е от тебя, мчатся, холодные и свободные, куда хотят, не имея родины и не зная изгнания.
Поезд опоздал, и Алекс дошел до «Бельвью» уже в темноте. В Таллине было ветрено и уныло, здесь же его встречала приятная мягкая зимняя погода, только что выпал второй снег, который, кажется, уже не растает. Поездка тоже более-менее удалась, переговорив обстоятельно с Августом Септембером, он услышал много интересного. Август, вечный исполнитель, лопух без образования и знаний, в новых условиях словно переродился, участвовал сразу во множестве махинаций, был посредником между делегацией большевиков и местными купцами, помогал каким-то дельцам скупать недвижимость и устраивал переброску в Англию драгоценностей российской империи, которые большевики стали усердно разбазаривать. Алекса он, несмотря ни на что, боялся и уважал и был готов хоть сразу передать вожжи бывшему хозяину, но Алекс отказался — нет, спасибо, подозрительный «гешефт». Все, о чем они договорились, это то, что Август будет продавать урожай хутора Алекса большевикам — тем нужны были продукты, чтобы кормить Петроград. Это последнее особенно изумило Алекса — эстонские крестьяне, конечно, всегда ездили на петербургский рынок, но им приходилось там изрядно помучиться, чтобы сбыть товар, конкуренция была жесткой — теперь же, как говорил Август, большевикам можно сбагрить «любой мусор».
В гостинице было тихо, Алекс прошел по коридору к своей комнате и повернул ручку двери. Марта сидела, как всегда, на «троне», но, в отличие от обычного своего времяпрепровождения, не читала, а смотрела пустым взглядом куда-то в даль. В ее руке Алекс заметил лист бумаги — письмо из Берлина, подумал он сразу.
Так оно и было. Увидев Алекса, Марта поднялась и стала накрывать на стол, письмо же безмолвно сунула Алексу — на, читай. Алекс сел и начал с трудом расшифровывать нервный, неразборчивый почерк Сильвии. Ничего хорошего послание в себе не заключало, война и революция уничтожили жизнь не только Алекса, но и Беккеров, хотя в Германии большевики к власти не пришли, но развал империи и там перевернул все с ног на голову. Беккеры сделали ставку на войну, и это их погубило. Банк обанкротился, депутат парламента Эберхард застрелился, его сын Константин погиб под Верденом, второй сын, биржевый маклер Фердинанд, пытался еще ловить рыбку в мутной воде, но получалось это у него плохо, инфляция была кошмарная, и что-то на ней выгадать сумели только очень ловкие люди — Сильвия в этом месте особо отметила евреев. Профессия дяди Теодора, к счастью, относилась к тем, нужда в которых сохраняется всегда, при любых порядках, но и его гонорары уменьшились, многие женщины просто не имели чем платить врачу, и им приходилось довольствоваться, в лучшем случае, помощью акушерок, что нередко, как писала Сильвия, приводило к трагедиям. Двоюродная сестра Дагмар, которая ранее ухаживала за особняком Беккеров, теперь заботилась о Фердинанде, но, конечно, уже не в Николасзее, особняк пришлось продать, чтобы расплатиться с долгами, а в маленькой берлинской квартире, другая двоюродная сестра, Беатриса, в третий раз вышла замуж, теперь уже за американца, и переселилась в Нью-Йорк. Старый грюндер не увидел, как разваливается дело его жизни, он умер в первый год войны в уверенности, что все идет только к лучшему в этом наилучшем, управляемом немцами, из миров. Меньше всего изменилась жизнь Конрада и Сильвии, однако и на рынке сельскохозяйственных машин дела шли очень трудно, не только из-за инфляции, но и из-за неплатежеспособности потенциальных покупателей — союзники навьючили на немцев огромные репарации. Была еще одна новость, которую можно было бы назвать хорошей, если бы не некоторые нюансы, а именно, оказалось, что Альфред благополучно добрался до Германии, явился вместе со своей невестой, немкой, привезенной из России, к родственникам, передал привет от отца и попросил «небольшую ссуду» на начало новой жизни. Добросердечный Теодор отказывать не стал, Альфред поблагодарил и уехал, несколько месяцев от него не было ни слуху ни духу, а потом он объявился вновь и попросил еще чуть-чуть помочь — он присмотрел в Мюнхене небольшой пивной зальчик и хотел бы его приобрести, только вот… Теодор дал ему денег еще раз, и Альфред снова пропал, теперь уже с концами, целый год от него не было никаких известий, и когда Конрад поехал по делам в Мюнхен, Теодор попросил его при возможности разыскать «родственничка». Удалось — Альфред на самом деле стоял за прилавком и наливал клиентам пиво. Конрад, менее щепетильный человек, чем Теодор, спросил в лоб, как насчет того, чтобы вернуть долг, но Альфред только развел руками и извинился, что пока никак не может, он, видите ли, недавно стал отцом и семейная жизнь поглощает все доходы…
Дочитав письмо, Алекс задумался. Теперь ему было понятно, почему Марта такая мрачная — ехать в Германию не имело смысла, в такой ситуации не было ни малейшей надежды на помощь Беккеров. За столом он так и сказал жене, ничего, мол, не поделаешь, придется нам остаться здесь. Он боялся, что Марта будет, несмотря на все, настаивать на переезде, но Марта только кивнула, и Алекс успокоился. С одной стороны, было, конечно, жаль, что придется похоронить мечту о жизни в большом, цивилизованном городе, но, с другой, он почувствовал и облегчение — в душе он все-таки побаивался этой затеи, одно дело перебираться в чужую страну в молодости, и совсем другое — в пятьдесят лет. Тут, на родине, ему было легче, он знал местные условия и людей и сумел бы найти с ними общий язык. Конрад просил ему передать, что они могли бы продолжить старое партнерство, он будет посылать в Эстонию сельхозмашины, а Алекс их продавать. Конечно, непонятно, какова здешняя «платежеспособность», но попробовать стоило. Фантазия Алекса сразу заработала — на подвальном этаже «Бельвью» только что освободилось помещение, обанкротился какой-то скорняк, там можно устроить временную контору, выгодно будет обоим, и ему, и хозяину гостиницы. Хорошо бы организовать и торговлю семенным зерном, это занятие помогало ему выбраться из затруднений уже не раз, но где найти компаньона? Тут он вспомнил, что в Киеве Менг дал ему адрес своей сестры в Копенгагене, «для связи». Напишу ему, а вдруг Менгу удалось выбраться из украинского ада, подумал он. Он крепко запомнил слова Арутюнова о том, что их «песенка спета» и надо теперь постараться, чтобы детям повезло больше. Решено — он потратит на это все оставшиеся у него силы.
