Эрвин бросил на женщину беглый взгляд — та казалась довольно интеллигентной, по крайней мере вульгарна она не была. Может, и не проститутка, подумал он, и сразу почувствовал странное облегчение — вот конфуз, если бы он подошел к ней и заговорил.
Однако вдруг он обнаружил, что женщина незаметно переместилась и теперь стоит почти рядом с ним, тоже читая объявления. Интересно, а мне в глаза она посмотрит, подумал Эрвин, — и надо же, женщина действительно повернулась к Эрвину. У нее были большие карие глаза, округлое лицо и мягкая линия подбородка — и она улыбнулась. Эрвин машинально тоже ответил улыбкой, но сразу же смущенно отвел взгляд. Он отчаянно пытался придумать реплику, с которой можно начать знакомиться, но ничего подходящего в голову не приходило. Сейчас она уйдет, подумал он панически. Но женщина не уходила, она все еще стояла рядом с Эрвином, словно подобное положение вещей было нормальным, и заразила своим спокойствием и его.
— Увы, хотел пойти на концерт, но не успеваю.
Он сам не понял, как это предложение сорвалось с его уст, но оно было сказано, и Эрвин сразу почувствовал себя увереннее — как в суде, где самым трудным всегда было начало защитительной речи, дальше все шло словно само собой.
— Вам нравится Бетховен?
Эрвин интуитивно выбрал для своей реплики русский, и женщина ответила на этом же языке, и даже без акцента, значит, русская.
— Да, очень, особенно Пятая симфония!
— Вы не здешний?
— Нет, я из Эстонии, из Таллина. У нас был товарищеский матч по волейболу с рижской командой.
— Так вы спортсмен?
Эрвин засмеялся.
— Да нет, я адвокат! Волейбол — просто увлечение.
Женщина не ответила, но продолжала с интересом смотреть на него.
— Меня зовут Эрвин, — представился он, набравшись смелости.
— А меня — Виолетта, — ответила она после небольшой паузы.
— Виолетта Валери? — пошутил Эрвин машинально, сразу испугался своего нахальства и покраснел.
Но женщина как будто не заметила ни его бестактности, ни смущения.
— Нет, просто Виолетта.
Эрвин чувствовал, что теперь ему надо сделать следующий шаг — но какой?
— У меня до поезда часа два, я с удовольствием провел бы их в вашем обществе. Может, выпьем где-нибудь по чашечке кофе?
Женщина заколебалась.
— Пойдемте лучше ко мне, я живу близко.
Она сама взяла Эрвина под руку, и они пошли.
— Все-таки проститутка, — подумал Эрвин взволнованно.
За всю дорогу они не перемолвились ни словом, Виолетта не стремилась к продолжению беседы, и Эрвин тоже посчитал правильным молчать. Идти действительно было недалеко, свернув с центральной улицы, они почти сразу вошли в высокий каменный дом и поднялись на лифте на последний, шестой, этаж. Перед ними оказался длинный-длинный коридор со множеством дверей, Виолетта молча открыла одну, и они вошли в прихожую, которая, судя по стоявшей на небольшом шкафчике керосинке и полке с посудой, выполняла и функции кухни. В противоположной стене был дверной проем, перед которым висела толстая занавеска.
— Подождите, пожалуйста, секундочку.
Виолетта исчезла за занавеской, а Эрвин, начитавшийся французских романов, подумал с ужасом, что сейчас она выйдет, держа за руку ребенка, которого собирается отвести к соседям. Но никакого ребенка не оказалось, Виолетта быстро вернулась и пригласила Эрвина пройти дальше. Они вошли в небольшую комнату, куда еле вмещались кушетка, гардероб, стол и два стула. Что удивило Эрвина, так это книжная полка.
— Присаживайтесь, я сейчас сварю кофе.
Виолетта ушла, и Эрвин остался один. Садиться он не стал, только поставил портфель на пол рядом со стулом и подошел к полке, на которой обнаружил причудливую мешанину серьезной и «желтой» литературы — «Земля» Золя, а рядом биография королевы Антуанетты, дальше рассказы Чехова и старые подборки «Нивы»; правда, вспомнил Эрвин, Чехов тоже печатался в этом журнале.
Он прошел дальше, к окну, и отодвинул край занавески. Вид был унылый — стены соседних домов, внизу заполненный мусорными баками внутренний дворик, и только кусочек неба наверху синел поэтически, как в «Странице любви».
— Пожалуйста.
Виолетта принесла две маленькие чашки с кофе, они уселись, и Эрвин снова впал в панику. О чем бы мне заговорить, подумал он, отпил глоток и решил сделать комплимент:
— Очень вкусный кофе! Мой отец говорит, что кофе должен быть черным, как дьявол, сладким, как поцелуй, и горячим, как огонь. Этот точно такой.
Взгляд Виолетты застыл, и только сейчас Эрвин заметил, что белки ее глаз болезненно красные.
— А чем занимается ваш отец?
— Продает семена. Он ездит иногда и в Ригу, тут у него деловой партнер. Я родом из России, после революции мы оптировались в Эстонию. А вы? Тоже из России?
— В какой-то степени.
Эрвин понял, что Виолетта не хочет говорить про свою жизнь, наверное, в ней не было ничего радостного. Он не знал, что делать дальше, кофе они допили, надо было что-то предпринять, но что? Он сунул руку во внутренний карман пиджака и вытащил кожаный бумажник с орнаментом, который купил по настоянию Шапиро — хозяину не нравилось, что его помощник кладет зарплату прямо в карман.
