Он раскрыл «Южный телеграф» и вскоре убедился, что ничего подходящего для него в газете нет: все приличные квартиры слишком велики. Нашлась одна поблизости, на углу Большого бульвара и Соборного в «городском доме» с водопроводом — но что ему было делать в четырех комнатах, одинокому, как волк? На солнечных улицах господствовала похоть, вдовы, замужние женщины, незамужние, все бросали бесстыжие взгляды. Под смуглой кожей играла горячая кровь, сильные руки готовы были схватить и задушить в объятьях, белые зубы сверкали, карие глаза подманивали, соблазняли, обещали больше, чем их хозяйкам было предложить, но Алекс до сих пор не нашел подходящей подруги, он чурался этих слишком для его северного нрава темпераментных женщин; да и справился ли бы он с укрощением какой-либо полудикой казачьей девчонки?
И неожиданно перед его глазами возникло видение: «французская принцесса», читающая книгу под карагачем.
Глава вторая. Свадьба
Какие веселые сегодня глаза, как неудержимо ползут вверх уголки рта, и даже нос, толстый, ненавистный нос подозрительно дергается, словно кто-то щекочет его пушинкой — кто знает, может, действительно щекочет или вдувает в ноздри чужие пряные ароматы. Как пахнет начало новой жизни, как акация? Нет, скорее как полынь. И это хорошо, ибо сладкие запахи усыпляют, горькие же заставляют бодрствовать. А когда ты не спишь, можешь видеть даже такие образы, которые бесплотны. Что, например, напоминает это смешное белое платье? Конечно, бабочку — ведь его жизнь тоже продлится лишь один день.
Интересно, почему никому, кроме отца, не нравится Алекс? Мама велела с ним не церемониться, муж, сказала она, должен слушаться жену, по крайней мере дома, поскольку вне его он все равно будет делать то, что взбредет в голову, — бедная гордая мама, она никак не может примириться с мыслью, что
у нее нет и никогда не будет кареты с лошадьми, чтобы поехать в оперу, да и самой оперы нет, не говоря уже о маленьком замке в горах Южной Германии. Неужели она надеялась, что замужество дочери приведет к исполнению ее мечтаний, что она станет тещей какого-нибудь князя, попадет в Петербург и ее представят ко двору, в том числе тому бородатому олуху, которого она называет «настоящим джентльменом», и его жене, принцессе Дармштадтской со злыми очертаниями рта? Как неприятны бородатые мужчины, даже когда они писатели, не говоря об императорах. Но маму еще можно понять, она оплакивает упущенный дворянский титул, а почему Хуго такой ледяной, почему его голос, как только он начинает разговаривать с Алексом, сразу становится металлическим, он же терпеть не может высший свет, «надутых индюков», как он их называет, Хуго жаждет свободы, равенства и братства, как во Франции, следовательно, Алекс должен бы ему нравиться, он ведь низкого происхождения, сын хуторянина; должен бы, но не нравится. Может, Хуго раздражает стремление Алекса трудом достичь положения, которое иным достается по праву рождения? А разве он сам не хочет добиться того же? Конечно, хочет, только другим путем, силой. И Альфред, даже Альфред куксится, Алекс, представьте себе, не одолжил ему денег! Алекс не дурак, он сразу понял, куда Альфред с этими деньгами собирается идти — в игорный дом. Какие странные у некоторых интересы, даже у тех, кто как будто одной с тобой крови. Или верна догадка о случившемся в день, когда мать вышла из коляски чужого офицера? Как давно это было, но все равно ясно стоит перед глазами, вот она укладывает куклу спать, идет к окну, чтобы задернуть занавески, и видит их. Тогда я ничего не поняла, только почувствовала в груди что-то мерзкое, холодное и скользкое, лишь потом, читая романы, осознала, что за этим крылось. Значит, моя мать обманывала отца? И это есть брак? Было бы ужасно, если б я тоже когда-то изменила Алексу. Чем люди себя в таких случаях утешают? Что данная Богу клятва не в счет, потому что Бога нет? Но ты же сама есть…
— Марта, ты готова?
— Сейчас, папа. Можешь войти, я одета.
Стеснительный, скромный папа: как он постарел за пару последних лет, после операции. Надо бы ему поехать на воды, но откуда взять денег? Подумать только, дед ворочает миллионами, дяди тоже не бедствуют, а отец должен считать каждую копейку. Конечно, если б он написал дедушке и попросил помощи, скорее всего, дедушка не отказал бы — но отец гордый.
— Какая ты сегодня красивая, дочка!
— Неужели? А по-моему в этом платье я похожа на куклу. Смотри! Я хлопаю глазами… Ма-ма! Ма-ма!
— Что случилось?
— Я тебя не звала, я только показывала папе, как кукла говорит «мама»! Это делается вот так: ма-ма!
— Вот из-за этого паясничанья ты и не нашла себе нормального мужа. Иди, Карл, мне нужна твоя помощь.
— А Алекс еще не приехал?
— Не волнуйся, приедет твой Алекс, куда денется? Не каждый же день чухне удается заполучить в жены немку. Карл, сколько раз мне надо повторять?
