на улицу, Марта стояла там, где он ее оставил.
— В самом деле, все и вправду более-менее так, как ты говорила, — начал Алекс, когда они пустились в обратный путь, — надо только заполнить бумаги и отнести им. С тобой проблем не возникнет, моего происхождения, как главы семьи, достаточно, дети, естественно, тоже вправе уехать с нами. Да и с контрабандой все верно, они даже не очень это скрывают, направили меня прямиком к некоему типу. Дальше идут новости похуже — они там жуткие разбойники. Половину надо отдать им. Как мы справимся с тем, что останется, я не знаю. Ревель дорогой город, а детей надо немедленно отправить в школу, они и так пропустили несколько лет…