— Извините, можно спросить, сколько я должен?
Едва сказав это, он понял, что совершил ошибку, страшную ошибку, — лицо Виолетты исказилось, спина напряглась, казалось, еще секунда, и она расцарапает Эрвину ногтями лицо.
— Простите. Я вовсе не хотел оскорбить вас…
Дрожащими руками Эрвин впихнул бумажник обратно в карман, вскочил и схватил портфель, собираясь бежать. Когда я наконец начну понимать людей, пульсировала в висках мучительная мысль, когда я стану мужчиной?
Но уйти он не успел, Виолетта вдруг быстро заговорила, извинилась за недоразумение, сказала, что сама во всем виновата, вполне естественно, что женщину, которая приглашает незнакомого мужчину домой, считают «такой», только она ничего дурного в мыслях не имела, она просто очень одинока, и поэтому ей захотелось немного поговорить с образованным человеком.
— Я эмигрантка, — объяснила она, — и у меня нет в Риге ни одного близкого человека. Мой единственный друг — музыка, вот почему меня растрогало, когда вы сказали, что любите Бетховена…
Они провели вместе довольно приятный час, Эрвин смог блеснуть своими познаниями, Виолетта в основном слушала, ахала и делала всякие комплименты — какой он спортивный, стройный и какой умный. Потом Эрвин заторопился, Виолетта проводила его до вокзала, но на перрон не вышла, деликатно намекая, что перед товарищами Эрвину лучше появиться одному. Они распрощались, и Эрвин, не то что влюбленный, но словно получивший хороший заряд энергии, направился к своему вагону.
Как низко я пала, думала Татьяна, идя к дому. Ноги у нее подкашивались, в горле стоял комок. Неужели я смогла бы лечь в постель с сыном Алекса? Она стала перебирать в памяти события последних двух часов. Выйдя погулять, она остановилась в обычном месте и вскоре заметила юношу, в котором было что-то знакомое. Сначала она, естественно, не знала, кто это, она ведь видела Эрвина младенцем, а потом — лишь на фото. Подгоняемая любопытством, она подошла ближе, чтобы рассмотреть черты лица молодого человека, но тот вдруг заговорил, затем назвался. В этот момент ей, конечно, следовало уйти, — но Эрвин был такой очаровательный, с такими прекрасными манерами, что у нее просто не хватило сил. И потом, в какой-то момент, она, кажется, действительно подумала — а почему бы нет?.. Иначе зачем она пригласила его к себе, можно ведь было пойти в кафе, как он предлагал. Только когда Эрвин вытащил бумажник, она пришла в себя — ох, и сколько ей пришлось актерствовать, чтобы Эрвин поверил ее объяснениям, какое это было напряжение — ибо отпустить сына Алекса таким убитым было нельзя, это могло оставить страшный след на его последующей жизни, особенно, на отношениях с женщинами, он же такой робкий, скромный, неопытный. Да, но если Эрвин повел бы себя немного более уверенно, не стал бы сразу хвататься за бумажник, могло ли случиться, что она, Татьяна?..
Наконец знакомый дом, последний этаж, для служанок, на лучшую квартиру не хватало денег, Алекс, правда, ее поддерживал, но она старалась как можно меньше прибегать к его помощи, ведь у Алекса и так были трудности… Войдя в комнату, она бросила пальто на кушетку, вернулась в кухню, вытащила из шкафчика початую бутылку водки, налила рюмку и резким движением опрокинула ее в рот. Нащупав в кармане висевшего на вешалке халата пачку сигарет, она дрожащими пальцами запалила одну, пошла в комнату и бессильно свалилась на стул, на котором недавно сидел Эрвин. Как мало отделяло ее от окончательного падения! Ведь если бы между ними что-то произошло, это было бы равносильно кровосмешению. Неужели она, Татьяна, уже с юности была такая порочная? Да нет, тогда ее душу заполняли самые благородные намерения, она хотела, чтобы мир стал лучше, светлее, справедливее, хотела помогать другим и, конечно, хотела любить — в ней было столько любви, она просто бурлила в ней, искала, кому подарить себя, — но все пошло не так, как она надеялась. Сперва убили отца, на этой дурацкой японской войне, они остались с мамой вдвоем, ей пришлось наряду с учебой в гимназии пойти работать, и она попала гувернанткой в семью Алекса — и тогда по ее вине умер от ожогов маленький Рудольф. Правда, Алекс впоследствии десятки раз объяснял ей, что вина эта существует только в ее воображении, и какое-то время она этому даже верила, пока не разразился тот страшный скандал. Алекс не вернулся из Крыма в условленное время, она занервничала и поехала посмотреть, что с ним, — и Марта все поняла. То есть не совсем все, то, что это именно она, Татьяна, Марта как будто не догадывалась, Алекс скрывал это от нее до последнего, но сама Татьяна ведь знала! Вот тогда она и поняла впервые, что все не так, нельзя подобным образом вмешиваться в чью-то семейную жизнь, даже если ты никому не хочешь зла, а всего лишь мечтаешь любить и быть любимой… Она пыталась начать все сначала, но ничего не получалось, ни один мужчина ей не нравился, перед глазами стоял Алекс, с которым она всех волей-неволей сравнивала. Потом грянула революция, гражданская война… В какой-то момент ей казалось, что она нашла свое место в жизни, сможет смыть давние грехи, если не как-то иначе, то путем самопожертвования, погибнув во спасение отечества. Но выяснилось, что ее смерть никому не нужна, от нее хотят совсем иного… Когда она это впервые поняла, где-то по дор