Мать ошибается, это не паясничанье, это страх, поскольку, хотя взор и блистает, как небеса, сердце все равно темное, словно море, далекое чужое море — то, что за десять верст отсюда, не темное. Неизвестность — вот из чего рождается страх — неизвестность внутри тебя. А если я вообще не такая, какой себе кажусь? Или если сейчас такая, то смогу ли такой же остаться? Что будет, если однажды во мне проснется мама — моя мама? Все так сложно, и нет никакой надежды добиться ясности. Существует ли вообще человек, который способен понять самого себя? Признаться себе в собственном несовершенстве? Какое чудо, что кто-то готов тебя любить такой несовершенной! И что будет, если это чудо разлетится в осколки?
— Горько! Горько! Горько!
Повернув голову, Алекс встретил шаловливый вопросительный взгляд, вынул с философским спокойствием салфетку из-за воротника и бросил на стол.
— Они нас в покое не оставят, — сказал он вполголоса.
Как в зеркале, соседка в белом платье повторила все его движения: отодвинула стул, встала, слегка наклонила голову; губы раскрылись послушно, намного послушней, чем вчера вечером в темноте коляски.
— Ого! — обрадовались гости.
Алекс с радостью продлил бы сладкое мгновение, но интуиция, его верный помощник, шепнула: «Хватит!» Возможно, что кто-то, кого кроме христианских заповедей учили и светским манерам, плюнул бы на приличия и удержал бы соблазнительный рот у губ, пока оба не задохнулись бы, да, кто обучен манерам, вправе иногда о них забывать, но он себе этого позволить не мог.
Сев, Алекс снова заткнул салфетку за воротник и взялся за нож и вилку, прием пищи — занятие удобное, позволяет скрыть смущение и нервозность. Краем глаза он заметил, что все последовали его примеру, — чужая свинья всегда вкуснее своей, как говаривала мать, и, кажется, эту пословицу можно отнести и к людям побогаче; кстати, ничего удивительного в этом не было, заказанное у Чарахчиянца жаркое оказалось сочным и в меру пропеченным. С особенно хорошим аппетитом грыз мясо, разумеется, кассир Речного вокзала Август Септембер, единственный знакомый соотечественник в этом далеком городе. Куда только не раскидали судьба и немцы эстонцев! И в то же время какое счастье, что высокородный тезка номер два дал крестьянам позволение перебираться из одной российской губернии в другую, иначе, страшное дело, пришлось бы быть заключенным в тесной Лифляндии. Теперь же они оба, он и кавалер двух месяцев, как прозвали Августа, сидели за одним столом с теми самыми немцами, которые дома, проезжая мимо в карете или верхом, удостаивали тебя взглядом лишь тогда, когда ты приветствовал их недостаточно почтительно; хотя были ли они теми самыми? Между немцем и немцем, как он стал только недавно догадываться, большая разница, тесть ничем не напоминал ему графа Лейбаку, но не походил он и на лавочников, которых Алекс встречал в Юрьеве, нет, старый Беккер был человеком куда более развитым, даже утонченным; то есть Хуго все-таки грешил против истины, утверждая, что человечество разделено не на народы, а на классы, по крайней мере, что касалось Беккера, его в первую очередь отличало от прочих, по всем приметам, то, что он был… как бы это сказать?.. исконным немцем, родившимся и выросшим в Германии. Теща, правда, как выяснилось, происходила из мест, от Алексовых недалеких, из Курляндии, и в ней, по правде говоря, наблюдался некоторый избыток апломба, однако, возможно, она кичилась скорее не сословной принадлежностью, а половой; госпожа Каролина, не будем скупиться на комплименты, была интересной женщиной с тонкой талией и черными как смоль волосами, в которых только кое-где проглядывала седина. Познакомились Карл с Каролиной в Берлине, это случилось как раз тогда, когда в России начался промышленный бум, тесть в качестве представителя некой фирмы приехал в Ростов, и так супруги тут и остались. Между собой они переговаривались по-немецки, но дети здесь уже прижились, Марта говорила на таком хорошем русском языке, какого Алекс не слышал даже из уст местных земских деятелей, — возможно, это и было одним из качеств, которые его в девушке привлекли. Вообще он чувствовал себя так, словно попал в другой мир… Марта закончила гимназию и играла на рояле, Хуго учился в университете, и только Альфред бросил школу и помогал отцу в магазине. Когда у нас будут дети, подумал Алекс, я хоть из шкуры вылезу, но дам им образование. Он бросил благодарный взгляд на своих деловых партнеров Менга и Вертца: датчане ели с аппетитом и тихо обменивались репликами, может быть, обсуждали отличие здешней кухни от киевской — славные ребята, среди зимы проехать такое расстояние, без них он вряд ли мог произвести на Беккеров впечатление приличного человека, нормальных друзей и то нет. Домой он о своих планах написал, но приглашать кого-либо на свадьбу не стал, собственно, и представить было трудно, чтобы мать, сестра или кто-то из братьев предприняли такое путешествие.
Дзинь, дзинь, дзинь — послышалось с другого конца стола, это Арутюнов стучал ребром ножа по хрустальному бокалу. Удачная была мысль — пригласить в шаферы единственного знакомого купца из здешних, Арутюнов сразу стал душой компании, произносил теплые, сердечные тосты и сумел даже в скучных немцев вдохнуть жизнь. Сейчас он передал слово тестю. Беккер с трудом поднялся с «трона» — Алекс выделил тестю и теще непонятно, самые ли удобные, но в любом случае самые роскошные сиденья. Своим почти бесплотным телом, ввалившимися щеками и костлявыми руками тесть напоминал Алексу Иоанна Крестителя, только вот пророк соблюдал диету по доброй воле, тесть же потому, что у него некоторое время назад вырезали половину желудка.