в экипажах не очень-то и ворчали, народ привык. Вот так тут все шаляй-валяй, подумал Алекс, какая богатая почва, перегноя на глубину двух метров, мертвые и те восстали бы, если б их похоронили без гроба, а хозяйствовать не умеют. Не умеют, не хотят, просто лень. «Суховей», видите ли. Сдуло семена. Сдуло так сдуло, надо было посеять заново, и жатва многократно покрыла б убытки. Но разве великоросса может интересовать такая пошлая штука, как полеводство? Он думает о вещах поважнее: как мир правильно выстроить и Богу по нраву быть, или, иными словами, как грешить, чтобы это на спасении души не отозвалось, или, еще проще, сколько бутылок водки можно выпить за день без того, чтобы пострадало дело Священного союза. Как этот старый пьяница вдруг утратил все свое достоинство, услышав звяканье стекла и поняв, что в буфете остались «белая и коричневая водка»! Задержал выносивших, стал на колени и собственноручно вынул бутылки… Смутился только тогда, когда в коридор неожиданно вышла любовница-армянка, приказал ей сразу вернуться в спальню. Интересная женщина, папироса в длинном мундштуке, в черных глазах странный блеск, словно не от вина она пьяна, а от опиума. Раньше Алекс армянок в такой ситуации не встречал, хотя видел в мызах всякие оргии, богатые великороссы, овдовев или отправив жену в Петербург, брали в любовницы то наглых казачек, то смазливых хохлушек, да даже черкешенок с иссиня-черными волосами и густыми бровями; но армянок они заполучить не могли, такой те народ, бедный, но приличного поведения, мужчины торговали или занимались ремеслом, женщины вели дом и воспитывали детей; у Азовского моря их было много, еще Екатерина выселила их сюда из Крыма, угодить желая татарам-разбойникам. Женились они всегда на своих, и церковь у них другая, не та, что у русских…
— Это что за безобразие, почему дальше не едем?!
В соседних дрожках привстал худой, похожий на студента юноша в косоворотке, в форменной тужурке, с немытыми, наверное, несколько недель, сбившимися в кок волосами и пухом на подбородке. Глядя вперед поверх лошадиных голов, он громко выражал свое недовольство, это опять-таки очень по-русски, терпеть часы, дни, годы, века, а потом вдруг без видимой причины выйти из себя; только вчера один казак, которому вовремя не принесли стакан водки, устроил в буфете речного порта настоящий погром — разломал стулья, посуду в осколки, хорошо, хоть дом не спалил. Дикой была эта порода, ох какой дикой, сразу видно, что потомки сбежавших рекрутов, своеволие кипело в крови, не зря Стенька Разин и Пугачев родом из этих краев, курень Стеньки Алексу показали совсем недавно. Работать они особо не рвались, предпочитали воевать, а когда войны не было, скакали, махали шашками, собирали свои круги, шумели, иногда били кнутом согрешивших жен, но не бедствовали, вот что значит, когда земли вдосталь, — разве поехал бы Алекс в такую даль, за тысячи километров, если б на родине у него было хоть немного больше возможностей? Но там основная часть земли принадлежала балтийским баронам, да и в городе на каждом шагу были немцы, конкурировать с ними в делах было трудно, они не давали чужому пробиться. Правда, в последнее время что-то как будто чуточку задвигалось. С одной стороны, царь пытался урезать власть баронов, с другой — мутили воду социалисты, требовали больше прав для народа. Звучало это красиво, но кто гарантирует, что при возможности они не заграбастают власть и имущество сами? Эгоизм в природе человека, эгоизм и неблагодарность. Разве Александр Второй не освободил крестьян от крепостничества, не облегчил судьбу рекрутов и жизнь каторжников? А как народ отблагодарил его за добрые дела? Бомбой.
— Извозчик, не зевай! Гони!
Нервный студент в дрожках опять вскочил и, когда экипаж в ответ на его крик дернулся, потерял равновесие, шлепнулся обратно на сиденье и испуганно схватился за сердце — наверное, кольнуло от неожиданности. Дальнейшего Алекс не видел, сосед быстро пропал из виду, а потом сдвинулась с места и его коляска. Проехав через мост, они свернули вверх в гору на Большой бульвар. Теперь уже местность приобрела вид городской: ровная брусчатка мостовой, конка, больше людей господского вида и меньше оборванцев, оправдывая название улицы, высилось даже несколько тополей по краям. Дальше в сторону Нахичевани росли и акации и гледичии, говорят, когда-то были и тутовые деревья, но помешали строительству.
Копыта цокали, кнуты щелкали, торговки кричали: «Семечки, ядреные семечки!»
Словом, все как всегда, Алекс уже привык как к южной жаре, так и к по-южному шумливым и фамильярным, но зато сердечным людям. Главное, не стоило важничать, этого тут не любили…
Вдруг впереди прогремел выстрел, потом второй, третий. Коляска резко остановилась, Алекса качнуло вперед, и он чуть было не упал. Схватившись за борт, он снова выпрямился — бульвар уже полнился истеричными воплями горожанок. Неужто ограбление банка, подумал он, но тут же усомнился. На главной улице в нескольких десятках метров от управления полиции? Это была не Москва, тут предпочитали красть тихо и незаметно, так, пару лет назад воры выкопали туннель прямо в подвал Российско-Азиатского банка.
— Что стряслось? — спросил он у извозчика.
— Да что тут могло стрястись, бомбисты, конечно!