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
«ОПТИКИ». 1925—1932 гг.
Глава первая. Хрупкое равновесие
Осенью 1925 года Герман Буридан отправился в Германию, в Карлсруэ, учиться архитектуре. Там он долгое время чувствовал себя одиноко, несмотря на наличие множества сокурсников, он так и не обзавелся ни другом, ни даже приятелем. Вначале он всячески стремился к этому, но его попытки с кем-либо сблизиться встречались прохладно, и он махнул рукой. Он вроде тоже был немцем, по крайней мере наполовину, но своим его признавать не хотели. Единственные, с кем у него возник какой-то контакт, были два брата-китайца, еще более одинокие, чем Герман, — почти не зная языка, они с трудом приспосабливались к новой жизни; Герман старался им помочь, ощущая себя в подобных случаях большим и сильным. Вместе с китайцами он ходил на Рейн кататься на лодке и купаться, правда, для этого приходилось ехать на трамвае на окраину города, да и оттуда еще отмахивать немалое расстояние пешком, но это вносило хоть какое-то разнообразие в его существование.
И все же он был счастлив — счастлив, что уехал из Эстонии и что мог учиться архитектуре. Если не вспоминать о семье, он чувствовал себя в Германии больше дома, чем в Тарту, уже хотя бы из-за языка — возможно, он не владел немецким идеально, но намного лучше, чем эстонским, который так толком и не выучил. Конечно, с большим удовольствием он поехал бы учиться в Берлин или в Мюнхен, но тут он столкнулся с сопротивлением родителей, в Берлин его не хотела пускать мать, раньше этот город ей очень нравился, но когда она после войны как-то съездила туда вместе с отцом снова, то вернулась даже не то что разочарованная, а прямо-таки в ужасе. «Это уже не Берлин», — сказала она, и когда Герман стал говорить, что учиться предпочел бы все-таки в столице, отрезала: «Только через мой труп». Сама она предложила Мюнхен, намереваясь поселить Германа у дяди Альфреда, но это, со своей стороны, заставило брыкаться обычно такого спокойного отца, то есть против самого города тот ничего не имел, но вот против маминого брата — много чего. «Людям, которые нечестны в денежных делах, я не доверяю и не хочу, чтобы мой сын жил под их крышей», — заявил он, намекая на то, что дядя Альфред так и не вернул долг Беккерам. В итоге в качестве компромисса был выбран Карлсруэ, где находился один из лучших факультетов архитектуры и где жила двоюродная сестра отцовского партнера по бизнесу Конрада, которая согласилась дешево сдать Герману комнату. Маму, правда, пугало то, что Карлсруэ оказался в зоне оккупации, но Конрад и Сильвия успокоили ее, это, мол, не Рур, там никаких стычек не происходит, и она смирилась.
Прибытие Германа совпало со временем, когда в Германии происходили большие изменения, инфляцию обуздали и, как писали газеты, заработал «план Дауэса». До того, по рассказам отца, немцы ходили за покупками с мешком из-под картофеля, набитым купюрами, но теперь экономика стабилизировалась. Правда, это привело к удорожанию жизни, и Герману приходилось нелегко, особенно из-за того, что отец недавно купил в кредит дом; конечно, он платил за его учебу и посылал немного денег на квартплату и еду, но не более того. Герман научился экономить, он делил полученную сумму на число дней в месяце и никогда не тратил больше положеного, хотя это и было не слишком приятно, он даже не мог пригласить в кино понравившуюся девушку. На Рождество мать прислала ему небольшое дополнение к отцовской дотации, и Герман решил, что прокутит его. Ему приглянулась цветочница, мимо которой он каждый день проходил по дороге в университет и обратно, девушка тоже его приметила и в ответ на его приветствие всякий раз мило улыбалась. В рождественский вечер Герман пригласил ее в кино, а потом к себе. Усадив девушку на кушетку, он сначала не мог сообразить, что делать дальше, но потом вспомнил стихотворение, которое мама, будучи в озорном настроении, иногда цитировала, сел рядом с девушкой, обнял ее, поцеловал и сказал: