— Как это не выйдет, еще как выйдет! — возражает Хуго, и мама, надо же, сразу начинает извиняться — она, дескать, имела в виду не нынешние порядки, а тот хаос, который одно время царил — сегодня одна армия, завтра вторая, послезавтра третья… Раньше мать никогда бы не стала заискивать перед сыном, но теперь соотношение сил изменилось, она старая и бедная, а Хуго — олицетворение здоровья и власти, большой красный начальник в кожаной куртке, с машиной и шофером во дворе.
— Я нашел родителям тут недалеко квартиру, — сообщает брат. — В Ростове их оставить было нельзя, они там одни не выживут, видела бы ты, в каком состоянии они были, когда я до них добрался. Теперь будем по очереди навещать их, помогать…
Ничего не поделаешь, придется объяснить, что на Марту, увы, больше полагаться нельзя, Марта через неделю уезжает на новую родину. Дом сразу словно наполняется электрическим током, был бы тут какой-нибудь инженер, мог бы провести от людей проволоку к лампе на потолке, не пришлось бы зажигать керосиновую.
— Дезертируешь из страны победившего пролетариата? — гремит Хуго.
— Подумай, что тебя там ожидает! — поддакивает мать. — Куда этот крестьянин тебя ночевать уложит, во хлев к корове, что ли? Он ведь уже не коммерсант удачливый, а голодная крыса, как все чухонцы.
— Раньше ты говорила, что твоя родина везде, где над головой небесный свод, — огорчается даже отец.
Чудовищно, что самые близкие люди могут тебя не понимать, но именно самые близкие и не понимают. За годы, прожитые за крепкой спиной Алекса, ты забыла эту истину, сейчас она задевает больнее, чем когда-либо. Счастье отодвигается вдаль, его место занимает печаль. И страх — а что, если они припрут тебя к стенке и ты сдашься на милость матери и брата? Алекса нет, он скоро должен прийти, хорошо бы он знал, какие страсти бурлят дома, потому, идя на кухню ставить чайник, ты зовешь с собой Викторию и отправляешь ее во двор, чтобы предупредила отца — у нас гости. Дочь энергично кивает, но понимает ли она, что мать хочет сказать отцу на самом деле?
Перед тем как вернуться в комнату, ты стараешься собраться с духом, в конце концов ты уже не маленькая девочка, а взрослая женщина, однако в присутствии папы и мамы — особенно почему-то мамы — ты и в самом деле словно превращаешься в ребенка, тебя гнетет непонятное чувство вины перед ними.
— Я и не думала никогда, что буду жить в Эдеме, — объясняешь спокойно гостям, — так что к испытаниям готова. Но не ехать я тоже не могу, поскольку это решение Алекса, и мое место — рядом с мужем.
— А о родителях ты не думаешь? — упрекает Хуго. — Они немолоды, кто за ними будет присматривать, если не ты, единственная дочь?
— Свои обязанности я всегда готова выполнять, отец и мать могут ехать с нами, если захотят. При твоих знакомствах вполне можно раздобыть для них разрешение на выезд.
— При моих знакомствах? Черт побери, Марта, неужели ты думаешь, что я позволю своим родителям покинуть страну?
— Не ругайся при детях!
— Тогда отправь их во двор!
— Не отправлю! У меня нет от них секретов!
Лучшая защита, конечно, правда, и Марта знает, что правда — на ее стороне, но ее атакуют так яростно, что в присутствии Германа и Софии, и даже Эрвина с Лидией, ей легче — при детях родители с братом должны хотя бы отчасти сдерживаться.
— Марта, ну подумай, в какое положение ты ставишь Хуго, — увещевает мать, — мало того, что у него брат эмигрант, еще и сестра идет той же дорогой.
— Теперь мне понятно, почему Хуго хочет, чтобы я осталась, он думает не о вас, он просто боится за свою шкуру — что скажут товарищи!
— А тебе, конечно, безразлично, что со мной будет?
— Как и тебе то, что будет со мной и моей семьей.
— Дети, умоляю, не ссорьтесь!
Отец все тот же, пытается всех помирить, но в душе и он на стороне жены и сына, не хочет расставаться с дочкой и внуками.
— Марта, неужели у тебя каменное сердце? — продолжает мать. — Три года ты ничего не знала о нашей судьбе, не знала даже, живы ли мы, а сейчас, когда только-только выяснилось, что мы спаслись, ты сразу хочешь нас бросить?
— Мама, ну почему ты такая непоследовательная? Если ты сама отправила отсюда Альфреда, почему я не имею права уехать? Кстати, твой питерский племянник тоже собирается эмигрировать, только не в Эстонию, а в Латвию.