Опять, подумал Алекс. Когда он сюда приехал, жизнь была спокойной, рабочие, правда, иногда бастовали, устраивали первомайские демонстрации, однако до кровопролития не доходило, но с прошлой зимы, после того как был принят закон о студенчестве, по всей России начался словно нескончаемый подспудный бунт, убивали министров, губернаторов, начальников полиции…
— Проезжайте, проезжайте! — раздался нервный голос городового.
Коляска сдвинулась с места, Алекс, смотревший налево, туда, откуда послышались выстрелы, увидел спешно выстроенную цепь приставов, старающихся не пропустить к месту происшествия любопытных, а затем — прямо перед зданием полиции! — две простершиеся на мостовой человеческие фигуры. Один, казалось, был еще жив, вокруг хлопотало несколько мужчин, пытавшихся его приподнять; второй неподвижно лежал на спине. Когда коляска едва ли не в двух метрах проехала мимо трупа, Алекс вздрогнул — он узнал немытые волосы. Студент вроде не дышал, глаза его были открыты и смотрели в небо, простреленная тужурка в крови, рядом валялся револьвер.
В толпе переговаривались, Алекс уловил рваные фразы:
— Убил начальника полиции!..
— Нет, не убил, только ранил…
Извозчик и тот не сумел дольше держать рот на замке.
— Хорошее начало века, а, господин? — буркнул он через плечо. — Недели не проходит, чтобы где-нибудь не взорвалась бомба или в кого-то не залепили порцию свинца. — Алекс не ответил, извозчик выдержал паузу и резюмировал: — Во всем виноваты распроклятые студенты, видите, и сюда добираются, на каторгу бы их всех, вот что. — Потом подумал немного и совершенно неожиданно добавил: — Эх, жаль, что плохо целился, начальник — та еще скотина. — И плюнул.
И что, если бы прицелился лучше, подумал Алекс. Назначили бы нового и ничего не изменилось, разве что порядки стали строже, полицейские нахальнее, и взяток пришлось давать больше. Стой! Кто таков? Откуда родом? Сколько раз он слышал эти вопросы! Да, он со своими голубыми глазами, светлыми волосами и «македонским» акцентом выделялся среди казаков, но, в конце концов, был таким же подданным Российской империи, как и остальные. Теперь, правда, приставы к нему привыкли, солидный молодой купец, хорошо одет, держит магазин, но, попадая в какую-нибудь станицу, где раньше не был, он и ныне чувствовал на себе подозрительные взгляды…
Да, ни к чему хорошему кровопролитие привести не могло — так зачем оно было нужно? Семейство Романовых правило страной уже триста лет и будет править еще по крайней мере столько же. Конечно, у молодого царя не было той широты взглядов, что у деда, или той железной руки, что у отца, — но и он ведь не вечен, однажды вместо него на трон сядет кто-то более умный и волевой.
Словом, заключил Алекс, для него лично бомбометание вредно с нескольких точек зрения. Во-первых, мешает вести дела, во-вторых, слишком отквлекает внимание царя на социалистов. Будь у того бо`льшая свобода рук, он может, покрепче прижал бы лифляндских баронов.
Миновав биржу и почту, коляска свернула направо, в Соборный, еще немного, и стал виден двухэтажный дом, на фасаде которого красовалась выписанная кириллицей вывеска: «Буридан. Семена». Как всегда, подъезжая к магазину, Алекс почувствовал гордость. Всего лишь за несколько лет он поставил дело! Он вспомнил, как проводил бессонные ночи, взвешивая, стоит ли уйти с зарплаты земства. Риск был немалый, но если б он на него не пошел, продолжил сидеть на прежней должности, выбор оказался бы невелик: либо брать взятки, либо остаться голодранцем. Труднее всего было, конечно, с начальным капиталом — какой банк даст кредит неимущему инородцу? Он попробовал действовать иначе, поехал в станицу, поговорил с казаками, предложил за зерно, когда оно будет продано, цену получше, чем скупщики-разбойники, но казаки тоже ему так просто, на честное слово, верить не хотели. «Приставьте ко мне надзирателя», — предложил он. И сделал всю работу сам, доставил семена в город, арендовал вагоны, поехал с грузом в Москву и развез мешки покупателям — знал кому, иначе не посмел бы браться за такое. После того как он рассчитался с казаками, дохода хватило точнехонько на то, чтобы заказать из-за рубежа партию семян высшего сорта. А чтобы снять помещение для магазина, все равно пришлось просить у банка, хорошо хоть, Арутюнов согласился стать поручителем. Процент, правда, был такой, что завоешь, первую зиму он постоянно голодал; но потихоньку все наладилось.
Коляска остановилась, он расплатился, дал извозчику на чай, вылез и потянулся: руки-ноги слегка онемели от долгой езды. Повозка отстала, чтобы скоротать время, он окликнул мальчишку, продающего газеты. Уже по дороге он раздумывал над тем, что делать с мебелью, полученной в возмещение долга, письменный стол еще можно было как-то разместить в магазине, а вот буфет и «троны» туда не поставишь, только спугнут клиентов. На самом деле этим вещам место дома — но именно дома у Алекса не было, он снимал комнату в хате на окраине. Вначале на квартиру получше не было денег, потом времени и, по правде говоря, охоты. Хозяйка, старая вдовая казачка, стирала ему белье, убирала комнату и варила борщ; Алекса это устраивало, но явиться с «тронами» в хату — воробьев насмешишь.