Марта без особой радости напомнила про брата, но ей ничего не остается, слишком сильно на нее давят. Но мать и теперь находит, что ответить — бедный Альфред, ну никак ему не везло в жизни, уже за тридцать, а все еще холостой, наконец нашел невесту, дочь Вайденбахов, но началась война, затем революция, поди создавай в таких условиях семью, и когда Вайденбахи собрались уезжать вместе с немецкими войсками, то любящая мать благословила сына в дорогу…
Разговор в очередной раз возвращается к исходной точке, сейчас Хуго опять скажет, что он не может заниматься родителями, ибо он — солдат революции и должен быть там, где ему велят Ленин с Троцким, что, кстати, верно и в отношении его молодой жены, которую Марта видела только мельком, такая же красная комиссарша, как и сам брат, в кожаной юбке и с револьвером… К счастью, наконец приходит Алекс, Виктория держится за его руку, и по хитрому личику дочери Марта понимает, что та дала папе полный отчет, остается только уповать, что Алекс не позволит сбить себя с толку, он ведь и сам все колебался, ехать или не ехать, недавно еще сказал, что ему предложили интересную работу, если он это разболтает, ловкая теща может легко обвести его вокруг пальца, мать и начинает сразу жаловаться и ныть, как же так, хочешь разлучить меня с единственной дочерью? Хуго выступает с еще более весомым аргументом: разве я мало тебе помогал, что с тобой было бы, с тобой и с твоей семьей, если бы я не нашел тебе работу, и кто тебя спас, когда тобой заинтересовалась ЧК? Алекс внимательно его выслушивает, но, к счастью, сомнения, кажется, позади, он спокойно выжидает, пока все выскажут свои претензии, а затем отвечает:
— Видите ли, дело в том, что мой дом не здесь. Я никогда в жизни не поехал бы в Россию, если бы Эстония была свободной, но у нас всем владели бароны-кровопийцы, предприимчивому человеку нечего было там делать, ни земли, ни работы, а сейчас ситуация изменилась, баронов прогнали, у власти, правда, не большевики, но все-таки свои, эстонцы, так что не гневайтесь, я решил вернуться на родину. Я тебе очень благодарен, Хуго, за помощь в трудную минуту, и вы, госпожа Каролина и господин Беккер, пожалуйста, не сердитесь, что я увожу вашу дочь, но делать тут нечего — у меня тоже старая мать, нуждающаяся в поддержке, и моя обязанность, как сына, быть рядом с ней…
Этим спор и завершается, все понимают, что уговорить Алекса невозможно, отец обнимает и целует Марту и детей, мать холодно прощается, Хуго хлопает за собой дверью, рявкнув:
— Не думай, что вы вечно останетесь иностранцами, скоро мы вас заберем обратно!
***
Чекисты на вокзале встречались на каждом шагу, Алекс прямо поражался, насколько сильной стала эта организация за какие-нибудь пару лет — сильной и наглой, власть явно ударила парням в голову, кто они были раньше, даже не рабочие и крестьяне, а, в большинстве своем, тунеядцы: вечные студенты, взломщики, сутенеры, а чаще всего — профессиональные революционеры, что почти вмещало в себя эти три категории, вместе взятые, они боялись охранки, играли с жизнью и судьбой, работать или учиться им было лень, и вдруг они стали пупом земли и одновременно главной опорой пролетарского государства, как тут не зазнаться, они могли ставить к стенке любого, чье лицо им не понравилось, ограбить всякого, у кого хоть что-нибудь имелось, — да, месть штука сладкая. Тут, на перекрестке жизненных путей, в месте, где встречались прибывающие в город спекулянты и убегающие из города буржуи, их характеризовала особая бдительность, и они придирались к каждому предмету. «Почему у вас столько мебели, ведь оптанты имеют право взять с собой только личные вещи?» — «Посмотрите сами, какая у нас большая семья, детям что, спать на полу?» Для людей, которые сами полжизни спали именно там, в компании с блохами и вшами, двухспальняя кровать была, естественно, недопустимой роскошью, как и трюмо и рояль, но, к счастью, они вынуждены были ограничиваться разговорами, предпринять что-либо на деле не могли, поскольку пункты договора были расписаны основательно, и Алекс выполнял их скрупулезно. «Этот буфет вы должны оставить, вывозить крупногабаритную мебель
не разрешается!» Пришлось принести мерную ленту и доказать, что все размеры буфета, ширина, высота и глубина, соответствуют требованиям. В конце концов чекисты, кажется, даже зауважали его за упорство, поскольку, когда возникли проблемы с Германом, которому, пока они дожидались отъезда, исполнилось восемнадцать, так что он вдруг оказался в призывниках, «главный» даже велел задержать эшелон, чтобы Алекс с сыном успели сходить в медицинскую комиссию. Там Алекс продемонстрировал доктору две ноги, одну Германа, больную, и другую, некой безымянной курицы, вареную, притом вторую (вместе со всей курицей) он забирать не стал, после чего врач, ни слова не говоря, выписал справку и пришлепнул ее своей печатью — езжай, мальчик, зачем пролетарскому государству инвалид!
С родины за ними отправили такой состав, словно оптировать предполагалось не людей, а коров, но благодаря обилию детей и еще одной курице Алексу удалось получить места в единственном спальном вагоне. У них оказались весьма представительные попутчики, на которых все соотечественники уже на перроне глядели вовсю, — молодой стройный профессор математики Варес со статной черноволосой женой. Алекс вспомнил, как учительница музыки его детей, Зоя, умоляла найти и для нее мужа-эстонца, чтобы выбраться из России, и подумал: интересно, а эта русская красавица, которую Варес взял под свое крылышко, такая же фиктивная супруга? Однако профессор был не только умен, но и сам красавец, за него почти любая бы выскочила и так.